еизвестно еще, какие отношения сложились бы у нас с союзниками.
Мы напрасно сейчас деремся».
Позднее, в своих воспоминаниях Константин Константинович скажет несколько иначе: «Восточно-Померанская операция для войск 2‐го Белорусского фронта являлась продолжением начавшегося 14 января наступления трех фронтов на западном направлении, а не вытекающей из Восточно-Прусской операции, как утверждают некоторые историки и мемуаристы… На мой взгляд, когда Восточная Пруссия окончательно была изолирована с запада, можно было бы и повременить с ликвидацией окруженной там группировки немецко-фашистских войск, а путем усиления ослабленного 2‐го Белорусского фронта ускорить развязку на берлинском направлении. Падение Берлина произошло бы значительно раньше. А получилось, что 10 армий в решающий момент были задействованы против восточнопрусской группировки (с передачей в состав 3‐го Белорусского фронта четырех армий 2‐го Белорусского фронта в его составе оказалось 10 армий), а ослабленные войска 2‐го Белорусского фронта не в состоянии были выполнить своей задачи…» (К.К. Рокоссовский. Солдатский долг.)
Один лишь Г.К. Жуков ошибок признавать не хотел. В своих мемуарах он говорит об оплошности. Но как: «Ошибок не было. Однако следует признать, что нами была допущена оплошность, которая затянула сражение при прорыве тактической зоны на один-два дня».
«Русское чудо»
Никогда не забуду той июньской экскурсии 1978 года, когда нас, учеников 93‐й средней школы Виттштокского гарнизона, повезли в Берлин. Всего-то сотня километров, и мы уже в столице Восточной Германии.
Много в тот день было впечатлений. Побывали мы и на вытянутой в небо уникальной телебашне (368 метров). Чем-то сказочным оказался немецкий зоопарк, наполненный красками и невообразимой свободой. Издалека показали нам и Бранденбургские ворота и Рейхстаг (только спустя еще 36 лет мне доведется уже пройтись через эти ворота и посетить Бунденстаг самостоятельно). Но самое огромное впечатление лично на меня произвел памятник Воину-освободителю, расположенному в Трептов-парке…
Изначально там планировали поставить изваяние Сталина с глобусом в руках. Однако скульптор Евгений Вучетич ((1908–1974) академик АХ СССР, народный художник СССР, Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии (1970) и пяти Сталинских премий (1946, 1947, 1948, 1949, 1950)), догадываясь о вкусах вождя, подстраховался и на всякий случай сделал второй вариант – с солдатом Красной армии, держащим на руках немецкую девочку.
В 1945‐м старшине В.М. Гуназе было всего двадцать лет. На фронте с сентября 1943 года. Войну начал с освобождения Украины, а затем освобождал уже и Румынию, Болгарию, Венгрию и Австрию. Первый раз был ранен в декабре 43‐го в Запорожье, затем в январе 44‐го на Днепропетровщине. Дважды был награжден медалями «За боевые заслуги». Конец войны застал его под Веной. «Как-то раз, – рассказывал полковник в отставке Виктор Михайлович, – когда наши солдаты отправились на учение, я задержался в расположении части и вдруг увидел постороннего человека. На всякий случай проверил документы и проводил к дежурному по полку. Выяснилось, что это и был Евгений Викторович Вучетич… На мою подозрительность не обиделся и даже похвалил, ведь во время войны и после нее всякое случалось».
«Разговорившись со старшиной Гуназой, Вучетич вдруг предложил ему немного попозировать, чтобы сделать карандашный рисунок. “Есть задумки, – сказал он, – создать скульптуру воина-освободителя, которая увековечила бы подвиги наших солдат”. «На следующий день, – вспоминает Виктор Михайлович, – Вучетич появился в нашей части уже со всем необходимым; меня поставил на скамейку, а в правую руку вложил деревянный меч, выструганный из обыкновенной сосны. Само собой, нас окружили солдаты и офицеры, которые начали давать советы: как встать, куда глядеть и какую занять позу. Сам Вучетич попросил меня согнуть левую руку и представить, что я держу маленького мальчика. По этому поводу разгорелась настоящая дискуссия – я возразил, что логичней изобразить воина-освободителя с девочкой на руках, ведь женщина символизирует продолжение рода. Вучетич, подумав, тут же согласился». По словам Виктора Михайловича, рисунок получился довольно быстро – было удивительно видеть себя да еще и в качестве памятника или скульптуры, тем более что за годы войны от искусства многие отвыкли. Сам Вучетич оказался очень приятным человеком и собеседником» (В. Рыжков. Человек памятник).
Доподлинно неизвестно, была ли «идея с девочкой» действительно предложена Гуназой (умер в октябре 2006 года), однако можно с уверенностью сказать, что именно он стал основой для «запасного» варианта, предложенного И. Сталину. А позировал Гуназа Вучетичу в австрийском городе Мариацелль.
Памятник Воину-освободителю в Трептов-парке Берлина
Не менее интересно и то, что в проектном варианте Вучетича воин держал в руках не меч, а автомат.
Говорят, будто бы Сталин при просмотре второго макета сказал: «Вот этого солдата мы и поставим в центре Берлина на высоком могильном холме. Пусть этот великан в бронзе, победитель несет на своей груди девочку – светлые надежды народа, освободившегося от фашизма. – А потом добавил: – Только знаете, Вучетич, а автомат в руке солдата надо заменить чем-то другим. Автомат – утилитарный предмет нашего времени, а памятник будет стоять в веках. Дайте ему в руки что-то более символичное. Ну, скажем, меч – увесистый, солидный, которым солдат разрубил эту поганую фашистскую свастику. Меч опущен, но горе будет тому, кто вынудит богатыря поднять этот меч…»
И тогда скульптор сделал точную копию меча псковского князя Всеволода, который был канонизирован Православной церковью еще во времена Ивана Грозного…
В качестве натурщика Вучетич выбрал другого солдата – 21‐летнего гвардии рядового И.С. Одарченко. На фронт ушел в 1943‐м. Воевал в составе 114‐й гвардейской стрелковой дивизии. Освобождал Венгрию, Австрию, Чехию. Победу встретил под Прагой. За форсирование Дуная был награжден медалью «За отвагу».
Вучетич не сразу нашел нужную «натуру» для своего памятника. Долго ездил по полкам. А однажды, в День физультурника, в августе 1947 года, на стадионе в Берлинском районе Вайсензее, он обратил внимание на статного солдата с открытым лицом. Богатырь, не иначе. Командование хорошо охарактеризовало солдата, и Одарченко получил полугодовой отпуск.
Сначала на левой руке Ивана Степановича сидела немецкая девочка, а затем скульптор, в качестве второй модели задуманной композиции, решил использовать дочь коменданта советского сектора Берлина генерал-майора А.Г. Котикова Светлану.
Что же касается Одарченко, то кроме Вучетича он позировал и художнику А. Горпенко, создавшему мозаичное панно внутри постамента памятника. На нем он изображен дважды – в качестве солдата с медалью «Золотая Звезда» и стальным шлемом в руках, а также в виде рабочего в синем комбинезоне со склоненной головой, держащего венок. После открытия мемориала гвардии рядовому Одарченко несколько раз довелось стоять в почетном карауле у памятника. А еще скульптор подарил ему на память свою фотографию с надписью: «Дорогому другу И.С. Одарченко в память о берлинском памятнике».
1949‐м Иван Степанович демобилизовался из армии. Жил в Тамбове, работал токарем и фрезеровщиком, женился. Впервые свою известность ощутил в 20‐ю годовщину Победы. Неоднократно посещал ГДР. Умер в 2013 году.
Прототипом для Вучетича послужил подвиг спасения сибиряка, автоматчика, гвардии старшего сержанта Н.И. Масалова. Именно он лег в основу сюжета известного монумента.
Николай Иванович ушел на фронт в конце 41‐го. Начинал минометчиком. Первый раз его ранили летом 1942‐го, а всего он был трижды ранен и дважды контужен. Самое тяжелое ранение получил под Люблином. Когда за сталинградские бои полк получил гвардейское знамя, Масалова назначили ассистентом в знаменный взвод. Был награжден: орденом Славы 3‐й степени и медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги»…
«В АПРЕЛЕ 1945 года передовые части советских войск вышли к Берлину, – пишет О.В. Костюнин. – Город оказался в огневом кольце окружения. 220‐й гвардейский стрелковый полк наступал по правому берегу реки Шпрее, от дома к дому продвигаясь к имперской канцелярии. Уличные бои шли днем и ночью… За час до начала артподготовки Николай Масалов в сопровождении двух ассистентов принес знамя полка к Ландвер-каналу. Гвардейцы знали, что здесь, в Тиргартене, – перед ними главный бастион военного гарнизона германской столицы. Бойцы выдвигались к рубежу атаки мелкими группами и поодиночке. Кому-то предстояло форсировать канал вплавь на подручных средствах, кому-то прорываться сквозь шквал огня через заминированный мост.
До начала атаки оставалось 50 минут. Установилась тишина – тревожная и напряженная. Неожиданно сквозь это призрачное безмолвие, смешанное с дымом и оседающей пылью, послышался детский плач. Он доносился словно откуда-то из-под земли, глухо и призывно. Ребенок с плачем произносил одно понятное всем слово: “Мут-тер, муттер…”, ведь все дети плачут на одном языке. Раньше других детский голос уловил сержант Масалов. Оставив у знамени ассистентов, он поднялся почти во весь рост и напрямик побежал в штаб – к генералу.
– Разрешите спасти ребенка, я знаю, где он…
Генерал молча разглядывал невесть откуда взявшегося солдата.
– Только обязательно вернись. Надо вернуться, ведь этот бой— последний, – по-отечески тепло напутствовал его генерал.
– Я вернусь, – промолвил гвардеец и сделал первый шаг в сторону канала.
Площадь перед мостом простреливалась огнем пулеметов и автоматических пушек, не говоря о минах и фугасах, густо усеявших все подступы. Сержант Масалов полз, прижимаясь к асфальту, осторожно минуя едва приметные бугорки мин, ощупывая руками каждую трещину. Совсем рядом, выбивая каменистую крошку, проносились пулеметные очереди…
…Николай Масалов пядь за пядью приближался к каналу. Вот он, прижав автомат, уже перекатился к бетонному парапету. Тут же хлестнули огненные свинцовые струи, но солдат уже успел скатиться под мост…»