— Тсс. Не мешай. Пустота.
Беспокойство в желудке растет. Какого черта я съел? Вот именно, что черта. Органист Хавтор стоит надо мной. Стоит, и все. Внутри меня какое-то говно, а сам я в кино — или как? Дэвид Кроненберг[402]. Хавтор. Вдруг я вспомнил, что мы с ним встречались в Центральной больнице. Когда я работал в морге. И вот… Naked Lunch. И вот Органист превращается на моих глазах в один большой орган тела. Какой именно, сказать трудно, ой, давление в ушах растет, как будто мне в уши булавки воткнули, по шесть с каждой стороны, они вызывают в желудке позыв рвоты, и я пулей обратно в сортир, закрываю за собой, вожусь у раковины, открываю крышку унитаза, переключаюсь и блюю, блюю нажеванными волокнами, по пути теряю очки (если это можно назвать путем, колеи никакой нет), отходы, волокнистые жевки с твердыми комками, ломками, что же я такое съел, очки не тонут в параше, каше, рваше, настолько там мрачно, настолько там темно, настолько густо, я икаю, выуживаю очки, кашляю, исхожу слюной, если исхожу слюной, если это исхожу слюной, спустите меня в унитаз, умоляю, спустите меня вслед за этим в унитаз — а) хватаю туалетную бумагу, б) утираюсь, в) опять кашляю, г) вытираю очки, д) еще раз вытираю, е) жуть, ж) зародыш отправится туда же, з) избавь меня боже от таких передряг, в какую же историю я влетел, смотрюсь в зеркало белый как… как сарделька, да сарделька, вот зараза, тимур козел, я убью тебя, я убью тебя, дверь, вываливаюсь в коридор, в темноту и кричу, какого хрена…
Органист держит меня и зажимает мне рот. Чтоб его… Тимур вяло смотрит на меня. Я бормочу сквозь ладонь Органа и исхожу слюной. Вырываюсь, но уже не так сильно. Тимур подает знак. Орган отпускает меня. Я шлепаюсь на пол и почти всхлипываю:
— Какого… Какой хуй вы мне скормили?!
Хотя в этот миг мой рассудок так же далек от меня, как американский континент, я соображаю, что сейчас я, наверно, в первый раз вижу на лице этого дьявола намек на улыбку. Он тихим голосом говорит:
— Какой хуй?
А потом из него слышится писк: «Хуй? Хи-хи-хи…» Как если бы он дрочил своим заржавевшим болтом. Я слышу, но не вижу: пара «хо-хо» из Органиста на высоте 60 000 футов надо мной. Наконец Тимур выжимает из себя:
— Это не хуй. Обычная пуповина.
Я выхожу из «К-бара» с привкусом блевотины во рту и слезами на очках. В воздухе тоже какие-то осадки. Более-менее натуральные. А слезы — деланые. Чтоб было понятно, что ты жалеешь сам себя. Слезы — вожжи. От внутреннего коня: клячонки самосожаления, которую ты загнал. В угол. Дареному коню по зубам. Вот тогда — слезы. По каналу «Дискавери»: в Тибете нашли коня. Какой-то неизвестный науке вид. Вечно у них что-то новенькое. Идти домой нет сил. Брожу по городу. Вечерний Рейкьявик. Где ты работаешь? Я работаю над собой. Ты Хлин? Да, свернешь — Хлин, развернешь — блин. Блин! Rough Bоу. ZZ-Top Тимур. Экскьюз ми. Мама. Chat Channel. Блин! Кати перестала мне писать! И сейчас она, наверно, лежит в темноте, и в ее постели все тихо и Немо… Но может, она помнит меня. Может, она кусает ухо. Пластмассовое ухо Ван-Гога. «Он послал мне стихи», — сказал Гюлли. Может, от этого надо просто «отписаться»? Я сочинил только одно стихотворение:
Жизнь течет, Как сперма из пизды.
Я — не то, что я есть, а то, чем я не должен был стать. Я — который всегда считал, что я крутой. Ага. Они называли меня «медовый». Шлюхи в Амстердаме. Хлин. На мне свет хлином не сошелся. Я имею в виду тот свет. Постепенно темнеет. С горизонта исчезает белое. Как молоко из кофе в обратной съемке. Меня несет… Меня несет дальше по Лёйгавег. Навстречу призраки каких-то людей. С машинами все о’кей, они нормально работают. А вот у людей все шарики за ролики. Тимур. Я слышу шорох коричневого упаковочного скотча, который приклеили у меня внутри, а потом опять оторвали. Этот шорох… Вот что у меня на душе. Pfaff. A face is just a movable skin on a skull.[403] Но я иду по городу. Волк-одноночка в бесцельном блуждании… Хотя нет: мое блуждание — как такой скринсейвер на черном экране компьютера. Я гуляю по городу, чтобы потянуть время. Оттянуть время прочь от экрана, чтобы на нем не отпечаталась его фотография. Мама — это отец моего сына. Спок! И бог. Во что одет бог? Ах да, в белую футболку. Он добрый. Он наливает молоко на «Чериос» в летающей тарелке. «Мир Уэйна». MTV. «Мелроуз-Плейс». Вака. Теперь мне остается ждать ее совершеннолетия. Котята плещутся в аквариумах. Женщины в парфюмерных лавках плавают на духах. Карен Бликсен. Cliffhanger.[404] Клинтон. Clash и Билли Бремнер, Кавказ, «Creep», И Балда. И Брут. Brand New Heavies. Бивис, И Баттхед, И Billy Ocean sailing across[405], и Дитер серьезно Болен. Bach & Burt, и Джим Кэрри точит карандаш в Сбербанке под грудями Камерон Диас (ц. 3 900 000) в «Маске». Да. Не забыть свою голову. Не забыть. Джина Дэвис (ц. 900 000) в Лапландии. Со своим бойфрендом и бигтаймскими губами. Самыми крупными в тех краях. Ага. Обо всем себе напоминать. На каком-то жертвоприношении у лопарей ей дали попить оленьей крови. У нее есть цель. Ее жизнь не бесцельна. А я… Я — просто какое-то «я» в каком-то гигантском Йеллоустоунском парке. Я даже не в кино. И что все мои печали? Всего лишь муравьиное сердце в лесу. Под увядшей листвой. А в остальном на поверхности земли все о’кей. Не забыть мир. Прислониться к миру головой. Тогда станет лучше. Быть одновременно на всех канатах. Иное — старомодно и местечково. Локально. Значит, для тех, кто лакает. Зал суда в Бреше, за окном снежинки, провод в ухе журналиста и складки мантии адвоката. Не забыть их. НЕ ЗАБЫТЬ СКЛАДКИ МАНТИИ АДВОКАТА В ЗАЛЕ СУДА В БРЕШЕ. Я их помню. Складки на всех мантиях мира. Стараться. Как следует стараться. Размеры ботинок в арабских странах. Фехтование в Познани. Начальная школа на Тайване. Take That. Two Much. С Антонио Бандерасом и Билли Джин[406] и Боуи, Betlehem, Baywatch, Шейла Э. (ц. 120 000) и Сергей Бубка, и Бубба (ц. 150 000), и Бубби[407], и Бальдр с Кони[408], Кельты, Queen, телеканал «Син»[409], Шин — младший и старший, и Дэвид Лин в земле, и Мун Заппа[410] (ц. 500 000), и шестнадцать шестнадцатилетних девушек-одноклассниц в Сараево (ц. 320 000), и одна из них (ц. 20 000) с белокровием, и снег на аэродроме, закрыто, и войска ООН, Латунные глотки, «Лайонс» и голубые каски, а еще одна фотомодель из Акюрейри (ц. 300 000) с бровями в Токио стоит колом, как рождественский псалом. Я совсем сбрендил. «Безумец?» — «Скажи еще „безумный Гамлет“». Такой у нас с Лоллой был разговор. Гамлет — Гамлет — омлет — амулет — гам лет — хам лет — хам Леттерман. Я — хам Леттерман в Голливуде, с onliners from outer space и punchlines from hell,[411] на шутках выезжаю к бару, как истый «бугимэн», и заказываю двойной «Tambourine Man»[412] и говорю, выпьем, отравленное озеро Миватн[413], Манитоба и… Madness. One Step Beyond.[414]And hack again. I see. I see land. I am from I С land. I see…[415] Я вижу. Я смотрю. Я слежу за всем. О’кей. Я за всем слежу. Я за все в ответе. Даже за новый прыщик на лбу у подростка в Окленде. Он вскочил на лбу под одеялом в Сан-Леандро. Я там. Помогаю. Высасываю весь белый гной мира. Я один. Я — все. Кроме меня самого. Я — сто один. Вот так лучше. На всех каналах одновременно, и клубничная порнушка под сознанием позади них всех. Посмотрите, какой сброд!
Какой сброд бегает здесь со своими рюкзаками и со своим: «Да чтоб я да на такое пошел!..» И думает не о мире, а только о себе. Какой-то фил открыл окошко своего «БМВ» и трясет щетиной над каким-то радиоактивным радио. Встречный прохожий. Идет так, словно человечество никогда не ходило по Луне. Толстая фергюссон (ц. 17 000) прокладывает путь в магазин моды. Я смотрю на ее задницу и вычитываю, что мне хочется изнасиловать ее. Если у меня не окажется СПИДа, я стану маньяком-убийцей. Первым в нашей стране. Тогда первые полосы воскресных газет все будут моими. Но я бы тогда попросил не забивать квадратиками лицо на моих фотографиях. Но тогда мне — опять же первому в нашей стране — пришлось бы заняться экспортом: такая большая братская могила не поместится ни на одном отечественном кладбище. Мама, прости меня, пожалуйста! Я находился в состоянии наркотического опьянения. Под колесами. Только это не оправдание. Оправа Дании. Это не подействует. Аборт по телефону. Что я, с ума, что ли, схожу? У него в глазах было что-то дьявольское.
Моя жизнь — скринсейвер на экране компьютера. Смерть на минуточку вышла.
Я уже дошел до самого Хлемма. Без шлема. В куче хлама. Вот каково у меня на душе. Но вот из ларька выходит лицо и говорит: «Хай». Лицо — черепушка с вовсю работающими губами. Movable skin on a skull.[416]
После десяти слов я понимаю, что это Марри. Со своими глазами навыкате. Глазосушитель. Бодрый.
— Ну как ты съездил?
— Как видишь, вернулся.
— Ага. Давно я тебя не видел. Ты уж не пропадай, хоть появляйся на людях.
— Чтоб они на меня смотрели?
— Да, и ты на них. На нас.
— Я на вас уже насмотрелся.
Раз уж Марри вышел из ларька, мне ничего не остается, как войти в него.