Когда он вернулся, Адела стояла у окна в одних туфельках. Вся одежда была аккуратно сложена на постели.
Обняв себя обеими руками под грудью, девушка не трогалась с места и ждала, пока мужчина не приблизится к ней сам.
Вместо этого он с порога поманил ее пальцем.
– Что, прямо так? – удивилась она, делая первые шаги.
– Нет, туфли тоже сними.
Адела разулась и почувствовала себя от этого еще более голой.
Босиком она вышла следом за другом из спальни.
– Нас увидят слуги, – шептала она, спускаясь по главной лестнице и тщетно пытаясь прикрыться ладонями.
– Вряд ли.
Он даже не оборачивался на нее, уверенный в том, что она сделает все, как надо. Они вышли на крыльцо.
Солнце так и не появилось, и девушка инстинктивно поежилась, хотя было вполне тепло.
Венс двинулся вперед, мимо застывшего в оцепенении «кадиллака», совсем недавно доставившего их сюда и теперь с удивлением взиравшего лупоглазыми фарами на свою бывшую пассажирку, которая, совершенно нагая, осторожно кралась за тем, кто обычно сидел за рулем, кралась, стараясь не наступать босыми ногами на острые камешки.
Нужно было как можно скорее миновать пространство, отделявшее дом от первых деревьев, за которыми она могла скрыться от посторонних взоров, оставшись на виду только у одного зрителя, имеющего на нее полное право.
Венс остановился и подождал, пока она не нагонит его.
– Иди первой. Я буду говорить куда.
И она пошла, неловко разведя в стороны руки, будто боясь потерять равновесие на колючках, твердых змеях корней и подлых ветках.
Метрах в тридцати от дома Адела обнаружила впереди себя крохотную полянку. О том, что ей предстоит разыгрывать перед Венсом сцену купания именно здесь, она поняла по пластмассовому красному тазу и двум железным ведрам, стоявшим в зеленой траве.
Чуть поодаль стоял раскладной стул, предназначенный для единственного зрителя.
Девушка в нерешительности остановилась.
Венс прошел мимо нее и занял свое место на стуле, расположенном так, чтобы можно было видеть всю поляну.
Сейчас Венс уже не выглядел таким взволнованным, как в доме. Он явно успел пережить все, чему предстояло подвергнуться девушке, в воображении, и теперь его занимало лишь воплощение задуманного плана.
– Сперва набери воды, – посоветовал он, кивая в ту сторону, где должен был находиться родник.
Адела подобрала ведра и пошла в указанном направлении.
Действительно, перед ней возникла довольно глубокая яма, из стенки которой торчала труба с несильной струйкой.
Адела присела на корточки и по очереди наполнила оба ведра.
Подставив под струйку палец, она лишний раз убедилась в том, что вода ледяная. Значит, костер тоже будет необходим.
Так и получилось. Хвороста на поляне было предостаточно. Но его еще предстояло собрать. Казалось, Венс специально позаботился о том, чтобы сучья и ветки были разбросаны как можно дальше друг от друга, и девушке пришлось немало потрудиться, собирая их в костер, на котором предполагалось согреть два ведра воды.
Адела особенно долго боролась с сухой веткой, никак не желавшей выпутываться из объятий куста.
Зритель пришел в восторг.
Наконец хворост был с грехом пополам сложен, и Венс бросил девушке коробок спичек.
Сам он встал со своего места лишь однажды, чтобы помочь установить подставки для ведер.
Разведя наконец костер и расположив над ним первое ведро, Адела в нерешительности замерла, не зная, что делать дальше.
– Кстати, – сказал вдруг Венс, спохватываясь и вставая с раскладного стула, в котором он уже успел одну за другой выкурить две сигареты. – Я забыл о самом главном.
Девушка умоляюще посмотрела на него, ожидая разъяснений.
– Мыло. Ты постой здесь, а я сейчас за ним схожу.
– Венс, куда ты?
Видя, что друг не шутит, Адела бросилась следом за ним.
– Я же сказал – принесу мыло. – Он улыбнулся. – Даже в таких походных условиях девушке нужно быть чистой.
– Неужели ты думаешь, что мне все равно не придется перемываться потом в доме? Какая тебе разница? Я ведь и так согласилась на купанье. Ради тебя.
– Лучше с мылом, – повторил Венс, будто не слыша того, в чем его пытались убедить.
И ушел.
Голая девушка осталась на поляне одна.
Она вернулась к костру и села на корточки.
Выступать со стриптизом в переполненном, прокуренном зале казалось ей совершенно обычным делом. Множество глаз, устремленных на нее, сами собой образовывали подобие живой ограды, внутри которой она чувствовала себя в полной безопасности, раздеваясь не столько для них, для этих похотливых или погруженных в задумчивость мужских и женских лиц, сколько для своего собственного удовольствия.
Сейчас же все изменилось.
Она была одинока в огромном лесу, где ее не видели, но могли увидеть, где ее нагота наконец-то стала настоящей, постыдной наготой, которая вызывает не ощущение восторга от красивого сочетания линий, а жалость и желание надругаться над ней.
Между тем вода в первом ведре пошла пузырями. Адела с большим трудом сняла его с огня, стараясь не обжечься, и повесила второе.
Венс все не шел.
Появился он минут через десять, сжимая в руке кусок мыла, завернутый в бумагу.
Он положил его на траву рядом с тазом и прошел на свое место.
– Ты неправильно делаешь, – заметил он, присмотревшись к происходящему. – Тебе вовсе незачем греть второе ведро. Иначе у тебя не будет холодной воды, чтобы разбавлять кипяток из первого.
Адела сняла уже успевшее потеплеть ведро с огня, поставила на землю и встала обеими ногами в таз.
Небольшая пластмассовая кружка красного цвета висела здесь же на ветке куста.
Девушка стала черпать ею по очереди из обоих ведер и поливать себя тонкой струйкой.
Потом, стоя лицом к Венсу, тщательно намылилась.
– Тебе нравится? – спросил он, закидывая ногу на ногу.
– Очень… Я чувствую тебя… Твой взгляд… Мне стыдно… Оба одновременно вспомнили, что забыли еще одну важную вещь – полотенце.
После короткого спора было решено, что девушка вернется в дом как есть, не вытираясь. На сей раз победа была за Аделой – она не хотела снова оставаться в одиночестве.
Уже в доме Венс придумал для нее новое испытание: на второй этаж девушке пришлось подниматься по лестнице на четвереньках. Она ползла, а он наблюдал, как следом за ней тянется со ступеньки на ступеньку мокрая дорожка из капель.
Понимала ли Адела, что ее унижают? Странно, но она отдавала себе отчет во всем, что делала, и при этом не испытывала никаких неприятных ощущений. То есть неприятные ощущения были, однако именно благодаря им, благодаря тому, что она находила в себе силы преодолевать их, ей это не просто нравилось – она упивалась своей покорностью. Она знала, что и Вене может видеть это ее состояние, хотя, скорее всего, он воспринимал влажное поблескивание между напряженных бедер как последствие купания.
Она же продолжала купаться. Купаться в этом взгляде, в прохладных струях воздуха, перемещающегося над самым полом, в волнах новых для себя ощущений, в мягком сером свете затухающего дня.
Глава 20
Для многих из нас оказывается гораздо приятнее думать о том человеке, которого именно сейчас нет поблизости и чей воображаемый двойник представляется нам вершиной совершенства. Мы склонны приписывать ему самые замечательные свойства, мы мечтаем, мы строим планы, но все это продолжается лишь до тех пор, пока мы вновь не встретим оригинал, и тогда все наши фантазии кажутся нам скучными и лишенными всякого основания.
Иногда же происходит обратное: не видя человека перед собой, мы забываем о нем, но стоит нам снова его повстречать, как что-то происходит, и он притягивает к себе все наше внимание.
Именно так и вышло у Стефании в случае с Ричем.
Они встретились вновь на следующий день после прерванного свидания в «Марокко», и Стефания не без удивления заметила, что не может ограничиться сухими «привет» и «как дела?». Чаши весов поменялись местами. Баковский был забыт.
Ричард! Она должна разобраться с ним до конца, выяснить, кто он такой, почему при виде его ей все время хочется чего-то, что она пока не в состоянии определить даже для себя самой.
Из «Мотылька» они вышли вместе. Чуть ли не обнявшись. У обоих было отличное настроение, и мечталось о чем-то невероятном.
– Я знаю одно место, где тебе наверняка понравится, – заявила Стефания, беря Рича под руку. – Мы можем зайти туда совсем ненадолго.
– Отлично! Только сначала нужно перекусить. – Он шел по улице, гордый от сознания того, что привлекает живое внимание прохожих своей длинноногой спутницей, словно ступающей по подиуму на демонстрации парижских мод, а не в толпе вечно куда-то спешащих ньюйоркцев. Я чуть не проспал утром и потому не успел позавтракать.
– То-то ты так жадно вглядывался в бутерброд на столе Дот! – смеялась Стефания, откидывая со лба непослушные пряди. – Ты что, из гордости отказался, когда я предложила тебе такой же?
– Мне показалось, что отказаться будет вежливо. Но если бы ты настояла…
– На твоей могилке будет написано: «Погиб голодной смертью от вежливости». Не правда ли, звучит?
– Постой, так это ты придумываешь лозунги против апартеида в Южной Африке? У тебя неплохо получается.
– Мой последний лозунг: «Долой красноречивых компьютерщиков!».
Они весело смеялись и шли дальше. В Нью-Йорке вот уже несколько дней держалась хорошая погода.
В парках, на газонах лежала молодежь. Отдыхали. Целовались. Пожирали толстые сосиски с хлебом. Старики грелись на солнышке.
Голуби неистовствовали, отплясывая перед скамейками, с которых им под лапки летели аппетитные крошки.
Бездомные делали вид, что им очень плохо, и тем самым взывали к совести прохожих, требуя милостыни. Некоторые давали.
Повсюду развевались полосатые полотнища национальной гордости, хлопая на ветру и напоминая о том, что каждый день, прожитый в Америке, есть праздник.