Олово на борту, вероятно, было из Бадахшанской области Афганистана, одного из немногих регионов, где этот металл добывали во втором тысячелетии до нашей эры. Оттуда же был и лазурит, проделавший тысячи миль по суше, прежде чем очутиться в трюме корабля. Многие предметы, например лазуритовые цилиндрические печати, не отличались большими размерами, их ничего не стоило пропустить в ходе раскопок, особенно когда стали применять огромные вакуумные трубки для удаления песка, покрывавшего останки корабля. Тот факт, что подобные мелкие предметы все-таки удалось разыскать, подтверждает мастерство подводных археологов, которые работали на мысе Улу-Бурун, под руководством сначала Басса, а затем его преемника Кемаля Пулака.
Один из наиболее мелких предметов, найденных на борту судна, одновременно является одним из самых важных: это египетский скарабей из цельного золота. Такой предмет редкость сам по себе, а дополнительную ценность ему придают нанесенные на поверхность иероглифы с именем Нефертити, супруги фараона-еретика Эхнатона. Ее имя написано на скарабее как «Нефер-неферу-Атон»; такое написание Нефертити использовала только в первые пять лет своего царствования, когда ее муж, возможно, находился, что называется, на пике еретического отрицания всех египетских божеств, кроме Атона, солнечного диска, которому он — и он один — имел право поклоняться напрямую[206]. Археологи при помощи этого скарабея датировали возраст судна, поскольку скарабей не мог быть сделан — и следовательно корабль не мог отправиться в плавание — ранее прихода Нефертити к власти около 1350 года до нашей эры.
Вдобавок археологи сумели подтвердить дату гибели корабля тремя другими способами. Первый метод подразумевал радиоуглеродный анализ древесины, из которой когда-то состояла палуба корабля. Другой опирался на дендрохронологию (подсчет годичных колец) и был применен к деревянным балкам корпуса.
Третий метод сводился к изучению хорошо известной микенской и минойской керамики на борту корабля: эту утварь специалисты датировали концом четырнадцатого столетия до нашей эры. В итоге четыре независимые датировки вместе указали на приблизительно 1300 год до нашей эры — на самое начало тринадцатого столетия до нашей эры, плюс или минус несколько лет в любую сторону — как на дату гибели корабля[207].
Фрагменты небольшой деревянной таблички, первоначально с креплениями из слоновой кости, были найдены в сосудах для провизии; возможно, их занесло туда водой, когда корабль тонул. Напоминающая гомеровские «злосоветные зятевы знаки»[208] («Илиада», 6,178), эта табличка на пятьсот с лишним лет старше аналогичных письмен, которые были обнаружены в иракском Нимруде[209]. Возможно, табличка содержала упоминания о маршруте судна или, выражаясь современным языком, грузовой манифест. Но воск, на который наносились знаки по обе стороны таблички, давно растворился, не оставив и следа надписей[210]. Именно поэтому до сих пор невозможно сказать наверняка, предназначался ли груз на борту в дар — допустим, от фараона Египта царю Микен — или принадлежал купцу, который вел торговлю в основных портах по всему Средиземноморью. Как предполагалось выше, это могли быть и покупки, сделанные в ходе междугородного «шопинга», поскольку сырье на борту соответствует потребностям мастеровых, что трудились в микенских дворцах, например в Пилосе, изготавливая товары высокого спроса, в том числе духи и масла, а также ювелирные изделия наподобие стеклянных бус.
Мы вряд ли когда-либо узнаем, кто отправил улу-бурунский корабль в его последний рейс, куда этот корабль направлялся и зачем, но совершенно очевидно, что на его борту находился целый «микрокосм» международной торговли, а это значит, что контакты в Восточном Средиземноморье и Эгейском бассейне были чрезвычайно оживленными в начале тринадцатого столетия до нашей эры. В трюме судна, как уже говорилось, товары из по крайней мере семи различных областей, а на борту, судя по личному имуществу, фрагменты которого нашли археологи, были минимум двое микенцев, хотя сам корабль являлся, по всей видимости, ханаанским. Очевидно, что этот корабль не принадлежал миру изолированных цивилизаций, царств и владений; нет, он совершал плавания во взаимосвязанном мире торговли, миграции, дипломатии и, увы, войны. Ту эпоху можно назвать первым по-настоящему глобальным веком.
Синарану из Угарита
Примерно через сорок лет после гибели улу-бурунского корабля был составлен текст, в котором зафиксирована часть груза подобного судна, отправленного торговцем по имени Синарану из Угарита на севере Сирии на остров Крит. Это фактически официальная декларация груза на глиняной табличке, написанная на аккадском с использованием клинописи; в ней говорится, что, когда судно, принадлежащее Синараму, вернется с Крита, купцу не придется платить царские подати. Интересующая нас часть текста Синарану, как этот документ известен сегодня, гласит: «С нынешнего дня Аммистамру, сын Нигмепы, царь Угарита, освобождает Синарану, сына Сигину… Его [зерно], его пиво, его (оливковое) масло во дворец не пойдет. Его судно свободно от податей по возвращении с Крита»[211].
Мы знаем из других источников, что Синарану был богатым угаритским купцом (на аккадском таких купцов называли tamkar), который жил и, по-видимому, преуспевал во времена, когда Аммистамру II царил в Угарите. Синарану явно послал свой корабль из Угарита на Крит и обратно примерно в 1260 году до нашей эры, если опираться на текущую датировку правления Аммистамру II (приблизительно 1260–1235 годы до нашей эры). Мы не знаем фактического содержания груза, доставленного с Крита, за исключением упоминавшихся зерна, пива и оливкового масла. По крайней мере, это подтверждение прямых торговых связей между северной Сирией и Критом в середине тринадцатого столетия до нашей эры. Мы также располагаем именем человека, непосредственно участвовавшего в международной экономической деятельности более тридцати столетий назад. Кажется вполне вероятным, что улу-бурунский корабль и тот, который принадлежал Синарану, не слишком отличались друг от друга постройкой или перевозимым грузом.
Еще мы знаем, что Синарану не единственный отправлял и получал суда и грузы в этот период времени — и не единственным среди торговцев был освобожден от дворцовых податей. Аммистамру II даровал аналогичные свободы и другим негоциантам, чьи корабли ходили в Египет, Анатолию и прочие регионы: «С нынешнего дня Аммистамру, сын Нигмепы, царь Угарита… [текст не сохранился]… Бен-ясубу и Бен-?.. и его сыновей навечно, от податей по плаваниям в Египет и в страну Хатти и в земли… (?), да не отчитываются они перед дворцом и дворцовым управителем»[212].
Битва при Кадеше и ее последствия
В годы деятельности Синарану и других торговцев Угарит находился под контролем (и фактически являлся вассальным царством) анатолийских хеттов. Так было со времен Суппилулиумаса I (середина четырнадцатого столетия до нашей эры), когда заключили договор с подробным перечислением обязательств Угарита как вассального государства хеттов[213]. Контроль хеттов простирался далеко на юг, до области Кадеш в южной Сирии, но не далее. Египтяне препятствовали стремлениям хеттов к дальнейшему расширению их границ. Крупное сражение между хеттами и египтянами произошло при Кадеше в 1274 году до нашей эры, за пятнадцать или двадцать лет до того, как Синарану отправил свой корабль на Крит. Эта битва является одним из великих сражений древности и может служить одним из первых примеров использования дезинформации для запутывания противника[214].
Возглавляли войска, соответственно, Муваталлис II Хеттский, который намеревался расширить пределы империи хеттов дальше на юг, в Ханаан, и Рамсес II, фараон Египта, который был полон решимости удержать границу у Кадеша, существовавшую на протяжении нескольких десятилетий. Несмотря на то что не сохранилось хеттских повествований об этой битве, мы знаем практически каждую подробность сражения и его исход, ибо египетская версия записана двумя различными способами в пяти храмах Египта: это Рамессеум (погребальный храм Рамсеса II близ Долины царей) и храмы в Карнаке, Луксоре, Абидосе и Абу-Симбеле. Сокращенная версия, найденная рядом с настенным изображением битвы, известна как «Отчет» или «Бюллетень». Более длинную версию называют «Поэмой» или «Литературной записью».
Мы знаем, что сражение было чрезвычайно жестоким и что обе стороны могли победить в тот или иной момент времени. Еще мы знаем, что схватка зашла в тупик и что спор между двумя державами в конечном счете завершился подписанием мирного договора[215].
Наиболее эффектная часть повествования касается двух хеттских лазутчиков (бедуинов шошу, как уточняет египетский текст), которых послали шпионить за египтянами, но с таким расчетом, чтобы их почти сразу же захватили в плен. Под пытками (обычное явление той поры) пленные выдали заранее продуманную дезинформацию; возможно, это первый документально зафиксированный случай в истории человечества. Они сообщили египтянам, что силы хеттов еще не приблизились к Кадешу и находятся далеко на севере, в области Амурру в северной Сирии. Узнав об этом — и не потрудившись получить подтверждение из независимых источников, — Рамсес II устремился вперед с первым из своих четырех полков (полком Амона), стремясь достичь Кадеша раньше хеттов