Наступила короткая пауза, и в разговор вступил командир:
– Да, ребята, я стою сейчас перед вами только благодаря мужеству этого человека. Судьба распорядилась так, что нас развезли по разным госпиталям. Госпиталь, в который попал Алексей, вскоре подвергся массированному налету немецкой авиации. Почти все там полегли… А моего механика так и не нашли, ни живым, ни мертвым. Пропал без вести. Сколько их тогда пропало… не счесть. И только счастливый случай спустя годы вновь свел нас.
– Стало быть, фашисты проиграли то сражение? – спросил мальчишка, сидевший за первой партой.
– Конечно! В конце концов враг, захлебываясь злобой, вынужден был отступить на исходные позиции. Мы выиграли под Прохоровкой, не дали немцам вырваться на оперативный простор, сорвав их планы. Наши войска благодаря таким героям, как Алексей Иванович Егоров, выстояли в этой страшной схватке. Да, Курская битва была жестокой и беспощадной, и победа в ней досталась нам огромной ценой. И именно поэтому мы обязаны вечно помнить тех, кто до последнего вздоха сражался за свободу и независимость нашей Родины.
Ребята, слушая рассказ двух простых, самоотверженных людей, в силу возраста не могли постичь всю трагедию и весь ужас войны. Их деды, отцы, братья, матери и сестры редко говорили на эту тему. Никому не хотелось вспоминать о страшных временах, выпавших на их долю. Возможно, они были неправы… Не изучив человеческие ошибки, нельзя построить будущее, ибо мы должны всегда помнить, что история наказывает человечество за незнание уроков прошлого.
Так мало пройдено дорог,
Так много сделано ошибок…
Один против всех
Стоял осенний пасмурный день. Стылое небо с самого утра заволокло свинцовыми тучами, грозившими с минуты на минуту разверзнуться проливным дождем. Пронизывающий холодный ветер гнал по асфальту упавшие пожелтевшие листья. Глядя на озябших людей, стоящих на остановке, Виктор Сергеевич поежился. Как же он не любит холод, слякоть! С того самого случая на войне…
– Деда, я побежала, – заглядывая в комнату, проговорила бойкая девица лет пятнадцати. – Мама спрашивает, почему ты до сих пор не идешь завтракать. Уже все готово.
– Иду, внучка, иду, – не отрывая взгляда от улицы, ответил пожилой мужчина.
– А чем ты тут с утра занимаешься? – бросив взгляд на стоящий посередине покрытый скатертью круглый стол, освещенный старинным абажуром, поинтересовалась девушка.
– Да не спалось что-то, вот и решил взглянуть на старые фотографии, – тяжело вздохнул дед и, отвернувшись от окна, подошел к столу.
– Пап, – входя в комнату, недовольным голосом произнесла женщина, – ну сколько можно звать? Чай с кашей стынут… Ой, а где ты это взял? – Дочка подошла поближе и недоуменно уставилась на стол, заваленный карточками и вырезками из газет: – Откуда они? Я никогда не видела их у тебя.
– Да они лежали тут… в коробке, – как бы извиняясь, объяснил отец, немного смутившись. – Вот решил посмотреть, пока вы спали, не хотел никого будить.
Женщина взяла пару фотографий и начала их рассматривать. На одной из них на фоне Т‑34 стояли люди в военной форме и улыбались. На другой на нее смотрел красивый, статный мужчина в гимнастерке, на груди которого красовалась медаль Героя Советского Союза.
– Пап, неужели… это ты? – подняв глаза, дочь вопросительно поглядела на отца. – Я знала, что ты был танкистом, с детства помню твои рассказы о войне, но я и понятия не имела, что ты заслужил такую высокую награду.
– Ну, дед, ты даешь! Я и не подозревала, что у меня такой героический дедушка! Почему ты раньше ничего не говорил? Мы бы тебя пригласили выступить перед моими одноклассниками, – восхищенно произнесла девушка, присев на стул. Она уже и забыла, что куда‑то торопилась. – Почему ты молчал?.. А за что тебе дали высшую награду? Ты совершил какой‑то подвиг?
– Да какой там подвиг, – отмахнулся пожилой мужчина. – На войне все были героями.
– Да, но не все же стали Героями Советского Союза, – внимательно поглядев на отца, возразила женщина, сев рядом с дочерью. – Может, поделишься?
– Да, деда, расскажи! Расскажи, расскажи! – затараторила девица. – Пожа-алуйста!
– Давай вечером, ты опоздаешь в школу, да и матери уже пора на работу.
– Вот уж нет, деда. Пока не расскажешь, не уйду! И точка! – скрестив руки на груди, упрямо заявила внучка.
– Пап, ну, правда, до вечера долго ждать… хотя бы в двух словах. Это же недолго.
– Да чего там рассказывать? – старик устало пожал плечами, опустившись на стул. – Сказать по правде, я не люблю вспоминать те страшные дни. Но чем сильнее я хочу забыть о них, тем навязчивее кошмары терзают по ночам. Вот и сегодня я не смог заснуть, когда мне приснился полыхающий закат над одной деревенькой в Псковской области. На какой-то миг мне почудилось, что я вновь очутился внутри застрявшего в болоте танка.
Мать с дочерью слушали затаив дыхание. Да, фронтовик редко делился с ними воспоминаниями и всякий раз делал это с неохотой, словно вытягивая их из себя клещами. Обычно подобные разговоры сводились к одному: в восемнадцать лет пошел на фронт, служил в 328‑м танковом батальоне, был стрелком-радистом. После тяжелого ранения долго лечился в госпитале. «Собственно, и вспоминать‑то нечего», – отмахивался Виктор Сергеевич Чернышёв, или Черныш, как прозвали его сослуживцы за смоляные волосы. Но сегодня привычные отговорки не сработали.
– Дело было в середине декабря 1943 года. Немцы тогда сильно окопались в деревне Смоляково… это деревенька такая в Псковской области. Не знаю, существует ли она сейчас или нет… Никак не удавалось выжить оттуда гадов. Места-то гиблые, кругом болота. И, как назло, погода в том году была слякотная: что ни день, то дождь со снегом. Развезло дороги так, что даже танки проходили по ним с трудом. Красная армия вела ожесточенные бои за каждый клочок той земли. Из шестнадцати танков нашего батальона шесть сгорели, пять были подбиты, а еще четыре потеряли способность двигаться: два – из-за перебитых гусениц, а остальные – из-за разрушенных траков. Заменить их – пустяковое дело в мирное время, так как металлические пальцы, которые скрепляют гусеницы танка, очень просто устроены и напоминают, скорее, длинный гвоздь. Но под постоянным пулеметным и минометным обстрелом справиться с такой задачей было нам не под силу.
– Шестнадцать минус шесть, минус пять, минус четыре, – вслух посчитала девушка, – получается, что остался только один танк?
– Да, – кивнул дед. – Все верно. Остался в батальоне всего один танк – наш. И тот на время боя считался пропавшим без вести.
– То есть? – удивилась дочь. – Это как? Объясни, пожалуйста!
– Все очень просто, – невозмутимо продолжил старик. – Во время боя наш командир принял решение зайти с тыла, прорвав тем самым оборону фашистов. Все бы так и случилось, если бы не болота, окружавшие деревню… будь они неладны… да выпавший ночью снег, припорошивший их.
– Вы застряли?
– Мы не просто застряли. Мы увязли на совесть. Причем в таком месте, где стали легкой мишенью для фрицев. Правда, это только с одной стороны. С другой стороны, наш танк тоже мог хорошо простреливать немецкие позиции. Одно плохо: количество боеприпасов было ограниченно.
– А почему вы не бросили танк под покровом ночи и не ушли к своим? – задала вопрос девушка.
Дед пристально поглядел на нее и только покачал головой.
– Как можно предать своего друга, «живого», хоть и неподвижного, когда он столько раз спасал тебя? Да и не могли мы показать врагу свою слабость: что, мол, так боимся их, что бежим, только пятки сверкают. Нет, мы не могли так поступить. В конце концов, на кону была наша честь. Но и оставаться в танке, который в любой миг могли подбить, неразумно.
– И что же вы сделали?
– Командир и водитель-механик решили разведать местность. Но едва они высунулись из укрытия, как огненный шквал фашистских автоматов обрушился на беззащитные фигуры. Водитель пал мгновенно, сраженный наповал, а лейтенант, скошенный пулями, рухнул на землю, истекая кровью. Сашка, мой верный товарищ, башенный стрелок, воспользовавшись кратким затишьем в этом адском концерте, бросился на помощь командиру, отчаянно пытаясь втащить его обратно в спасительную броню танка. Но немцы вели прицельный огонь, не позволяя даже поднять голову. Увидев сложившуюся ситуацию, я понял, что надобно что-то предпринять. А что? В голове промелькнула лишь одна мысль – обрушить на фрицев шквал ответного огня, ошеломить их, посеять панику и смятение в их рядах. И я, не раздумывая, принялся за дело, открыв ураганный огонь из пулемета. Под прикрытием этого огненного занавеса Сашке все же удалось дотащить командира до наших и доложить о напряженной обстановке. Я же остался в танке один на один с врагом.
– Один? – дочь и мать ахнули. – И никто не пришел на выручку? Но как же ты спасся?
– Да, в первый день мне пришлось защищать мою крепость самому. Сколько длилась эта осада, сколько патронов я выпустил, поливая свинцом подступающих гадов, не помню. Казалось, время остановилось. Бил длинными очередями, не жалея дисков, не давая им даже приблизиться к бронированному чреву танка. Сказать по правде, я вообще смутно помню те тринадцать дней. Лишь на второй день ко мне на выручку пробился Егор, первоклассный механик, которому было поручено любой ценой вытащить танк из болотной жижи. С его появлением стало немного… терпимее, что ли. Появилась возможность забыться тревожным сном на пару часиков. А так… нам ничего не оставалось, как только обороняться. Мы подпускали фрицев как можно ближе и… практически в упор расстреливали их из пулемета, посылая очередь за очередью в сторону врага. А они хитрыми были, черти. То с фланга зайдут, то с тыла подкрадутся. Но и мы не лыком шиты, на мякине нас не проведешь.
– То есть твой товарищ не выполнил задания?
– Увы, внученька. У Егорки ничего не вышло. Танк дюже застрял: ни туда, ни сюда.
– А что вы ели? Пили?
– Ну… с едой дело обстояло гораздо хуже, чем с боеприпасами. У нас имелось в запасе всего пара банок тушенки, кусок сала и немного сухарей. А пили… А вот воды в танке не было.