Прочие старинные авторы предлагали собственные объяснения устройства торговли золотом. Кое-кто из них тоже подчеркивал скрытность торговых операций и уверял, что покупатели и продавцы никогда не встречались лично. Раньше остальных об этом писал Геродот, древнегреческий историк, творивший в пятом веке до нашей эры. Карфагеняне, по сообщению Геродота, выносили на берег товары, которые желали обменять, и разжигали костер, подавая дымом сигнал владельцам золота, а сами отплывали. Местные жители клали золото рядом с товарами, которые хотели купить, и уходили в отдаленное место дожидаться результата. Если обмен виделся справедливым, карфагеняне забирали золото и оставляли на берегу свои товары. «При этом никто не обманывал друг друга», по Геродоту. Само это утверждение заставляет усомниться в словах древнегреческого историка! Ведь такая скрытная торговля предполагает не только честность отношений, но и полную безопасность сделок, когда золото, оставленное без присмотра на берегу на всю ночь, никуда не исчезает поутру.
Арабский географ аль-Масуди, писавший в 900-х годах, рассказывал, что купцы доставляют товары из Сиджильмасы, торгового пункта к северу от Сахары, откуда многие караваны начинали свой путь в «страну золота». В своем описании он вторил Геродоту, тоже рассуждал о скрытой торговле, но прибавил любопытный комментарий: мол, если купцы из Сиджильмасы недовольны количеством золота и «желают больше», они оставляют золото рядом с товарами, привезенными на продажу, и ждут лучшего предложения[63].
Авторы, сами не наблюдавшие торговых сделок, чаще всего и распространяли этот миф о скрытой торговле. Правда же заключается в том, что торговля золотом опиралась на разветвленную торговую сеть с посредниками, которые договаривались о цене напрямую с владельцами копей, но старательно скрывали собственную важную роль в процессе. Даже в 1300-х годах некий очевидец пересказывал историю о северных купцах, которые прибывают в Гану на несколько дней и разыскивают местных жителей, готовых отвести их к золотодобытчикам. Этот очевидец далее воспроизвел все тот же миф о скрытой торговле, из чего следует, что и ему не удалось приподнять завесу тайны посредников.
Империя Гана пришла в упадок в 1000-х годах. Сразу несколько арабских источников сообщают, что Альморавиды завоевали Гану в 1076 году, но раскопки в царской столице Кумби-Салех свидетельствуют о том, что город продолжал процветать минимум еще столетие после этой даты. Не исключено, что примерно в те же годы в регионе случилось некое изменение климата.
Данные озерных проб показывают, что климат Западной Африки к югу от Сахары в зоне Сахеля отличался повышенным уровнем осадков с 1050 года и приблизительно до 1300–1400 годов. После 1050 года это способствовало обилию кормов и увеличению поголовья лошадей, проникших сюда из Европы между 500 и 800 годами. Приручение лошадей значительно изменило привычные военные действия. По словам аль-Бакри, до 1050 года воины царей Ганы и Альморавидов ездили на верблюдах, причем войска насчитывали до 100 000 человек. Но после 1200 года сражаться стали уже на лошадях.
Примерно в это же время в Каире случились серьезные политические перемены: группа военных рабов, так называемые мамлюки (одно из нескольких арабских слов со значением «раб»), свергла в 1250 году последнего правителя династии Айюбидов и захватила власть. Богатея на торговле золотом и рабами, мамлюки (мамелюки) правили в Египте несколько столетий.
Расцвет транссахарской торговли золотом пришелся на середину четырнадцатого столетия, и это связано с высоким спросом на данный драгоценный металл в Европе. Точные объемы установить затруднительно, однако вполне вероятно, что три-четыре тонны золота (2,7–3,6 метрической тонны, по стоимости около 150 миллионов долларов в сегодняшних ценах) ежегодно переправляли на север через Сахару – как на рубеже 1000 года, так и в последующие столетия.
Особую роль в этой золотой лихорадке сыграл манса Муса, правитель Мали, занимавший трон почти двадцать пять лет в начале 1300-х годов. Малийский караван из ста верблюдов с грузом золота поверг в изумление жителей Каира в 1324 году, когда Муса заглянул в город по дороге в Мекку. Слово «манса» означает «верховный правитель», а «Муса» – это арабский вариант имени «Моисей», то есть в Мали правил царь Моисей. Его богатство ошеломляло буквально всех и каждого. Сам царь и его придворные ничуть не стесняли себя в расходах: с их появлением цены на золото в Каире резко упали. Современники подсчитали, что манса Муса в этом путешествии вез от тринадцати до восемнадцати тонн (12–15 метрических тонн) золота.
Царь поведал двум горожанам о торговле золотом. Эти двое начали позднее собирать сведения о торговле золотом – где его добывают, как и куда везут.
Один из собеседников мансы Мусы в Каире, некий аль-Дуккали, житель Мали, утверждал, что люди, приносящие царю золотую пыль, не являются мусульманами. «Если бы царь Мали пожелал, он подчинил бы их. Но цари этого царства уже убедились на опыте, что когда какой-нибудь из них завоевывает [тот или иной] город из числа городов золота, распространяет в нем ислам и призывает к вере и азану, сбор золота там уменьшается, а затем [и] прекращается и возрастает в других, соседних странах неверующих»[64]. Поэтому правители Мали сочли наилучшим оставить «страну золотого песка в руках неверующих и удовлетворились повиновением последних». Рассуждения аль-Дуккали по поводу того, почему золотые рудники мансы Мусы лежат вне владений ислама, настолько нелепы, что учитывать их нет ни малейшего смысла.
Другой собеседник царя, правовед по имени аль-Завави, тоже лично беседовавший с мансой Мусой, видел отношения с золотодобытчиками иначе. По его словам, немусульмане, трудящиеся на золотых копях, проживали в царстве Мусы. Для добычи золота, пояснял аз-Завави, роют ямы, и «эти… ямы глубиною примерно в человеческий рост; золото добывают по бокам выемки, и иногда в глубине находят целую россыпь». Муса не брал с этих людей налога, но они отдавали ему львиную часть добытого золота.
Кроме того, если верить аль-Завави, Муса импортировал золото, выменивая его на медь, которую добывали в Мали. Налог на медь был единственным налогом, который ввел манса Муса (в отличие от предшественников, он не облагал налогом соль). Доверенные люди царя вывозили медь в «страны черных и неверных» (куда именно, непонятно) и обменивали на золото: «один мискаль меди за две трети мискаля золота, а каждые сто мискалей меди за шестьдесят шесть и две трети мискаля золота»[65]. Объяснение аль-Завави выглядит куда более внятным. В любом случае ясно, что манса Муса заключал договоренности с «неверными» золотодобытчиками, в пределах своих владений и вовне, ради необходимого ему золота.
Эпидемия Черной смерти в 1346–1348 годах сократила население Европы с 75 до 55 миллионов человек, и спрос на золото упал. Но репутация мансы Мусы как одного из богатейших монархов своего времени ничуть не пострадала. В 1375 году Абрахам Креск, еврей-картограф с Майорки, изобразил мансу Мусу на карте Западной Африки. «Каталанский атлас» Креска оставался наиболее актуальным справочником по Афро-Евразии до португальских экспедиций конца 1400-х годов, когда европейский спрос на золото восстановился.
Португальцы первыми из европейцев совершили плавание вдоль западного побережья Африки, и на это их сподвиг принц Генрих Мореплаватель. Им не потребовалось заново создавать торговую систему, поскольку старая благополучно сохранилась. Эта система изобиловала предпринимателями, посредниками, источниками рыночной информации (пусть и скудными, как в случае золота), обладала развитой логистикой (города и деревни, куда приходили караваны верблюдов), и, конечно, поддерживала оборот товаров – одни пользовались высоким спросом в Европе, другие же ценились в Африке. В середине 1400-х годов португальцы открыли для себя стабильную местную сеть торговли золотом и рабами. Не они начали глобализацию; та и без них разворачивалась успешно.
Сначала принц Генрих Мореплаватель направил португальские корабли к побережью Северной Африки, надеясь отнять у исламских правителей средиземноморские города вроде Сеуты. Плыть на юг вдоль побережья Западной Африки он не приказывал, опасаясь тропического пояса. В описаниях географов Древнего Рима этот пояс представал чрезвычайно жарким, и считалось, что человек попросту не выдержит такого плавания.
Но когда некий португальский корабль в 1434 году обогнул мыс Бохадор (Буждур в современной Мавритании[66]) и вернулся целым и невредимым, принц Генрих понял, что «огненный» тропический пояс – вымысел. Корабли устремились на юг за африканскими рабами. В 1444 году принц устроил в Лиссабоне пышную церемонию, чтобы показать местным жителям пленных африканцев, а португальские корабли продолжили плавать вдоль побережья Западной Африки, причем рабов нередко меняли на лошадей. За свою жизнь принц Генрих (он умер в 1460 году) обеспечил доставку в Португалию от 15 000 до 20 000 рабов из Африки.
Португальцы быстро отыскали золотые копи Западной Африки. Торговля золотом вступила в новую фазу в 1482 году, когда португальцы основали торговую факторию Эль-Мина («Копь») на западе современной Ганы, где тогда находился крупный центр золотодобычи. В начале 1500-х годов португальцы ежегодно вывозили из Африки около 1500 фунтов (700 кг) золота. Годовой объем добычи в самой Европе тех лет составлял около четырех тонн (3,6 метрических тонн), а в Португалии золотых приисков вообще не было. Все золото Европы могло уместиться в ящик со сторонами чуть более двух ярдов (2 м) каждая; это означало, что золото как товар было чрезвычайно подвержено колебаниям цен.
Португальский торговец Жуан Родригеш сумел разгадать тайну и установить, кто фактически контролирует торговлю золотом в Африке. Обосновавшись на побережье, между прибрежным городом Аргуин и рекой Сенегал в 1493–1495 годах, Родригеш стал внимательно изучать местные правила торговли золотом. Он определил, какие города участвуют в караванной торговле, выяснил, что соль везут на юг через Сахару в Тимбукту, воочию наблюдал, как лодки с товарами из Северной Африки две недели поднимаются из Тимбукту вверх по течению реки к Дженне, где их поджидают купцы, располагающие золотом. «Эти странствующие [торговцы] относятся к людям, называемым «унгаруш»; они суть красные или коричневатые [цветом]. К сказанным россыпям допускают лишь людей из этой группы, исключая прочих, так как этих людей считают весьма достойными доверия. Никто другой – ни белый, ни черный – не допускается к ним». Народ унгаруш (или вангара) был известен уже несколько столетий, а групповая идентичность вангара лишь укреплялась. К концу пятнадцатого века этот народ сформировал своего рода торговую касту, представителей которой и привелось увидеть Родригешу.