Подобное мышление тяготеет к стереотипам, и сочинение Ибн Бутлана тому убедительное свидетельство. Автор в своих рассуждениях цитирует местную пословицу: «Доведись рабу из зинджей упасть с неба на землю, он все равно бы тряс телом, как под музыку».
В отличие от правовых систем Древнего Рима или американского Юга, исламское право предлагало рабам многочисленные способы освобождения. Мусульманские законоведы не оспаривали основных положений, но принципиально расходились в толковании частностей. Мусульманам разрешалось владеть как немусульманами, так и уже порабощенными мусульманами, но запрещалось порабощать свободных мусульман (хотя порой бывало и это).
Рабство являлось общепринятой практикой, однако мусульманские предводители уже со времен Мухаммада поощряли освобождение рабов. Исламские законы допускали сексуальные отношения хозяев с рабынями, но требовали от хозяев признавать потомство таких союзов как законных наследников. На смертном одре хозяину полагалось дать свободу матери своих детей, если он не сделал этого раньше. Вследствие всего перечисленного рабское население исламского мира нуждалось в постоянном пополнении. Вот почему мусульмане продолжали завозить рабов в таких количествах и так долго.
Тремя главными очагами поступления рабов в исламский мир были Африка, Восточная Европа и Центральная Азия. Не подлежит сомнению, что мужчины, женщины и дети, которых уводили из родных мест и продавали на ближневосточных рынках, больше всего страдали от глобализированной работорговли. Но и те, кому посчастливилось остаться дома, сталкивались с определенными последствиями увода соплеменников в рабство. Например, многие из тех, кто вступал в контакт с мусульманскими работорговцами, обратились в ислам, и это способствовало распространению ислама в Западной и Восточной Африке.
В Багдаде и по всему исламскому миру рабыни превосходили в численности рабов-мужчин, и неудивительно поэтому, что Ибн Бутлан уделял рабыням гораздо больше внимания, нежели рабам. Он удосужился обобщить их типажи по облику, запаху и способности к деторождению. Также он уточнял, какие группы больше подходят для временных браков. Это была своеобразная юридическая лазейка, позволявшая мужчинам-мусульманам жениться на женщинах легкого поведения, пусть всего на несколько часов, и разводиться, когда потребность в плотских утехах утолялась. Такое лицемерие было необходимостью, поскольку исламские законы одобряли сексуальные отношения только в браке – или между хозяином и рабыней.
В описании женщин из приграничного района Багави (между современными Суданом и Эфиопией) Ибн Бутлан приводил поразительную подробность. Эти женщины, писал он, будут отличными временными женами при условии, что «их завезли еще в молодости и никто не успел нанести им урон, ибо в той местности принято женское обрезание. Там бритвой полностью удаляют кожу сверху женского достоинства, обнажая кость». Перечисляя калечащие операции на женских половых органах, практикуемые на родине рабынь, Ибн Бутлан заодно отмечал, что и работорговцы не чурались аналогичных хирургических операций: рабам-мужчинам, к примеру, подрезали подколенные сухожилия, чтобы они не убегали.
Отдельные группы рабов удостоились похвалы Ибн Бутлана за скромное поведение, готовность верно служить хозяевам и умение правильно воспитывать детей. Но завершается его сочинение следующим предупреждением: «Если коротко, армянские рабы наихудшие из белых, а зинджи – наихудшие из чернокожих». Слова Ибн Бутлана напоминают о том, что глобализация нередко сопровождалась нарастанием распространения информации, но далеко не вся эта информация оказывалась достоверной. Ложные сведения тоже расходились очень и очень широко.
Сочинение Ибн Бутлана содержит бесценные данные о географическом происхождении рабов, поступавших на рынки Багдада – главного центра работорговли в исламском мире на рубеже 1000 года. Врач называет такие африканские источники рабов, как окрестности озера Чад, Северо-Восточная Эфиопия, Центральная Эфиопия, Нубия в современном Судане, Северная Африка и Восточная Африка. Рабов, разумеется, доставляли отовсюду, не только из Африки – везли из Индии, Пакистана, Афганистана, Центральной Азии, с берегов Каспийского моря, из современных Турции и Армении и с Аравийского полуострова. Почти все эти источники располагались в немусульманских землях, недалеко от границ империи Аббасидов, и это выглядит вполне логичным. Заполучив партию рабов, торговцы спешили доставить их на ближайший рынок и поскорее продать.
Объемы транссахарской работорговли до 1500 года были чрезвычайно велики, но точные цифры вывести непросто, поскольку в нашем распоряжении нет исторических документов, аналогичных тем, которые фиксировали обстоятельства трансатлантической работорговли. Капитаны кораблей, перевозивших рабов в Америку, указывали их численность в сопроводительных листах и списках пассажиров, благодаря чему историки вычислили, что 12,5 миллиона рабов пересекли Атлантику с начала торговли рабами в 1500-х годах и запретом работорговли по всей Британской империи в 1833 году.
Крайне затруднительно установить хотя бы приблизительное количество рабов, пересекавших пустыню Сахара пешком. В 1000 году наиболее часто используемые транссахарские работорговые маршруты вели из Западной Африки в Средиземноморье. Древнейший из известных маршрутов связывал Зувилу, город в современной Ливии, на северной окраине Сахары, и окрестности озера Чад. Примерно до 300 года обитатели Северной Африки применяли колесные транспортные средства, в том числе колесницы, для пересечения пустыни. А в промежутке между 300 и 600 годами были одомашнены верблюды. С появлением этих животных караваны через пустыню стали ходить самыми разными путями, ведь верблюдам дороги не нужны.
Лишь редкие источники упоминают число рабов, пересекавших Сахару. Порой случайные очевидцы называли какую-то конкретную цифру. Скажем, в 1353 году по пути домой в Марокко знаменитый путешественник Ибн Баттута насчитал 600 рабынь в караване, шедшем через пустыню Сахара. Переход в составе такой большой группы увеличивал риски; работорговцы держали «живой товар» впроголодь, выдавая минимальные порции еды и питья, и малейшая задержка оборачивалась множественными смертями. Можно предположить, что умирала в среднем пятая часть всех рабов, пересекавших пустыню.
Профессор Чикагского университета Ральф А. Остин на основе фрагментов информации, подобных приведенному выше, подсчитал, что с 650 по 1600 год пустыню Сахара ежегодно пересекало около 5500 рабов, которых вели в Северную Африку и на Ближний Восток. Возможно, число рабов возросло до 8700 человек в год между 900 и 1100 годами, на пике исламской работорговли. Опираясь на исследования Остина, можно допустить, как было показано недавно, что общее число рабов из Африки к югу от Сахары в период с 650 по 1900 год составило 11,75 миллиона человек; это лишь немногим меньше тех 12,5 миллиона рабов, которых, как принято думать, переправили через Атлантику с 1500 по 1850 год.
Завоевание Северной Африки воинами халифата в седьмом столетии упорядочило работорговлю и увеличило число рабов, продаваемых за пределы Африки. Ранний арабский источник сообщает, что рабов, продаваемых в Зувиле, «покупали за короткие отрезы красного сукна». Сегодня для нас ткань красного цвета не в новинку, но когда-то она чрезвычайно привлекала племена, не ведавшие окраски тканей, будь то в Северной Африке или в Северной Америке. (Вспомним, сколь охотно скрелинги обменивали меха на красное сукно скандинавов.)
Маршруты через Западную Африку были основным каналом поставки рабов в Северную Африку и Каир. В 800-х годах караваны проложили новый маршрут через Сахару, связавший город Сиджильмаса на северном краю пустыни (современный Марокко) с долиной реки Нигер. Арабские географы писали, что Сиджильмаса, расположенная на «голой равнине», возникла как место встречи купцов, которые сходились туда лишь в определенное время года. Со временем «она сделалась городом», поскольку местные правители богатели на налогах с торговцев. Так, благодаря глобализации, малые поселения укрупнялись и в конечном счете превращались в полноценные города.
С открытием пути из Сиджильмасы арабоязычные купцы и проповедники стали все чаще пересекать Сахару и забираться в дебри Африки, а многие местные правители, включая одного царя, чьи владения Малал (Малли) находились в верховьях реки Сенегал, приняли ислам.
Один арабский географ[60] оставил нам описание обращения правителя Малала. Во время долгой засухи «государь» приносил в жертву домашний скот, пока все животные не пошли под нож, но с неба не пролилось ни капли. Царь принялся сетовать на жестокость небес, но гость-мусульманин сказал ему: «О царь, если ты веришь, что Мухаммад (благослови его Аллах и ниспошли ему мир) был истинным Пророком, если ты примешь все установления ислама, я посулю тебе избавление от злосчастий, и тогда Аллах милостью Своей оделит тебя и всех твоих людей». Царь, конечно же, «принял ислам и сделался ревностным мусульманином», а гость «заставил его заучить простые отрывки из Корана и преподал урок, как соблюдать веру».
Гость попросил царя подождать до следующей пятницы, то есть до исламского шаббата. Они вдвоем молились до рассвета, и затем Аллах «ниспослал на них преобильный дождь». Тогда царь велел уничтожить всех языческих кумиров в своих владениях и изгнал всех «колдунов». Таким рвением он заслужил прозвище Мусульманин, а его потомки и местная знать тоже приняли исламскую веру, но «простые люди в тех местах остались привержены многобожию» (примечательная деталь, учитывая, что повествование призвано подтвердить могущество ислама).
Это наиболее содержательное сообщение о раннем проникновении ислама в Западную Африку принадлежит мусульманскому ученому, который никогда не бывал в тех краях. Проживавший в испанской Кордове географ аль-Бакри собирал свидетельства путешественников и торговцев, которые возвращались из Африки. Еще он неоднократно ссылался на утраченный, к сожалению, источник 955 года – книгу некоего Юсуфа аль-Варрака. Сведения, приводимые аль-Бакри, выглядят удивительно достоверными для того времени. Он называет, среди прочего, имя царя, который занял престол империи Гана в 1063 году, всего за пять лет до того, как аль-Бакри завершил работу над книгой.