.
В нашем случае, поскольку в мировой истории нет и никогда не было цивилизации, избежавшей упадка, и поскольку причины этого упадка зачастую одни и те же (как показали Джаред Даймонд и множество других исследователей), итоговый коллапс цивилизации позднего бронзового века был предсказуемым, но вряд ли мы смогли бы спрогнозировать, когда он случится, или определить, что все культуры погибнут одновременно, даже обладая полным «операционным» знанием о каждой культуре. Как пишет Джонсон, «детальное знакомство со спецификациями автомобильного двигателя, с цветом и форм-фактором машины, бесполезны для попыток предсказать, где и когда возникнет очередной затор в системе дорожного движения. Точно так же знакомство с посетителями в переполненном баре мало чем может помочь в прогнозировании крупномасштабной потасовки»[537].
Итак, какую пользу может принести применение теории комплексности для выяснения причин краха цивилизации в конце позднего бронзового века, если она не в состоянии предсказать, когда именно этот крах произойдет и почему? Кэрол Белл отмечала, что торговые сети Эгейского бассейна и Восточного Средиземноморья являются примерами комплексных систем, и цитировала работу Кена Дарка из университета Рединга, который писал, что «по мере дальнейшего усложнения таких систем и по мере усиления взаимозависимости их конституирующих элементов поддержание общей стабильности системы становится все более затруднительным»[538]. Возникает явление, известное как «гиперкогерентность», добавляет Дарк, когда «каждый элемент системы становится настолько зависимым от остальных, что изменение в любой части ведет к нестабильности системы в целом»[539]. Если цивилизация позднего бронзового века и вправду была глобализированной, а ее культуры зависели друг от друга в поставках товаров и услуг, пусть даже до определенной степени, то перемены в любом из государств, будь то Микены или Хеттское царство, сулили потенциальную дестабилизацию мира в целом.
Кроме того, необходимо отметить, что царства, империи и общества позднего бронзового века в Эгейском бассейне и Восточном Средиземноморье можно и нужно рассматривать как отдельные социально-политические системы. Как пишет Дарк, подобные «комплексные социально-политические системы демонстрируют внутреннюю динамику, которая побуждает их наращивать сложность… А чем сложнее система, тем вероятнее, что она рухнет»[540].
В конце бронзового века в Эгейском бассейне и Восточном Средиземноморье имелись отдельные социально-политические системы, отдельные культуры, которые постоянно усложнялись и тем самым, по-видимому, становились все «более склонными» к коллапсу. В то же время там существовали комплексные системы (торговые сети), которые были взаимозависимы и подвержены влияниям, то есть «открыты для нестабильности» при изменениях любого конституирующего элемента. Один неисправный или запоздавший с приходом корабль мог разрушить вроде бы отлаженную систему, как один выпавший винт способен привести в негодность двигатель современного автомобиля.
Поэтому, вместо того чтобы рисовать апокалиптическую картину гибели цивилизации — хотя, возможно, некоторые города и царства, как в Угарите, и вправду ожидала гибель в огне, — нам следует представлять себе завершение позднего бронзового века как хаотический и постепенный упадок областей и поселений, которые когда-то занимали ведущие позиции и под держивали контакты друг с другом, но затем уменьшились и обособились, как Микены, вследствие внутренних и/или внешних изменений, которые затронули один или несколько ключевых элементов сложной системы. Понятно, что подобная ситуация могла привести к разрушению системы как таковой. Можно вообразить себе современную энергосистему, которая пострадала от бури или землетрясения: компания электроснабжения по-прежнему способна производить энергию, но не может доставлять ее индивидуальным потребителям; мы наблюдаем такое ежегодно в Соединенных Штатах Америки, причем причина может быть какой угодно, от торнадо в штате Оклахома до метелей в штате Массачусетс.
Если нарушение носит постоянный характер, что логично в случае крупной катастрофы, наподобие ядерного взрыва, постепенно остановится и само производство электроэнергии. Данный пример вполне годится и для позднего бронзового века, пусть уровни технологического развития несопоставимы.
Кроме того, как отмечала Белл, вследствие такой нестабильности коллапс комплексной системы «вызывает распад на более мелкие сущности», и именно это было свойственно железному веку, который наступил за крахом цивилизации бронзового века[541]. Если коротко, кажется, что применение теории комплексности позволило нам свести воедино теорию катастроф и гипотезу системного коллапса и дать, как представляется, наиболее обоснованное на сегодняшний день объяснение катастрофы позднего бронзового века в Эгейском бассейне и Восточном Средиземноморье после 1200 года до нашей эры. Важно не то, кто виноват и какое именно событие спровоцировало крах, — тут неисчислимое множество ответов, — а то, почему это, собственно, случилось и каким образом. Можно ли было избежать катастрофы — вопрос отдельный.
Тем не менее, предлагая теорию комплексности для анализа причин коллапса общества в позднем бронзовом веке, не следует забывать, что мы просто, быть может, прилагаем научный (или даже псевдонаучный) термин к ситуации, для которой у нас недостаточно достоверных сведений для надежных выводов. Насколько эта теория на самом деле расширяет наше понимание эпохи? Может, это лишь глубокомысленная маскировка того очевидного факта, что сложные вещи могут ломаться как угодно?
Не приходится сомневаться в том, что коллапс цивилизации в позднем бронзовом веке был комплексным по своему генезису. Мы знаем, что множество возможных переменных сыграло определенную роль и способствовало этому коллапсу, но не уверены, что нам в точности известны все эти переменные; и мы, безусловно, не знаем, какие из них были критически важными, а какие имели локальное значение, но были маловажными для системы в целом. Продолжая уже использованную аналогию с современной дорожной «пробкой»: мы знаем большинство переменных для заторов движения, знаем кое-что о количестве автомобилей и о состоянии дорог, по которым автомобили движутся (широкие они или узкие), а также способны предсказывать, в немалой степени, влияние внешних переменных, например метели или урагана. Но в позднем бронзовом веке — подозреваю, однако не уверен до конца — существовало на сотни переменных больше, чем в современной системе дорожного движения.
Утверждение о том, что цивилизации бронзового века наращивали свою сложность и потому становились все более уязвимыми для коллапса, не выглядит по большому счету осмысленным, особенно если принять во внимание «сложности» той поры и сравнить их с опытом западноевропейской цивилизации за последние триста лет. Посему теория комплексности, вполне возможно, является полезным подходом к объяснению коллапса позднего бронзового века при условии, что мы располагаем обилием информации обо всех культурах этой цивилизации; сегодня же от нее пользы немного, это разве что любопытный способ заново сформулировать наше понимание того, что в конце позднего бронзового века имелась уйма факторов, которые могли дестабилизировать и в конечном счете погубили международную систему, исправно функционировавшую на различных уровнях на протяжении ряда предыдущих столетий.
Тем не менее в научных публикациях по-прежнему предлагается линейная последовательность событий для коллапса позднего бронзового века, хотя попросту некорректно заявлять, что засуха вызвала голод, который побудил «народы моря» покинуть обжитые места и учинить хаос, каковой обернулся «бронзовым коллапсом»[542]. Линейности не было и в помине; все было куда сложнее. Вероятно, у событий не имелось некой единой движущей силы или триггера; сказался целый ряд факторов стресса, каждый из которых заставлял людей реагировать различными способами в попытках приспособиться к ситуационным изменениям. Теория комплексности, особенно с точки зрения визуализации нелинейной последовательности и воздействия ряда факторов стресса, а не единого триггера, поэтому кажется предпочтительной — и для объяснения коллапса конца позднего бронзового века, и для задания рамок на перспективу для продолжения изучения этой катастрофы.
Эпилог
Последствия
Мы видели, что на протяжении более трехсот лет в позднем бронзовом веке — приблизительно с правления царицы Хатшепсут, начавшегося около 1500 года до нашей эры, и до того момента, когда все рухнуло после 1200 года до нашей эры, — Средиземноморский регион объединял комплексный интернациональный мир, в котором минойцы, микенцы, хетты, ассирийцы, вавилоняне, митаннийцы, хананеи, киприоты и египтяне взаимодействовали, создавая космополитическую глобализированную цивилизацию, подобной которой практически не наблюдалось до сегодняшнего дня. Вполне возможно, что именно этот интернационализм способствовал апокалиптической катастрофе, которая завершила бронзовый век. Как представляется, культуры Ближнего Востока, Египта и Греции были настолько переплетены и взаимозависимы к 1177 году до нашей эры, что падение одной из них в конечном счете погубило остальные, и прежде процветавшие культуры одна за другой пали под натиском то ли человека, то ли природы, то ли обоих, как говорится, в «смертельной дозе».
Тем не менее, даже с учетом всего, сказанного выше, мы должны признать нашу неспособность точно установить истинную причину (или совокупность причин) гибели цивилизации и перехода от конца позднего бронзового века к веку железному в Эгейском бассейне и Восточном Средиземноморье — или даже окончательно определить происхождение и мотивацию «народов моря». Однако, если свести воедино все те цепочки доказательств, которые были представлены на страницах данной книги, все-таки появляется кое-что относительно определенное, от чего можно отталкиваться в дальнейшем.