Что же касается самого юного педагога, то, окончив в 1904 году кременчугское училище, он поступил на годичные курсы подготовки учителей. Получив звание учителя (все экзамены были сданы на отлично), Антон Макаренко начал преподавать в железнодорожной школе. В 1911 году Антон Семенович работал в школе при станции Долинская. Именно в этой школе стал все ярче проявляться талант Макаренко как учителя. Учителя, который не «отбывает номер», как говорится, от сих до сих, а учителя, которого действительно волнует судьба его учеников, их внутренний мир, их жизнь, настоящая и будущая. Помимо преподавания литературы и рисования, Антон Семенович на общественных началах исполнял обязанности воспитателя, а летом возил ребятню на экскурсии в Москву, Петербург или в Крым.
В 1916 году Макаренко был призван в действующую армию, из которой спустя год был демобилизован по причине усилившейся близорукости. В это время в Полтаве открылся педагогический (учительский) институт, одним из первых слушателей которого стал Антон Макаренко. После окончания института перед молодым педагогом был выбор — либо научная деятельность, теоретическая педагогика, либо практика, работа с детьми. Макаренко выбрал для себя второй путь. После Октября 1917 года он несколько лет работал инспектором Высшего начального училища в городке Крюкове Полтавской губернии, затем заведовал начальным городским училищем в Полтаве. А в конце 1920 года начальник Полтавского отдела народного образования предложил Макаренко возглавить трудовую колонию для несовершеннолетних правонарушителей…
Беспризорщина… Н. К. Крупская называла это явление «издержкой революции». На самом деле, лишенные семьи и родительской заботы дети существовали, к сожалению, всегда и везде. Но в первые послереволюционные годы беспризорщина приобрела такие масштабы, что могла стать уже не «издержкой революции», а ее катастрофой. Представьте, кто вырастет из ребенка, не знавшего никогда ни отца, ни матери, зато прекрасно знающего, как нужно воровать и грабить? А ведь беспризорников в Советской России было не тысячи, и даже не сотни тысяч. Миллионы — по некоторым данным, до десяти миллионов — детей были предоставлены сами себе.
Надо отдать должное советской власти — она пыталась чтото делать. Иначе было просто не выжить, беспризорность для советского государства была так же опасна, как, например, контрреволюционная деятельность. Не случайно борьба с этим явлением была поручена Всероссийской чрезвычайной комиссии во главе с Феликсом Дзержинским. ВЧК, конечно, серьезная организация, однако охранника к каждому беспризорнику не приставишь. По всей стране стали создаваться колонии для несовершеннолетних, однако колониями в привычном понимании эти заведения являлись весьма условно. В подавляющем большинстве из них не было ни охраны, ни ворот и сторожевых башен, ни колючей проволоки. Вот такое-то заведение предложили возглавить Антону Макаренко.
4 декабря 1920 года в полтавскую колонию для несовершеннолетних преступников прибыли первые пять воспитанников. Трое — лет шестнадцати-семнадцати, двое — помоложе. Но все они, несмотря на юный возраст, имели такой богатый «жизненный опыт» по части воровства, грабежей, а то и убийств, что им могли позавидовать многие криминальные авторитеты того времени. И вот таким контингентом взялся командовать какойто «очкастый фраер», причем, повторимся еще раз, охраны в колонии практически не было. Не правда ли, смелый, если не сказать безрассудный поступок? Это был эксперимент, причем эксперимент очень опасный. Но Макаренко и его помощники — завуч Е. Ф. Григорович, завхоз К. И. Сердюк и учительница Л. Н. Никифорова — несмотря на опасность, все-таки решились на его проведение. Правда, когда Макаренко, как он сам вспоминал, прибыл в колонию, то поначалу растерялся. Для него и его товарищей первые месяцы работы в колонии, как писал Антон Семенович в своей знаменитой «Педагогической поэме», были «месяцами отчаяния и бессильного напряжения». И понятно почему…
«Мы были невероятно бедны, — писал Макаренко, — кроме нескольких квартир, в которых поселился персонал, из всех помещений колонии нам удалось отремонтировать только одну большую спальню». А иначе во времена, когда царствовали разруха и голод, быть просто не могло. Не хватало всего — одежды, пищи, дров и угля для обогрева. Трудно было найти людей, которые бы согласились работать в колонии, фактически жить под одной крышей с «босяками», которые могли сделать все что угодно. Через неделю после прибытия в колонию первых воспитанников один из них был арестован за совершенное ночью ограбление и убийство. Работать было не только трудно, а и страшно.
Четверо против четырех. Четверо воспитателей, две из них женщины, против четырех воспитанников, которые, правда, часто казались Антону Семеновичу не «воспитанниками», а какими-то чудовищами. «Мой гнев был настолько дик и неумерен, что я чувствовал: скажи кто-нибудь слово против меня — я брошусь на всех, буду стремиться к убийству, к уничтожению этой своры бандитов». А ведь это было только начало, колония-то (в 1921 году названная в честь М. Горького) была рассчитана не на четырех, а на десятки и сотни воспитанников.
Не раз у Антона Макаренко возникала вполне понятная в той ситуации мысль: «Бросить все, уехать в город, заняться наукой». Нелегкое это было дело — воспитывать, по сути, из закоренелых преступников нормальных людей. И не только потому, что у тех, кто прибывал в колонию, поначалу полностью отсутствовали нравственные и моральные принципы. Это было полбеды. Макаренко всю жизнь приходилось бороться с теми, кто считал, что коммунистическая идеология все сделает сама и главное — вдолбить ее в головы детей. «К нам приводят запущенного парня, я делаю из него человека… Я поднимаю в нем веру в себя, говорю ему о человеческой и рабочей чести. Но оказывается, все это ересь — нужно воспитывать классовое самосознание, то есть научить трепать языком по тексту учебника политграмоты». А если беспризорники не желают подчиняться, значит, как считали многие, с позволения сказать, «педагоги», нужно применить самый простой метод воспитания — загнать всех за колючую проволоку. Но Антон Макаренко понимал: детей, их волю нельзя подавлять, такой путь абсолютно бесперспективен. Вряд ли в той ситуации можно было говорить о любви, но без уважения к своим подопечным добиться результата невозможно. Искреннее уважение к ребенку обязательно вызовет ответную реакцию. За годы существования полтавской колонии имени Горького в ней побывали десятки, если не сотни комиссий. И многих проверяющих интересовал вопрос: применяются ли в колонии физические наказания и где, собственно, карцер для особенно провинившихся? Таким людям трудно было понять, что наказание, которое не причиняет боль и не унижает достоинство, может быть очень эффективным. Например, некоторые воспитанники предпочитали входить в столовую не в дверь, а через окно. Попытки вразумить ни к чему не привели, и тогда Макаренко издал приказ по колонии, по которому эти ребята могли отныне попасть в столовую исключительно через окно. Естественно, что над ними смеялась вся колония и у сорванцов пропала всякая охота попадать в столовую, минуя дверь. А одного заядлого матерщинника (о таких говорят, что матом они не выражаются, они на нем говорят) Макаренко отвел в лес, посадил на пень и велел ругаться сколько душе угодно. Минут десять такое наказание мальчишке даже нравилось, но вскоре он понял, что ругаться ему больше совсем не хочется. С тех пор от него никто никогда не слышал бранного слова.
Советская власть добилась хороших результатов в борьбе с беспризорностью. Однако победить ее до конца так и не смогла. Годы шли, а беспризорников, несмотря на все усилия, оставалось очень много. И вот он, парадокс — усилия и методы Антона Макаренко и его последователей давали хороший результат, но ему постоянно ставили палки в колеса. На него постоянно писали доносы, припоминали брата, белого офицера, уехавшего во время Гражданской войны за границу, макаренковские методы обучения и воспитания трудных подростков называли «белогвардейскими штучками». Особенно усердствовала Надежда Крупская. Вдова вождя мирового пролетариата не была авторитетом в делах государственных, однако в вопросах педагогики к ее мнению все-таки прислушивались.
«Читали „Комсомольскую правду“ от 17 мая, как меня Крупская разделала? — писал Макаренко Галине Салько, которая впоследствии стала его женой. — Я начинаю приходить в восторг — шельмование во всесоюзном масштабе. Опять подняли безобразный крик по поводу моей колонии, грозили прокурором, междуведомственной комиссией, еще чем-то». Над Макаренко стали сгущаться тучи. Его фактически заставили написать заявление об уходе с поста руководителя колонии. Помог ему Максим Горький, который всегда ценил как педагогический, так и писательский талант Макаренко.
В конце 1927 года в пригороде тогдашней украинской столицы, в поселке под названием Новый Харьков была создана детская трудовая коммуна имени Ф. Э. Дзержинского (согласно официальной пропаганде, коммуна создавалась как памятник скоропостижно скончавшемуся руководителю ЧК и строилась на добровольные отчисления чекистов). Задачи у нового заведения были те же, что и у колонии имени Горького, и поэтому (а также благодаря влиянию Максима Горького среди руководства ЧК) Антона Семеновича Макаренко пригласили на пост руководителя коммуны.
Новое место работы позволило педагогу реализовать новые методы воспитания. Труд, причем не подневольный, а заинтересовывающий подростка. Даже если не брать в расчет воспитательные моменты, успехи коммуны имени Дзержинского были очевидны. Коммунарам удалось наладить выпуск сложных приборов — электросверл и фотоаппаратов ФЭД (этому символу Украины посвящена отдельная статья в книге). Коммуна не просто обеспечивала себя, она приносила государству серьезную прибыль, в лучшие годы — до 1 миллиона рублей. И это явилось причиной того, что Макаренко стал мешать чекистам. Они хотели превратить воспитанников коммуны в наемных рабочих. Правильно, зачем тратить прибыль на путешествия, на книги для воспитанников, на прочую ерунду? Макаренко пытался сопротивляться, говорил, что «в коммуне мы не фотоаппараты делаем, а людей». Но разве можно было сопротивляться НКВД? Сложилась парадоксальная ситуация: с одной стороны, «Педагогическая поэма», в которой Макаренко рассказывал о жизни и работе колонии имени Горького, издавалась огромными тиражами. Но с другой — в 1933 году Антона Семеновича, известного на весь Совет