— Ты его остановил? — спросило существо с женским лицом.
Телячья печенка отозвалась на удивление нежным голосом, который легко прошел бы кастинг на место дикторши кабельного канала:
— Не-е-ет-не-е-ет… Только отключил когнитивные функции, потому что иначе он не соглашался дать членик.
— Через лобную долю?
— Да, да, очень чисто, простое иссечение белого вещества. Как обычно…
— И мне бы немножко членика, я тоже хочу, — заныло существо с женским лицом. — Смотри, что я принесла, яичники, они хорошо функционируют.
Телячья печенка подползла к Кати и поводила щупальцем перед самым ее носом.
— От нее плохо пахнет. Мой членик лучше.
— Мне бы хоть немножко. Я тебе потом верну. А пока отдам яичники. Решим дело миром. Не надо войны.
Кати чувствовала, что эта история может обернуться для нее очень, очень скверно, если она не предпримет хоть что-нибудь. Она понятия не имела, что эти твари собираются делать с ее яичниками, но у нее не было ни малейшего желания это узнать.
И тут ее осенило.
34. Ивана
Ивана стояла по пояс в теплой воде и смотрела на плавающие вокруг сотни маленьких полуразложившихся тел, тысячи костей, конечностей, внутренних органов и еще не пойми чего, и от всего этого ей хотелось завизжать и задать стрекача.
Но она не могла.
Из этого кошмара, казалось, не было выхода.
Патрис стоял рядом с ней и, судя по остекленевшему взгляду, собирался хлопнуться в обморок. Она от души надеялась, что этого не произойдет, потому что знала, что у нее не хватит сил вытащить его из воды.
Еще несколько минут назад они ползли по узкому лазу в хлюпающей грязи, потом она увидела впереди полоску бледного света. После этого они скатились по склону, который снова стал круче, и угодили прямо в этот чудовищный суп.
Теперь они мокли в нем, и вернуться назад не было никакой возможности.
— Куда мы упали? — с трудом выговорила Ивана сквозь стиснутые зубы.
Патрис ничего не ответил. Похоже, он был в шоке. Он не отрывал глаз от бликов, которые отбрасывал бледный свет на мертвые тельца вокруг, словно именно в них искал ответа на великий метафизический вопрос. Ивана задевала ногами «эти штуки», плавающие у самого дна, мягкие и скользкие — их было так много, что на каждом шагу она рисковала потерять равновесие.
— Это, видимо, феномен люминесценции химического происхождения. Реакция с участием триаминофталгидразида, но я не понимаю, как это могло получиться здесь. Нужен гидразин, хотя… это ведь органическое соединение азота, так что от всего этого, что здесь плавает… Или, может быть, это микроорганизмы, тогда светится бактериальный люциферин…
Ивана не верила своим ушам. Или этот парень обладает невероятным хладнокровием, или у него совсем снесло крышу. Он читает ей лекцию по химии, стоя в яме, полной трупов! Ей хотелось заорать на него, чтобы заткнулся, но она не могла выдавить из себя ни звука. От страха и омерзения ее буквально парализовало.
— …Самое удивительное — что разложение органических веществ происходит, судя по всему, очень медленно. Такое количество тел… Их, наверное, сбрасывали сюда годами, даже десятилетиями. По идее все это должно было превратиться в ил. Кроме, разве что, костей и зубов. Но здесь много фрагментов в хорошей сохранности. Я знаю, такое возможно в анаэробной среде или при сильном холоде… Заметь, все зависит от содержания хлористого натрия в этой воде. Или она должна быть насыщена дихлоридом ртути, сулемой, но тогда нужны ртуть и концентрированная азотная кислота, а это вряд ли возможно… Подожди-ка…
Под изумленным взглядом Иваны Патрис окунул в воду палец и лизнул его.
— Ф-ф-ф-у! Соленая — жуть. Вот почему они не разлагаются…
— ДА ЗАМОЛЧИ ТЫ! РАДИ БОГА!
Патрис уставился на Ивану: она заорала на него так, словно он нес чушь.
— Я просто пытаюсь понять, что здесь происходит. Наверняка есть какое-то научное объяснение…
— ПЛЕВАТЬ НА ЭТО! МЫ В ДЕРЬМЕ! МЫ СРЕДИ ТРУПОВ, СКАЖИ ЛУЧШЕ, КАК ОТСЮДА ВЫБРАТЬСЯ!
Патрис огляделся с выражением ребенка, проснувшегося после долгого крепкого сна.
— Как выбраться… Я… Я не знаю… А Кати — мы ее слышали, но теперь больше не слышим, значит, она как-то выбралась, верно?
Ивана покачала головой. Откуда ей знать? Как она кляла себя теперь за то, что сунулась в эту ванну! Патрис хотел уйти и был прав, но пошел за ней, дурой. Во всем, что с ними случилось, виновата она.
— Извини…
Патрис пожал плечами.
— Наверно, надо попробовать найти сухое место.
Он протянул ей руку. Ивану удивил этот жест, неожиданный для болезненно застенчивого и неуклюжего парня. Секунду поколебавшись, она взяла его за руку.
Несколько долгих минут они молча шли среди плавающих тел. Ивана не хотела на них смотреть, но закрыть глаза не могла. В основном это были трупы младенцев. Раздувшиеся от воды, они походили на мячи для регби. Их кожа, обесцвеченная солью, под бледным подземным светом походила на слоновую кость; Иване вспомнился эпизод из «Несчастий Софи»[5], когда восковая кукла тает на солнце и ее глаза проваливаются внутрь головы.
Словно дрейфующие медузы, младенцы то и дело наталкивались на нее, а затем уплывали, плавно покачиваясь, в туман, где ничего не было видно. Ивана пыталась контролировать свое дыхание и сердечный ритм. Она знала, что именно таким путем может проникнуть панический страх, который непременно обернется истерикой, а позволить себе истерику здесь, в пещере, в супе из мертвых младенцев, — это будет конец.
Спокойно, твердила себе Ивана, тело — просто орудие, а разум надежно защищен корой головного мозга, и мозжечком, и промежуточным мозгом, с разумом ничего случиться не может.
Ей почти удалось успокоиться, как вдруг произошло то, чего она больше всего боялась. То, что составляло основу ужаса, охватившего ее, когда она упала в этот чудовищный суп.
Один младенец вцепился в нее.
И не отпускал.
35. Патрис
Ивана судорожно стиснула руку, за которую держалась уже несколько минут, и пронзительно завизжала. Патрис вздрогнул и сначала решил, что она поскользнулась. Но, всмотревшись, он понял, в чем дело.
Что-то неуловимо изменилось в тусклых бликах на темной воде подземного озера.
Неуловимо, но очевидно.
Трупы младенцев зашевелились.
Все.
Сотни младенцев и прочая всевозможная падаль, плававшая у самой поверхности, — все это медленно стекалось к ним, плавными движениями напоминая амеб под микроскопом.
Хуже того: те младенцы, что были близко, уже тянули к ним ручонки, а их рты открывались и закрывались с неприятным клацаньем.
— Черт! — вырвалось у него.
Рядом с ним Ивана сучила ногами от страха и била по воде ладонями, пытаясь отогнать подплывавшие к ней тела.
— Они кусаются! — закричала она.
В тот же миг боль обожгла Патрису ляжку. Он ударил наобум, кулак наткнулся на что-то дряблое и холодное. Следующий укус пришелся пониже спины — зубы вонзились в мышцу, острые и крепкие, как клюв хищной птицы. Патрис почувствовал, что они, прокусив куртку, вырвали у него кусок мяса, и взвыл от боли.
— Надо бежать отсюда! Нас сожрут!
Ивана плакала, отчаянно молотя по воде кулаками. Ее левая рука была в крови, два младенца висели, вцепившись ей в живот. Постаравшись забыть о тех, что кусали его, Патрис потянул ее за руку и попытался бежать. Он всматривался в туман в надежде увидеть берег, но у окаянного подземного озера, казалось, не было ни конца, ни края. По пояс в воде, с повисшей на нем Иваной, которую приходилось тащить из последних сил, он продвигался до смешного медленно, а младенцы кишели вокруг все гуще.
Он на секунду обернулся — Ивана была бледна до жути, пустые глаза напомнили ему взгляд приговоренного к смерти с какой-то фотографии времен Второй мировой войны. Патрис хотел было сказать ей что-нибудь ободряющее, но слов не нашлось. Он задыхался, в боку кололо, в горле полыхал огонь, а Ивана казалась ему с каждой минутой все тяжелее. Обернувшись еще раз, он увидел, что она больше не бежит, а лежит, плавно уходя под воду. Он попытался приподнять ее — она весила тонны. Ее голова моталась из стороны в сторону, как у сломанной куклы, из огромной раны на шее толчками вытекала почти черная кровь. Ивана застонала. Она была еще жива. Патрис в ужасе понял, что сорвется на истерику, если не найдет убежище немедленно, а его срыв станет концом их обоих.
Вне всякого сомнения.
Он снова огляделся, и, когда увидел островок, глаза у него чуть не выскочили из орбит. Это было спасение. Их единственный шанс. Не обращая больше внимания на укусы, он подхватил Ивану под мышки и собрал все свои силы. Ничего не видя от слез, он еле тащил безжизненное тело, пятясь задом к островку, и проклинал все на свете: проклинал себя за то, что столько лет не занимался спортом, проклинал свою стариковскую физическую форму и лишний вес, проклинал родителей, которые не надоумили его есть поменьше жирного, проклинал свою застенчивость, всегда мешавшую ему переступить порог спортзала, проклинал свое телосложение, проклинал свою лень, проклинал свои запотевшие очки, проклинал химию, которую в глубине души ненавидел, проклинал Джей-Си и Марка, которых не было рядом, чтобы ему помочь. Он надсадно кричал. Руки болели нестерпимо. Плевать, он не отступит, он дойдет!
Сквозь бушевавшую в нем ярость он не сразу понял, что дошел.
Они были на островке.
Они были в безопасности.
Патрис рухнул без сил, словно выпотрошенный, но с таким облегчением, что не смог сдержать нервного смеха.
Их убежище было маленьким бугорком из камня и затвердевшей глины, на несколько десятков сантиметров выступавшим из воды. Мертвые младенцы так и кружили вокруг, точно почуявшие добычу пираньи. Они и впрямь походили на этих хищниц своим тупым и страшным упорством.
Ивана рядом с ним больше не шевелилась. Из раны на шее все еще текла кровь. Рана была нехорошая, видно, задета крупная артерия. Он скинул куртку, снял футболку и попытался сделать из нее жгут. Ничего не вышло. Не надо было особо разбираться в медицине, чтобы понять, что тут нужен хирург, срочное переливание крови, медикаменты… А что он мог сделать со своей грязной тряпкой? Ивана дышала слабо, как засыпающий ребенок, казалось, ей совсем не больно, но белая она была как мел, и огромные темные круги залегли под глазами. Никогда Патрис не чувствовал себя таким бессильным. Он просто-напросто не мог ничего сделать — сидел и смотрел, как она медленно умирает. Он погладил ее лоб. Ивана едва заметно вздрогнула, она была ледяная, и Патрис накрыл ее своей курткой. Ему хотелось плакать. Решительно, он прожил никому не нужную жизнь. Он ничем не помог сестре, ничем не помог тете, ничем не помог родителям в их горе, он замкнулся в неуклюжем теле, ограничил свой мир пыльными книгами, никогда и никому не мог подарить любовь, а теперь, здесь, вынужден быть зрителем агонии своей лучшей подруги. Патрис лег рядом и обнял ее. Он никогда в жизни никого не обнимал. Как странно. Тело Иваны было еще теплым, но казалось теперь легким, точно пустая бутылка. Он поцеловал ее в лоб. Ивана вздрогнула в последний раз, долгая судорога прошла по всему ее телу, с губ слетел невнятный звук, и Патрис понял, что она умерла.