[105] еще в V веке до н. э. исправно функционировал водопровод, а в Афинах – так и вовсе в шестом. Мы уже не говорим о таких мелочах, как поставленная на широкую ногу мелиорация, управление разливом рек и механические водоподъемные сооружения. Не уступали грекам и римляне. В I веке до н. э. система водоснабжения в Древнем Риме работала как часы. Говорят, что именно тогда родился термин «гидравлика», а некто Сикст Юлиус Фронтиус написал трактат о трубопроводной технике.
Санитарному состоянию античных площадей, улиц и дворов может позавидовать любой современный город. Разветвленная система водостоков, обложенных каменной кладкой и перекрытых плитами, содержалась в образцовом порядке. Разумеется, существовала и канализация. Вопросами городского благоустройства ведали специальные должностные лица – астиномы, в круг обязанностей которых входил, в частности, неусыпный надзор за уборщиками нечистот. Античные золотари должны были сваливать свое добро не абы где, а не ближе 10 стадиев[106] от городской стены. Жилые дома были оборудованы ванными комнатами, канализацией и водопроводом, трубы которого делали из обожженной глины. А вот с отоплением дела обстояли поплоше – в холодную погоду комнаты обогревались переносными глиняными сосудами, куда насыпали раскаленный древесный уголь. Правда, в помещениях для мытья под полом прокладывали специальные трубы, по которым проходил горячий воздух из топки. Но уже в VI веке до Рождества Христова глиняные плошки, набитые древесным углем, перестали устраивать капризных древних греков. Появляется центральное отопление – сначала в храмах и банях, а потом и в жилых домах и гимнасиях для нагревания воды в бассейнах. Отопительный прибор состоял из жаровни, так называемого гипокаустона, и емкости для нагревания воды; по трубам горячая вода поступала в бассейн.
В конце I века н. э. в Риме проживало около миллиона человек, так что обеспечение горожан чистой водой было непростой инженерной задачей. Для этой цели использовались акведуки – весьма внушительные архитектурные сооружения в виде моста или эстакады с трубой, лотком или каналом наверху. Многие из них неплохо сохранились до наших дней. В Риме существовал даже налог на воду: магистральный водопровод был снабжен бронзовой насадкой с официальной меткой, а по свинцовым, керамическим или деревянным отводным трубам вода поступала в жилье владельца, который платил налог в зависимости от диаметра трубы. Если верить хроникам, римляне ежедневно потребляли до трехсот галлонов воды, что примерно в шесть раз больше, чем расходуется в современном городе.
Нечистоты текли по канализационным стокам в Большую клоаку – грандиозный канал, пересекающий городской центр и построенный еще при этрусках[107]. На протяжении шести веков он оставался открытым всем ветрам и благоухал от души, пока в 33 году до новой эры император Октавиан Август не распорядился возвести над ним прочный каменный свод. В результате получился впечатляющий подземный тоннель с великолепной кирпичной кладкой, по которому без труда могла пройти лошадь с повозкой. Большая клоака выплескивала свое содержимое в Тибр. В домах богатых горожан были оборудованы полусливные уборные, нередко с мраморными сиденьями, удобными для мытья. Нечистоты уносились проточной водой. Однако большинство жителей Рима пользовалось общественными туалетами, которых уже в 315 году до н. э. насчитывалось целых 144 штуки.
Да что там греки и римляне! Нас уверяют, что в городах Хараппа и Мохенджо-Даро, привольно раскинувшихся на берегах Инда, водопровод и канализация были вполне заурядным явлением еще в III тысячелетии до новой эры. Тысячу лет спустя могущественные критские владыки, некогда безраздельно хозяйничавшие в Средиземноморье, оборудовали свои дворцы-лабиринты хитроумной системой терракотовых труб для подачи воды и удаления нечистот. В Месопотамии тоже не дремали. В целях бесперебойного снабжения доброкачественной пресной водой жителей Древнего Вавилона был в два счета построен акведук, протяженность которого равнялась расстоянию от Парижа до Лондона. Историки говорят, что для своего времени он был самым настоящим техническим чудом, как и висячие сады Семирамиды. Спорить с этим не приходится, но вся беда в том, что подобное сооружение было бы техническим чудом не только во времена царя Хаммурапи[108], но и в годы правления Екатерины II или Александра I. Впору только руками развести. За много веков до Рождества Христова люди безошибочно вы числили окружность земного шара и рассчитали расстояние до Луны, построили великолепные дороги, перебросили надежные мосты через реки, возвели монументальные здания, придумали водопровод и центральное отопление и установили, что на всякое тело, погруженное в жидкость, действует направленная вверх выталкивающая сила, равная весу вытесненной им жидкости.
А потом случилось то, что случилось. Империя, раскинувшаяся от Британии до Персидского залива, накрылась медным тазом, а на обломках былого великолепия выросли варварские королевства. Блестящие достижения античной мысли благополучно легли под сукно на несколько столетий. Люди разучились читать и писать, перестали мыться и стричь бороду и вновь начали топить печи по-черному. Некогда многолюдные города лежали в руинах и зарастали сорной травой. На римском форуме среди поваленных мраморов паслись стада коз. Богатейшее античное наследие оказалось никому не нужным, и на европейский континент опустилась непроглядная тысячелетняя ночь Средневековья.
Воля ваша, господа историки, но здесь какая-то неувязка. Полное забвение едва ли не всех культурных, бытовых и технологических навыков выглядит совершенно невероятным. Во всяком случае, более или менее надежно документированный исторический период (примерно с X века н. э.) подобных перерывов постепенности не ведает. Наоборот, мы видим неуклонное, от эпохи к эпохе, приращение по крупицам нового знания без каких-либо катаклизмов планетарного масштаба. Дурная цикличность, бесконечная череда взлетов и падений культур навсегда остались в далеком прошлом. А вот Античность поразительным образом демонстрирует совсем иную тенденцию – движение к состоянию полного хаоса и дезорганизации вплоть до обвала населения целого континента в почти первобытную культурную дикость. Вообразить подобную эволюцию наоборот нелегко, что, по-видимому, и вызвало к жизни альтернативные сценарии, отрицающие справедливость традиционной хронологии и само существование Античности в привычном понимании. Впрочем, разбор концепций еретиков от исторической науки не входит в наши задачи, хотя их аргументация нередко представляется вполне здравой и обоснованной. Поэтому оставим в покое «дела давно минувших дней, преданья старины глубокой» и вернемся в эпоху относительно неплохо изученную – Новое время.
Место действия – снова Париж. Время действия – 1790 год, заря Великой французской революции, когда культурную Мекку Европы посетил выдающийся русский историк и писатель Николай Михайлович Карамзин. Легендарный Париж предстал перед ним во всем своем блеске небывалого великолепия и потрясающей нищеты: с одной стороны, пышные здания, гранитные мосты и очаровательные берега Сены, а с другой – кучи гниющих яблок и сельдей подле кривых лавок и грязь и даже кровь, текущие ручьями из мясных рядов. Карамзин назвал «Париж самым великолепным и самым гадким, самым благовонным и самым вонючим городом. Улицы все без исключения узки и темны от огромности домов, славная Сент-Оноре всех длиннее, всех шумнее и всех грязнее. Горе бедным пешеходам, а особливо когда идет дождь! Вам надобно или месить грязь на средине улицы, или вода, льющаяся с кровель через дельфины[109], не оставит на вас сухой нитки. Карета здесь необходима, по крайней мере для нас, иностранцев; а французы умеют чудесным образом ходить по грязи, не грязнясь, мастерски прыгают с камня на камень и прячутся в лавки от скачущих карет. Славный Турнфор, который объездил почти весь свет, возвратился в Париж и был раздавлен фиакром[110] оттого, что он в путешествии своем разучился прыгать серною на улицах: искусство, необходимое для здешних жителей!»
В 1780-х годах с парижских улиц вывозили по 270 тысяч кубометров мусора в год, а еще около 30 тысяч приходилось на содержимое отхожих мест. Бытовой мусор вперемешку с требухой, испражнениями и падалью сваливали в сточные канавы, протянувшиеся вдоль улиц; туда же летели и трупы недоношенных младенцев. Даже в просвещенные времена одна из самых блестящих европейских столиц продолжала оставаться в точности такой же вонючей дырой, как на излете Средних веков. Вплоть до конца XIX столетия префекты исправно издавали циркуляр за циркуляром, предписывавшие обязательное захоронение мертвого плода, но результат был практически нулевой, поскольку даже за самые дешевые похороны надо было выложить среднюю пятидневную зарплату. Сточные канавы напоминали овраги в распутицу, во время ливней по ним с ревом неслись мутные грязевые потоки, и бедняки промышляли тем, что за небольшую плату помогали своим богатым согражданам форсировать эти нешуточные водные преграды по самодельным мосткам. Нечистоты текли в Сену, и река, понятное дело, благоухала на совесть, отравляя жизнь не только простых граждан, но и титулованных особ. Именно нестерпимое зловоние в районе Лувра подвигло в свое время короля Франциска I на приобретение замка Тюильри ниже по течению, но и там воняло, как в обезьяннике.
Юджин Вебер в своей статье «От грязи – к порядку» пишет: «Выгребные ямы чистили по ночам, шум стоял, как при артобстреле. Трубы текли, тяжелые телеги корежили здания, продавливали тротуары, беспокоили спящих. Однако в ямах скапливалась лишь часть отходов. Судебные архивы 1840-х годов содержат немало дел о привлечении к ответственности домовладельцев и слуг за опорожнение ночных горшков из окон верхних этажей. В этом же десятилетии появились первые общественные уборные (pissotieres или vespasiennes), но мужчины и некоторые женщины продолжали мочиться, а иногда и испражняться у порогов домов, возле столбов, церквей, статуй и даже у витрин магазинов».