х императоров, вместе со многими женами и придворными, отправиться в долгую и унизительную поездку на север; впоследствии оба изгнанника там и скончались.
Потеря Северного Китая способствовала дальнейшему развитию торговли с Юго-Восточной Азией. Новый император Гао-цзун[96] занял трон потому, что оказался одним из немногих принцев, не угодивших в плен к чжурчжэням. Он перенес столицу в южный город Ханчжоу, важный торговый центр. (Китайские историки называют вторую половину правления династии Сун периодом Южной династии, ибо имперская столица в эту пору находилась на юге.) Ханчжоу, располагавшийся в 100 милях (160 км) к юго-западу от современного Шанхая, был единственным портом, который когда-либо становился столицей китайской империи, что показывает значимость морской торговли для сунского Китая.
На первых порах было непонятно, сохранит ли власть император Гао-цзун и уцелеет ли династия. Война затрудняла сбор налогов, особенно податей с сельского хозяйства, традиционно основного источника доходов правящей династии. Император Гао-цзун осознал, что налогообложение внешней торговли позволяет решить задачу пополнения казны. Он сказал придворным: «Прибыль от заморской торговли наивысшая. Если торговля ведется надлежащим образом, эта прибыль может легко достигать миллионов монет. Разве получать доход от торговли не лучше, чем обирать простых людей? Нам следует обратить внимание на торговлю, дабы хоть немного облегчить положение народа». Со стороны китайского императора было крайне любезно отметить, сколько тяжело налоговое бремя для его подданных-крестьян, и тем более примечателен факт, что сам император пришел к мысли, что пошлины на международную коммерцию облегчат это бремя.
Мы знаем, что доходы китайской казны от налогов на международную торговлю составили двадцать процентов от общего дохода после 1127 года, когда династия особенно отчаянно нуждалась в финансах. Постепенно, когда династия вернула себе силу и восстановила свою аграрную базу, доходы от международной торговли снизились приблизительно до пяти процентов от общего дохода, как и было до падения Северной Сун.
Ситуация стабилизировалась в 1141 году, когда император Гао-цзун подписал мирное соглашение с чжурчжэнями; по этому соглашению дань, которую династии Сун предстояло выплачивать чжурчжэням, была больше, чем прежние платежи киданям: 250 000 унций серебра и 250 000 рулонов шелка ежегодно. При этом соглашение с чжурчжэнями оказалось не таким долгосрочным, как Чаньюаньский договор с киданями. Впрочем, несмотря на многочисленные стычки, ни одна из сторон не сумела изменить границу между северным и южным Китаем.
Пускай север оказался утрачен, а ежегодные выплаты чжурчжэням были высоки, – население южного Китая почти два столетия наслаждалось благополучием и процветанием, и государство импортировало все больше благовоний из Юго-Восточной Азии.
Император Гао-цзун ценил благовония столь высоко, что сам составил «императорскую» смесь, которой вознаграждал наиболее отличившихся сановников. Археологи обнаружили квадратную плитку с благовониями; по углам имеются четыре китайских иероглифа, а каллиграфическая надпись, сделанная императором, гласит: «Да живет страна в счастье и блаженстве, да возродится древность». На таких плитках высверливали отверстие в верхнем углу, чтобы чиновники могли носить их на поясе. Каков состав «императорской» смеси? Конечно, древесина алоэ, цветочные лепестки для аромата, мускус и камфара с Борнео для длительности запаха.
Хитроумные китайские купцы придумывали новые способы увеличения продаж благовоний. Уличные торговцы экспериментировали, комбинируя несколько ароматов, чтобы улучшить вкус еды, и продавали корень лотоса и воду, приправленную соком алоэ. Предприимчивые владельцы лавок пропаривали стебли сырого сахарного тростника в мускусном дыму, используя дорогостоящий товар, доставленный из Тибета. Даже беднейшие потребители могли угоститься этим деликатесным лакомством на рынке.
Широко употреблялся и ладан. По распоряжению правительства заморские благовония хранили на специальных складах. В 1175 году, сообразив, что запасы чрезмерно велики, чиновники искусственно повысили цены и обязали покупателей приобретать благовония в больших количествах; в ответ вспыхнуло восстание в Центральном Китае, на границе современных провинций Хунань и Гуйчжоу.
Ладан, наряду с несколькими другими импортируемыми благовониями – гвоздикой, костусом[97] и рогом носорога – впервые упоминается в медицинских рецептах десятого и одиннадцатого столетий, а в двенадцатом и тринадцатом веках фармацевты уже прописывали дополнительно мирру, буру и черный перец. В большинстве китайских рецептов перечислялись различные травы и благовония, которые надлежало измельчить до порошкообразного состояния и варить на воде для приготовления целебного чая. До 1000 года единственным завозным товаром из числа тех, что регулярно появлялись в рецептах, был женьшень из Кореи, а вот после 1000 года к нему стали добавляться и другие импортные ингредиенты.
Благовония никак нельзя назвать предметами роскоши и забавой наиболее состоятельных членов общества. Представители всех социальных слоев приобретали соответствующие товары на рынках и посещали местных целителей ради лекарств, изготовленных из различных привозных благовоний. В 1076 году правительство учредило первую в мире общедоступную аптеку. Она открылась в имперской столице Кайфэн, а затем ее филиалы появились по всей империи. Один «департамент» государственного фармацевтического агентства, если выражаться современным языком, закупал необходимые ингредиенты и ведал их упаковкой, а другой управлял аптеками, которые продавали лекарства населению.
Производители парфюмерии тоже смешивали заморские ароматы. Если проанализировать три сотни рецептов в сочинении тринадцатого столетия «Руководство господина Чена по благовониям», мы обнаружим, что 66 % смесей требуют древесины сандалового дерева, 61 % – мускуса, 47 % – древесины алоэ, 34 % – камфары, 37 % – гвоздики и 13 % рецептов – ладана. Вошедшие в употребление, насколько можно судить по историческим источникам, около 1300 года ароматические палочки служат еще одним доказательством распространения благовоний среди бедноты, приобретавшей такие палочки вместо целых «ароматизированных» упаковок.
С приобщением всех социальных слоев к употреблению благовоний богачи, как это часто и бывает, стали придумывать всевозможные экстравагантные способы демонстрации своего богатства. Зиму состоятельные люди коротали в «утепленных комнатах», то есть в помещениях, которые отапливались индивидуально. Один богач построил для себя сразу три утепленных комнаты – целиком из древесины алоэ. Для этих комнат он заказал специальные резные скамьи с отверстиями. Под скамьи клали ладан и поджигали, вследствие чего комната начинала благоухать. По той же технологии этот человек построил лодку из китайского кедра. Что сказать – богачи в сунском Китае действительно жили в комфортных условиях.
По мере развития торговли благовониями многие делали состояния: это касается китайских и иноземных торговцев, проживавших в Цюаньчжоу и Гуанчжоу, а также китайских чиновников, которые управляли продажами «особых» и «грубых» товаров. Богачи фрахтовали целые корабли, а те, у кого недоставало средств на подобные траты, ограничивались выкупом паев. Если плавание приносило прибыль, все пайщики оказывались с солидным прибытком.
Торговля благовониями была настолько выгодной, что в нее вовлеклись даже менее обеспеченные члены императорской семьи. После 1100 года этот клан – имеются в виду потомки императора по мужской линии и их семьи – стал слишком многочисленным для того, чтобы и дальше проживать в столичном Кайфэне. Доходы одного города не могли покрыть расходы на щедрые «вспоможения» каждому такому потомку. А потому императорское семейство разделилось на три ветви, лишь одна из которых осталась в Кайфэне.
После падения Северной Сун в 1127 году эта кайфэнская ветвь перебралась в новую столицу в Ханчжоу, а две другие ветви занялись поиском городов, достаточно богатых для того, чтобы их содержать. Западная ветвь, численностью около двухсот человек, выбрала Фучжоу, порт в северной провинции Фуцзянь, а южная ветвь, насчитывавшая около четырехсот человек, решила обосноваться на побережье в Цюаньчжоу, где постепенно вовлеклась в торговлю благовониями.
Цюаньчжоу тем временем неуклонно превращался в главный порт Китая; он обошел Гуанчжоу приблизительно в 1200 году. В 1080 году там насчитывался 1 миллион жителей, а к 1240-м годам горожан было уже 1,25 миллиона человек, благодаря чему Цюаньчжоу встал вровень с Багдадом и совсем немного уступал столицам династия Сун – Кайфэну (960–1126 годы) и Ханчжоу (1127–1276 годы), население каждой из которых составляло примерно 1,5 миллиона человек.
Благополучие Цюаньчжоу и соседних портов сказывалось на всей провинции Фуцзянь, и ее жители смогли отказаться от натурального хозяйства и заняться производством товаров коммерческого спроса. Подобно населению Юго-Восточной Азии, добывавшему благовония для китайских потребителей, жители провинции приспосабливались к обитанию в условиях глобализированной экономики. Они перестали выращивать себе еду, поскольку выяснили, что смогут получить больше денег, выращивая «товарные» культуры, такие как личи, сахарный тростник и клейкий рис, или растения для изготовления одежды (крапиву и коноплю). Еду они теперь приобретали на местных рынках. Многие вообще отказались от сельскохозяйственного труда. Кто-то подался в работники на серебряных, медных, железных и свинцовых приисках. Кто-то занимался рыбной ловлей. А кое-кто добывал соль, выпаривая ее из океанской воды в больших кастрюлях.
Значительную часть рабочей силы поглощала керамическая промышленность. Предприниматели строили печи-«драконы» для обжига, длиной до 300 футов (100 м), по склонам холмов. Выпуская от десяти до тридцати тысяч сосудов за один цикл обжига, такие печи требовали труда сотен, если не тысяч работников. Китайские температуры обжига были самыми высокими в мире, и на выходе получалась яркая керамика, которую было легко чистить и которая ценилась везде, где она продавалась. Мы не считаем эти печи промышленными только потому, что они не использовали пар или электроэнергию (их топили деревом или древесным углем), но эти предприятия были столь же крупными и сложными, как первые фабрики индустриальной революции. Целых 7,5 % населения провинции Фуцзянь, то 375 000 человек из пяти миллионов, было занято в производстве керамики на экспорт в двенадцатом и тринадцатом столетиях.