– Совсем?
– Почему совсем не было? Была. Та, что просачивалась в танк.
– Но это же болотная вода! – поморщилась девица. – Я бы лучше от жажды умерла, чем ее пить.
– Знаешь, дорогая, когда ты сидишь тут, в теплой квартире, сытая, одетая, обутая, когда над твоей головой не свистят пули и ты можешь спокойно спать по ночам, то тебе трудно осознать и понять, что может быть как‑то иначе. Что ты в любое мгновение можешь умереть. Не от свинца, так от голода или жажды. А тебе только восемнадцать. Ты еще не вкусила настоящей жизни, не познала ее горечи и сладости. Поэтому, дорогая, прежде чем судить кого-либо, попробуй примерить его шкуру, почувствовать на себе тяжесть его ноши.
Пристыженная девушка покраснела и опустила глаза.
– Пап, а как вы выжили? – дочь смотрела на отца широко раскрытыми от удивления глазами. – Без еды, воды? В сырости и холоде?
– Не знаю… В памяти моей те дни сплелись в один непрекращающийся бой. Каждая заря рождала новые атаки. Фашисты, словно хищные звери, обходили нас, рыская в поисках уязвимости. Они считали наш танк лакомым куском, легкой добычей. Как мы выстояли? Лишь силой духа и неукротимым желанием жить. Особенно Егорка… Когда он полз ко мне, его настигла вражеская пуля. Раны – глубокие, кровоточащие – терзали руку и бедро. Я перевязал их как мог, но яд заражения уже проник в его плоть. Через несколько дней товарищ мой ослаб, лишь изредка находя в себе силы подать снаряды или подтащить короб с патронами для пулемета. И знаете, что поразительно? Я видел его страдания, видел, как боль и забытье сражаются за его разум. Видел, как воспаленные раны жгут его тело, но ни разу не услышал от него ни стона, ни жалобы. Зная, что жизнь его угасает, Егор до последнего вздоха верил в наше спасение, в нашу победу. Сейчас много говорят о героизме, о подвигах тех страшных лет. Но героизм – это не слепая храбрость, не бросок на амбразуру с гранатой в руке. Героизм – это преодоление себя, своего страха, своей слабости.
Старик замолчал. Глубоко вздохнув, он взял пожелтевший лист газеты и протянул его дочери и внучке.
– Он был удивительным человеком. Настоящим героем!
– А твой товарищ погиб? Он умер? – тихим голосом спросила внучка.
– К сожалению, да. Егор умер уже в госпитале, в который мы попали через тринадцать дней осады, – помолчав, ответил дед. – Представьте: какое величие духа! Раненый, ослабленный, он находил в себе силы не только помогать мне физически, но и поддерживал морально. Вряд ли я выдержал бы без него. Егорка мог вселить уверенность одним только взглядом, одним словом. Сильный человек!
– То есть вас спасли только через тринадцать дней? Я правильно поняла, дед? – не веря ушам, задала вопрос девушка. – И все это время…
– Все это время мы бились с врагом один на один. Наш танк стал крепостью, частичкой нашей Родины, которую мы продолжили защищать даже тогда, когда закончились снаряды.
– Но как? – ахнули мать с дочерью. – Чем?
– Когда наш пулемет захлебнулся из-за того, что в диске закончились патроны, у нас остались еще три гранаты. Две из них я бросил в приближавшихся гитлеровцев, а одну приберег для нас. Хотел взорвать танк, чтобы он не достался врагу.
– И ты бы сделал это, дед?
– Конечно! А как иначе? – нахмурился Виктор Сергеевич, сердито поглядев на внучку. – Я – советский солдат! Я давал присягу.
– Папа, не волнуйся, пожалуйста! – положив ладонь на морщинистую руку отца, проговорила дочь. – Да, ты прав. Мы не в состоянии понять и осознать те события, о которых ты сейчас рассказываешь. Наверное, потому, что вы, люди, прошедшие войну, не любите рассказывать о тех страшных годах. А в книгах, в фильмах правда искажается или приукрашивается. Часто это всего лишь вымысел, задумка режиссера или писателя, нежели реальность. А зачем что‑то додумывать, когда перед нами открыта сокровищница живых свидетельств? Пока еще живы очевидцы и могут поделиться с нами воспоминаниями.
– Дед, прости, я не хотела тебя обидеть! – обняв дедушку за плечи, сказала девушка и, поцеловав его, спросила: – А скажи, кто спас вас? Нашим войскам удалось все‑таки освободить деревню? Раз ты жив, значит, они успели?
– Да, внученька. На рассвете тринадцатого дня наша армия прорвала гитлеровскую оборону и ворвалась в Смоляково. Освободив измученную деревню от врагов, наши бойцы, не теряя ни секунды, ринулись к проклятой лощине, где мы томились в ожидании, и вызволили из танка двух обледеневших, израненных и до предела истощенных солдат. Картина, представшая перед глазами, была ужасающей. Даже видавшие виды наши спасители были потрясены: вокруг танка, словно скошенная косой смерти трава, лежали штабеля тел фашистов, изрешеченных безжалостным огнем наших пулеметов. Взятые в плен немецкие офицеры, услышав о несгибаемых защитниках, попросили показать им этих людей, что столько дней удерживали позицию. Завидев полуживых, измученных, но несломленных солдат, они не могли поверить собственным глазам.
– Этот народ нельзя победить, – провожая нас взглядом, сказал один из них.
– А когда ты узнал, что стал Героем Советского Союза? – поинтересовалась внучка.
– В госпитале. Ко мне приехал мой командир и привез известие о высокой награде. Сказать по правде, я до сих пор не знаю, за что мне вручили ее. Верный присяге, я только выполнял свой долг. И так делал любой из нас, вне зависимости от чинов, званий, на фронте или в тылу.
Чай и каша на кухне давно остыли, в школе прозвучал звонок на первый урок, а в учреждении, где работала дочка героя, сотрудники приступили к своим обязанностям. Но собравшиеся за круглым столом в теплом свете старинного абажура потеряли счет времени. Мир за окном перестал существовать. Они внимали рассказу Виктора Сергеевича о днях минувших, и в сердцах матери и дочери рождался безмолвный вопрос: «А хватило бы мне мужества на такой подвиг? Выстояла бы? Обладаю ли я той несокрушимой силой духа, что вела предков сквозь огонь и бурю?»
Однофамильцы
Согласно архивным документам, в рядах военнослужащих РККА во время Второй мировой войны служило много однофамильцев руководителей Третьего рейха. За боевые заслуги награждались и Борманы, и Гессы, и Геринги, и Мюллеры, и… даже Гитлеры. Правда, чтобы получить награду «За отвагу», Семёну Константиновичу Гитлеру пришлось сменить фамилию, так как у советского командования просто не поднялась рука наградить медалью однофамильца фюрера. Но именно эта фамилия спасла семью героя от гибели во время оккупации.
– Семён, когда ты приедешь в следующий раз на побывку? – провожая сына на вокзале, спросила дородная женщина средних лет с волевым подбородком и носом-туфелькой, характерным для многих еврейских женщин. Ее кучерявые волосы бойко выбивались из-под соломенной шляпки.
– Мама, я не знаю, – пожал плечами красноармеец. – Может, осенью, а может, зимой. Как получится. Я напишу тебе обязательно, как узнаю.
– Семён, помни, что ты обещал! И не просто «напишу тебе», а ты должен писать каждый день, – увещевала его мать. – Не забудь о данном обещании. Тебе необходимо рассказывать обо всем, что с тобой происходит. Сколько раз я должна повторять непреложную истину? Как тебя встретят, где разместят… помни: обо всем! Да, и, пожалуйста, съешь все, что я и дядя Авраам положили тебе в корзину. Там твои любимые фалафель и цимес.
– Ну, мама! – заворчал красноармеец.
– Семён, не «ну, мама», а «буду писать и все съем»! Твоя бедная мамочка так старалась!.. Сын мой, что за манеры? – возмутилась женщина, с недовольством поглядев на сына. – И чему вас только учат в вашей армии? Вот и отпускай ребенка.
– Риночка, ребенку уже девятнадцать лет! – попытался возразить ее брат. – Август Октавиан возглавил армию в восемнадцатилетнем возрасте, как, собственно, и Александр Македонский. Да и Жанне д’Арк было семнадцать…
– Мне совершенно наплевать на твою историю, Авраам, – перебила его Рина. – Меня‑таки волнует лишь мой сын. Моя кровинушка.
– Хорошо, мама, конечно, не волнуйся, я сделаю все, как вы сказали. Все съем и, как только доберусь до места назначения, напишу, – ответил парень и, наспех поцеловав ее в щеку, вскочил на подножку тронувшегося поезда.
– Семён! Ты совсем не жалеешь меня! Я воспитала неблагодарного сына… Ох, Авраамчик… что‑то неспокойно у меня на душе. Ох, как неспокойно.
– Берегите себя, мама! Это главное! – крикнул парнишка родным и, помахав им, скрылся в вагоне.
Если бы он знал тогда, что эта встреча станет последней, то не стал бы спорить с матерью. Но в тот миг Семён, темноволосый, неприметный парень, обожавший свою родительницу, был раздосадован. «Ну сколько можно меня опекать и говорить, что мне нужно делать? Да еще и при народе? – кипел он, сидя в переполненном вагоне. – Мама до сих пор считает меня ребенком. А я уже второй год в армии, окончил пулеметную школу недавно. Еду сейчас к месту службы в Тираспольский укрепрайон. Я уже взрослый, черт подери, а она все еще нянчится со мной, словно с несмышленышем».75 Однофамильцы
Материнское сердце не обмануло. Связь с сыном прервалась 22 июня. Стремительный натиск вражеской армии, мучительное неведение, тревожные фронтовые сводки, страх за сына и родных, которых призвали на фронт, – все это терзало душу немолодой женщины.
– Почему от него нет письма? – постоянно изводила она близких одним и тем же вопросом. – Неужели нельзя выделить хотя бы пять минут своего времени, чтобы написать матери, прекрасно зная о моих душевных терзаниях?
– Риночка, не мучь себя, – пытался успокоить ее брат. – Ты же знаешь, что идет война, что в тех местах, где служит Сёма, продолжаются тяжелые бои.
– Ой, не напоминай мне об этом кошмаре! Как такое вообще могло произойти? Мы же подписали пакт о ненападении! – воскликнула она возмущенно. Но в ту же секунду ее некогда красивое лицо покрылось смертельной бледностью. – А вдруг с Сёмочкой что‑то произошло? Вдруг его убили? Может, поэтому он и не пишет? Лили, дорогая, где мои капли? Дай, пожалуйста! Никто обо мне не заботится!