Я ехал на юг по автостраде «Миля-в-минуту» и пытался убедить себя, что мне нет нужды тревожиться о Каролин Пулин. Говорил себе, что она — объект эксперимента Эла Темплтона, не моего, а эксперименты Эла, как и его жизнь, закончились. Напоминал себе, что случай Пулин разительно отличается от случая Дорис, Троя, Тагги и Эллен. Да, Каролин до конца жизни останется с парализованными ногами, да, это ужасно. Но паралич от пули — это одно, а смерть от ударов кувалды — совсем другое. Каролин Пулин все равно ждала долгая и полнокровная жизнь, как в инвалидном кресле, так и без него. Я говорил себе, что это безумие — ставить под удар мою главную миссию, позволяя упрямому прошлому дотянуться до меня, схватить, перемолоть.
Бесполезно.
Первую ночь я собирался провести в Бостоне, но вновь и вновь видел Даннинга на отцовской могиле и раздавленную корзинку цветов. Он заслуживал смерти — черт, его требовалось убить, — однако пятого октября он еще не причинил никакого урона своей семье. Во всяком случае, второй семье. Я мог сказать себе (и говорил!), что первой он урон причинил и к тринадцатому октября был уже дважды убийцей, причем одной из его жертв стал маленький мальчик, — но подтверждением тому являлись лишь слова Билла Теркотта.
В итоге мне захотелось уравновесить причиненное мной зло, пусть обойтись без него не представлялось возможным, каким-то добрым деянием. И вместо того чтобы ехать в Бостон, я свернул с автострады в Оберне и покатил в озерную часть Мэна. Прибыл в пансионат, где останавливался Эл, уже в сумерках. Снял самый большой из четырех домиков с видом на озеро по смехотворным межсезонным расценкам.
Эти пять недель, возможно, стали лучшими в моей жизни. Я никого не видел, кроме пожилой пары, которая хозяйничала в местном магазинчике, где я дважды в неделю покупал продукты, и мистера Уинчелла, владельца пансионата. Он заезжал по воскресеньям, чтобы убедиться, что я в полном здравии и всем доволен. Всякий раз, когда он задавал эти вопросы, я отвечал утвердительно и не лгал. Он дал мне ключ от ангара, где хранилось разное снаряжение, и каждое утро и вечер я брал каноэ, если видел, что вода спокойна. Помню, как в один из таких вечеров я наблюдал полную луну, бесшумно поднимавшуюся над деревьями, серебряную дорожку, которую она проложила на воде, и отражение моего каноэ подо мной, напоминавшее утонувшего близнеца. Где-то закричала гагара, ей ответила еще одна. Скоро к разговору присоединились другие. Я вытащил из воды весло и просто сидел в трехстах ярдах от берега, смотрел на луну и слушал общение гагар. Помнится, подумал: если небеса все-таки есть и они не такие, как здесь и сейчас, я не хочу туда отправляться.
Начали набирать силу осенние цвета: сначала скромно-желтые, потом оранжевые, наконец, слепящие огненно-красные, по мере того как осень прогоняла прочь еще одно мэнское лето. В магазине стояли картонные коробки, доверху наполненные книгами карманного формата без обложек[77], и я прочел не меньше трех десятков: детективы Эда Макбейна, Джона Д. Макдональда, Честера Хаймса и Ричарда С. Пратера, слезливые мелодрамы «Пейтон-плейс» и «Надгробие Дэнни Фишеру», десятки вестернов, один научно-фантастический роман под названием «Охотники на Линкольна», о том, как путешественники во времени пытались записать «забытую» речь Авраама Линкольна.
Если я не читал и не плавал на каноэ, то гулял по лесу. Обычно во второй, подернутой дымкой, половине теплых долгих осенних дней, когда туманно-золотистый свет просачивался сквозь листву. Вечера выдавались такими спокойными, что воздух, казалось, вибрировал от тишины. По шоссе 114 автомобили проезжали редко, а после десяти вечера — практически никогда. В это время часть мира, куда я приехал отдохнуть, принадлежала только гагарам и ветру в хвойных деревьях. Мало-помалу образ Фрэнка Даннинга, лежащего на могиле отца, начал таять, и я уже не столь часто вспоминал, как в мавзолее Трекера бросил еще дымящуюся сувенирную подушку на изумленные глаза убитого.
В конце октября, когда последние листья слетали с деревьев, а ночная температура опустилась до тридцати с небольшим градусов[78], я начал ездить в Дарэм, обследовал территорию в окрестностях Боуи-Хилла, где через пару недель начиналась охота. Молельный дом квакеров, упомянутый Элом, послужил отличным ориентиром. Нашел я и сухое дерево, нависшее над дорогой, вероятно, то самое, которое пытался оттащить Эл, когда подъехал Эндрю Каллем в оранжевом охотничьем жилете. Я также нашел дом стрелка и проследил его вероятный маршрут до Боуи-Хилла.
Никаких особых планов я не строил. Собирался полностью повторить путь Эла. Приехать в Дарэм пораньше, остановиться у упавшего дерева, начать его оттаскивать, изобразить сердечный приступ. Но, определившись с местоположением дома Каллема, я свернул к стоявшему в полумиле «Магазину Брауни», чтобы выпить чего-нибудь холодного, и увидел в витрине плакат, который подсказал мне новую идею. Безумную, конечно, но интересную.
Крупная надпись на плакате гласила: «РЕЗУЛЬТАТЫ ТУРНИРА ОКРУГА АНДРОСКОГГИН ПО КРИББИДЖУ». Ниже приводился список из чуть ли не пятидесяти фамилий. Победивший житель Уэст-Минот набрал десять тысяч «колышков», что бы это ни значило. На счету занявшего второе место было девять тысяч пятьсот. А третье место, с восемью тысячами двадцатью двумя «колышками», занял — его имя обвели красным, что и привлекло мое внимание, — Энди Каллем.
Совпадения случаются, но я все больше склонялся к мысли, что они крайне редки. Что-то срабатывало, понимаете? Где-то во Вселенной (или за ее пределами) пощелкивала огромная машина, проворачивая свои легендарные шестерни.
На следующий день я подъехал к дому Каллемов около пяти часов вечера. Припарковался позади «форда»-универсала с панелями под дерево и пошел к двери.
На мой стук открыла миловидная женщина в фартуке с оборочками и малышкой на сгибе руки, и с первого взгляда я понял, что все делаю правильно. Потому что Каролин Пулин стала бы не единственной жертвой трагедии пятнадцатого ноября, пусть только она и оказалась бы в инвалидном кресле.
— Да?
— Меня зовут Джордж Амберсон, мэм. — Я приподнял шляпу. — Я хотел бы узнать, не представится ли мне возможность поговорить с вашим мужем?
Конечно же, такая возможность представилась. Он уже стоял позади жены, обнимая ее за плечи. Молодой парень, еще не достигший тридцати, смотрел на меня с вопросительной улыбкой. Малышка потянулась к его лицу, а когда он поцеловал ее пальчики, засмеялась. Каллем протянул мне руку, и я пожал ее.
— Чем я могу вам помочь, мистер Амберсон?
Я поднял доску для криббиджа.
— Судя по тому, что я увидел в «Магазине Брауни», вы отменный игрок. Поэтому у меня к вам предложение.
На лице миссис Каллем отразилась тревога.
— Мы с мужем методисты, мистер Амберсон. Эти турниры — забава. Он выиграл кубок, и я рада вытирать с него пыль, чтобы он красиво смотрелся на каминной доске, но если вы хотите играть в карты на деньги, то ошиблись адресом. — Она улыбнулась. Я видел, что улыбка далась ей не без усилий, но по-прежнему осталась доброжелательной. Мне она нравилась. Они оба мне нравились.
— Она права. — Голос Каллема звучал твердо, пусть в нем и слышалось сожаление. — Я играл по центу за колышек, когда валил лес, но это было до того, как я встретил Марни.
— Я не настолько обезумел, чтобы играть с вами на деньги, — ответил я, — потому что я вообще не умею играть. Но хочу научиться.
— В таком случае заходите, — предложил он. — Я с радостью вас научу. На это уйдет не больше пятнадцати минут, а обедать мы будем через час. Чего там, если вы умеете складывать до пятнадцати и считать до тридцати одного, то сможете играть в криббидж.
— Уверен, хороший игрок должен не только считать и складывать, иначе вы не стали бы третьим в первенстве Андроскоггина, — ответил я. — И мне бы хотелось узнать не только правила. Я хочу купить день вашего времени. Если точно, пятнадцатое ноября. Скажем, с десяти утра до четырех дня.
Теперь на лице жены появился испуг. Она прижала малышку к груди.
— За шесть часов вашего времени я заплачу вам двести долларов.
Каллем нахмурился.
— Что за игру вы ведете, мистер?
— Я надеюсь, что это криббидж. — Такого объяснения определенно не хватило. Я видел это по их лицам. — Послушайте, я не собираюсь дурить вам головы, утверждая, что за этим ничего не стоит, но если я попытаюсь объяснить, вы примете меня за сумасшедшего.
— Я уже так думаю, — подала голос Марни Каллем. — Пусть уходит, Энди.
— В этом нет ничего плохого, ничего противозаконного, ничего опасного, и это не афера, клянусь вам. — Но мне в голову уже закралась мысль, что ничего не выйдет, с клятвой или без. Идея оказалась с изъяном. И теперь Каллем отнесется ко мне очень настороженно, встретив пятнадцатого ноября неподалеку от Молельного дома квакеров.
Но я продолжал гнуть свое, чему научился в Дерри.
— Это всего лишь криббидж. Вы учите меня играть, мы играем несколько часов, я отдаю вам двести долларов, и мы все расстаемся друзьями. Что вы на это скажете?
— Откуда вы, мистер Амберсон?
— Приехал из Дерри, недавно. Занимаюсь коммерческой недвижимостью. Сейчас я в отпуске на Себаго, потом поеду на юг. Вам нужны имена? Рекомендации? — Я улыбнулся. — Люди, которые подтвердят, что я не псих?
— В сезон охоты он по субботам уходит в лес, — ответила миссис Каллем. — Это его единственный шанс, потому что он работает всю неделю и до дома добирается практически в сумерках, когда уже не имеет смысла заряжать ружье.
На ее лице по-прежнему читалось недоверие, но я увидел и кое-что еще, вселявшее надежду. Когда ты молода, у тебя ребенок, а у мужа тяжелая физическая работа (об этом говорили его мозолистые, с потрескавшейся кожей руки), две сотни долларов — это много продуктов. Или, в 1958-м, два с половиной месячных взноса по закладной.