Такого украинский театр еще не видел и, дай бог, больше не увидит никогда. На общественный просмотр «Маклены Грасы», состоявшийся 24 сентября 1933 года, была стянута чуть ли не половина личного состава харьковского НКВД. Как вспоминали очевидцы, «площадь перед театром была полностью оцеплена милицией, а сотрудники в штатском сидели в каждой гримерной». Соответствующая публика сидела и в зале. Все было похоже на военную операцию, а не на премьеру спектакля.
Через несколько дней на расширенном заседании коллегии Наркомпроса УССР было принято решение об увольнении Леся Курбаса с поста художественного руководителя и директора театра «Березиль». Все уже было решено заранее, и тем не менее, четверо актеров театра — Иосиф Гирняк, Борис Балабан, Роман Черкашин и Иван Марьяненко — не побоялись выступить в защиту Курбаса. А он, понимая, чем это грозит артистам, пытался их остановить. Закончил же свое выступление Лесь Курбас словами: «Моя страница перевернута. Я ухожу со сцены».
В начале октября Лесь Курбас уехал в Москву. Его друг Соломон Михоэлс предложил ему заняться постановкой шекспировского «Короля Лира». Курбас с радостью взялся за работу, однако завершить ее не успел — 25 декабря 1933 года он был арестован.
В январе 1934 года Леся Курбаса перевели в Харьков. А затем состоялся «суд». Обвинения были самыми бредовыми, вполне обычными для тех лет. Курбасу вменялось создание некоей УВО (Украинской военной организации) и планирование убийства во время премьеры спектакля высшего руководства республики — Постышева, Косиора и других. О том, что все это было откровенным фарсом, свидетельствует хотя бы невероятно «мягкий» приговор — пять лет лагерей. Но таковы были «правила»: «Мы тебя предупредили, — говорила Система человеку, — а ты посиди, подумай. Может быть, исправишься». Лесь Курбас «исправляться» не хотел…
С 1935 года не стало «Березиля»: детище Леся Курбаса переименовали в Харьковский украинский драматический театр имени Тараса Шевченко. Но Курбас продолжал работать, продолжал ставить спектакли. И делал это там, где, казалось, о театре не могло быть и речи. После двух лет заключения в карельских лагерях Лесь Курбас был отправлен на печально знаменитые Соловки. И там организовал театр, актерами в котором были такие же заключенные, как и он. Широкие массы не знали об этих спектаклях, театральные критики не писали рецензии на тюремные постановки. Но театр, вопреки всему, был. А Лесь Курбас по-прежнему не желал гнуться вместе с «генеральной линией партии». Вот тогда-то и появилась характеристика заключенного Курбаса, текст которой приведен в самом начале этой статьи. Возможно, что эта характеристика и решила его судьбу…
Прошли годы. Уже был март 1953-го и похороны Сталина, уже Никита Хрущев прочитал с трибуны XX съезда КПСС свой знаменитый доклад, постепенно возвращались из лагерного небытия люди, проведшие за колючей проволокой не один десяток лет. А о Лесе Курбасе не было никаких известий. И только зимой 1957 года Валентина Чистякова, придя домой после очередного спектакля (а она продолжала работать в «Березиле», который, правда, давно уже назывался театром имени Шевченко), обнаружила в почтовом ящике письмо, где сообщалось: «Определением Военного трибунала Северного военного округа от 31 января 1957 года дело, касательно вашего мужа Курбаса Александра Степановича, дальнейшим производством в уголовном порядке прекращено из-за отсутствия состава преступления». Спустя несколько месяцев Харьковский областной суд постановил: «Дело по обвинению Курбаса Александра Степановича пересмотрено Президиумом Харьковского областного суда 19 апреля 1957 года. Постановление Судебной тройки при Коллегии ГПУ СССР от 9 апреля 1934 года относительно Курбаса А. С. аннулировано и делопроизводством прекращено». Лесь Курбас был официально реабилитирован. Но где он и что с ним произошло? К сожалению, власть хоть и оправдала Курбаса, но продолжала врать родным о его судьбе. В 1961 году Валентина Чистякова получила справку о том, что ее муж умер 15 ноября 1942 года от кровоизлияния в мозг. И только спустя десятилетия выяснилось, что на самом деле Лесь Курбас был расстрелян 3 ноября 1937 года. Где он похоронен — до сих пор неизвестно…
«В бой идут одни „старики“»
Как должен сниматься советский фильм о Великой Отечественной войне? Он должен сниматься правильно. Что это значит? О, это целая наука — тысячи чиновников и кинокритиков хорошо жили, ели и пили, благодаря хорошему знанию этой науки. Во-первых, фильм должен быть идеологически выдержан. Во-вторых, в нем должны обязательно быть гениальные советские военачальники, например Жуков. Да и присутствие мудрого товарища Сталина (по крайней мере, так было в эпоху «застоя») тоже не помешает. Жуков на передовой, Сталин с трубкой в своем кабинете в Кремле перед большой картой боевых действий. А все остальные выполняют их приказания. В-третьих, война должна быть победоносной. В-четвертых, война обязана быть конкретной, то есть рассказывать о каком-то определенном сражении или операции. В-пятых, в-шестых… Все правильно, все идеологически выдержано.
В общем, в вышедшем в 1974 году фильме режиссера Леонида Быкова «В бой идут одни „старики“» всего вышеперечисленного не было. Не присутствовали Сталин с Жуковым, вообще не было военачальников высокого ранга, не было идеологии, отсутствовала конкретика. Зато было много музыки, песен, шуток, любви, простых человеческих взаимоотношений. И потому фильм вызвал не то чтобы неудовольствие, но какое-то раздражение у критиков. «Фильм наивный и простой до смешного, — писал один из кинодеятелей. — Наспех склеенный, без особых режиссерских изысков. Сценарий легковесный, все персонажи напоминают опереточных героев». А министр культуры УССР отрезал: «Такого на войне быть не могло. Летчики не вернулись с заданий, а в картине их боевые товарищи песни поют».
Но была и другая реакция, другие мнения. Когда проходила сдача (этот термин в советском кинематографе означал предпремьерный просмотр картины специальной комиссией) «Стариков», то присутствовавшие в зале заметили, что главком ВВС, легендарный маршал Покрышкин, ставший во время войны трижды Героем Советского Союза, не стеснясь вытирает крепко сжатым кулаком слезы. А когда фильм пустили в прокат, вслед за Покрышкиным плакала вся страна…
Сколько же их было, таких мальчишек шестнадцати-семнадцати лет, которые рвались на войну, осаждая военкомов, боялись не успеть, боялись, что их товарищи, которым повезло быть на год-два старше их, разгромят фашистов. А они так и останутся тыловыми мальчиками, с войны придут герои, а им останется только слушать их рассказы…
Война уже подходила к концу, когда Лене Быкову наконец-то повезло. В 1943 году он явился в военкомат и, прибавив себе три года, потребовал отправить его на фронт. Но хитрость его была шита белыми нитками — не надо было даже смотреть в его документы, а достаточно было просто взглянуть на маленького подростка с «вечно детским» лицом. Лишь через два года ему все же удалось поступить в Ленинградскую школу летчиков. Но через месяц, во время приезда очередной комиссии, Леонида отчислили из школы. Все из-за того же маленького роста.
…В 1942 году в 5-й гвардейский истребительный авиационный полк прибыло пополнение. Все как один вчерашние курсанты, ведь жизнь летчика-истребителя на война коротка, как миг. Среди прочих был молодой летчик Виталий Попков. Начало его боевого пути было, прямо скажем, не слишком удачным. Он готовился к долгожданному первому вылету, уже держал в руках штурвал, когда неожиданно к самолету подбежал один из командиров и буквально выкинул Попкова из кабины. За что, почему? Командир действовал строго по инструкции — в кабине самолета, тем более готовящегося к взлету, не должно быть посторонних. А тут за штурвалом какой-то сержант в затертой форме. Разумеется, командир тут же принял меры. И только потом выяснилось, что отныне летные школы будут выпускать летчиков не в звании младших лейтенантов, а сержантами (отсюда и «затертая» форма, не идущая ни в какое сравнение с офицерской).
Естественно, что после этого случая Попков стремился доказать всем, что он настоящий летчик. И «доказал». Как только ему все-таки разрешили первый полет, он сразу же начал демонстрировать свое мастерство — а как же, он ведь настоящий летчик, а не кто-нибудь. Штопор, пике, пролет на малой высоте, едва не касаясь крылом головы командира полка, который, надо сказать, очень своеобразно оценил лихачество молодого летчика. «Показал класс? Молодец. Будешь дежурить по аэродрому, пока не посинеешь!» — произнося эти слова, комполка Зайцев сам посинел от злости, а стоявшие неподалеку молоденькие радистки тихонько хихикали. Позор, да и только…
Весной 1942 года почти весь полк улетел на задание, на аэродроме остались только молодые «безлошадные» летчики, командир и комиссар полка. И как раз в этот момент на горизонте показались немецкие самолеты — два бомбардировщика «юнкерс» и два истребителя «мессершмитт». Можно было, конечно, в этой ситуации согласно уставу подождать приказа командира. Но Виталий Попков действовал иначе. Он оказался недалеко от самолета, на котором летал комиссар, и, как был, без шлема, без парашюта, зато в фартуке, в котором чистил картошку, вскочил в кабину. И чуть ли не на взлете сбил один бомбардировщик. Видя такую прыть, другие немецкие пилоты поспешили ретироваться. «Когда я приземлился, летчики, чтобы подначить меня, выстроились в две шеренги — мол, приветствуют героя, — рассказывал Виталий Попков в интервью газете „Московский комсомолец“. — Ну я им подыграл: почти как Кузнечик в фильме, прошелся чинной походкой, поблагодарил за оказанное доверие… И тут к комиссару, который стоял со всеми в строю, подбежал разгоряченный командир полка и принялся его хвалить. А тот лукаво улыбнулся и на меня показал, дескать, вот кого следует благодарить — сержанта Попкова: „Я не взлетал. Это ваш вечный дежурный сбил“. Командир сначала растерялся, а потом, притворно нахмурившись и улыбаясь уголками губ, обратился ко мне: „Что ж ты остальных отпустил?“ А у меня огонь в груди — я как чувствовал, что теперь моя судьба изменится, и поэтому без страха выпалил коронную фразу: „Вы, товарищ командир, своим нижним бельем всех немцев распугали“».