– Достаточно того, что ты сама о себе слишком много думаешь, – буркнул брат и вышел из комнаты. Он до такой степени устал от капризов родственницы, что уже подумывал, не пора ли уехать куда‑нибудь.
«Если армия не удержит рубеж и враг прорвет оборону, нам всем несдобровать, – невеселые думы терзали пожилого мужчину. – Известное дело, как немцы относятся к евреям. Об этом не раз писали в газетах и говорили по радио. Их фюрер не раз грозил миру “очищением” от неугодных – политических врагов и тех, кто не соответствует их расовым представлениям. А то, что творится в Польше, – кровавое подтверждение его слов… Может, бежать? Подальше отсюда, к Киеву, а лучше – еще дальше. Интересно, когда же власти объявят об эвакуации?»
В тот же вечер дядя Авраам высказал терзавшие его мысли, однако в ответ на убедительные доводы он наткнулся на яростный отпор сестры.
– Чтобы я покинула наш дом? – кричала она. – Дом, где мы выросли и где я провела лучшие годы своей жизни? Я должна покинуть место, где похоронены наши родители? Бросить наше кожевенное производство? Покинуть крепкий, уютный дом и двор с цветущим садом? Ты выжил из ума, Авраам?
– Это ты, женщина, поступаешь неразумно! Подумай о детях и племянниках! Что с ними будет, если придут немцы? Или ты забыла, что в графе «национальность» у нас стоит еврей?
– Ой, не стоит меня запугивать, не на ту напал, – отмахнулась от него Рина. – По радио сегодня ясно сказали, что мы остановили натиск врага, а скоро и вовсе выбьем фашистов за пределы нашей границы, перейдя в контрнаступление.
Авраам недоверчиво качнул головой. Не то чтобы он сомневался в доблести наших солдат, способных уничтожить любую армию, даже ту, которая за считаные месяцы завоевала почти всю Европу. Но что‑то ему подсказывало: путь к победе будет долог. И не только долог, но и мучительно тяжел.
Вплоть до конца 1943 года, до освобождения Киева, Житомира и близлежащих земель, семья будущего героя оставалась в полном неведении о судьбе Семёна, скромного молодого солдата, совершившего подвиг. Но о нем семейство Гитлер узнает намного позже, а пока… пока им приходилось пожинать плоды слепой веры и упрямства.
Налеты вражеской авиации становились интенсивнее с каждым днем. А вскоре в село, где жила семья будущего героя, вошли немцы. Многие из вчерашних односельчан поспешили присягнуть на верность врагам, надеясь вымолить себе жизнь: кто‑то приютил оккупантов, кто‑то стирал их грязное белье, кто‑то подался в полицаи. Впрочем, не только страх толкал людей на предательство. Многие из тех, кто долгие годы таил обиду на советскую власть, с ликованием встречали захватчиков, поднося им хлеб-соль и свежие цветы. Они доносили на соседей, выдавали связи с партизанами, писали ядовитые анонимки. Каждый выживал, как умел: одни с оружием в руках сражались с врагом, другие продавали ближних за горсть объедков.
– Papiere![17] – потребовал вошедший в дом семьи Гитлер немецкий офицер, один из «цепных псов» нацистской Германии.
Он надменно поглядел на стоящее перед ним большое семейство. «Доброжелатели» уже доложили ему, что в поселке живет около десятка еврейских семей, поэтому в дом Рины и ее семьи он попал неслучайно. Получив приказ рейхскомиссара Эриха Коха найти и истребить всех евреев без исключения, его подчиненные, в том числе и обер-вахмистр Пауль Херрман, принялись рьяно выполнять распоряжение. Не было ни одного села, хутора или города на оккупированной территории, в котором бы евреи не подверглись гонениям. Выжить удалось лишь тем, кто успел вовремя эвакуироваться или уйти в подполье.
– Быстро! Schnell! – приказал он повелительным тоном, не терпящим возражений. – Я не хотеть ждать.
– Сию минуту, господин офицер, сию минуту, – взяв себя в руки, произнесла женщина и, подойдя к буфету, открыла дверцу.
Достав оттуда документы на всех членов семьи, она вернулась к ожидавшим их немцам.
– Вот, пожалуйста, – протянула она пачку паспортов стоявшему высокому офицеру с холодными, словно застывшими, голубыми глазами и каменным лицом.
Тот выхватил документы и, развернув один из них, внезапно переменился в лице. Закрыв его, обер-вахмистр открыл другой, третий…
– Вы есть смеяться над немецкий официр? – побагровел он от ярости. – Как сметь? Я прикажу вас стреляйт! Все!
– Я не понимаю, чем мы рассердили вас, господин офицер, – сделав шаг вперед, попытался успокоить фрица Авраам. – Мы ничего не сделали плохого…
Удар прикладом по спине тотчас заставил его замолчать.
– Ни с места! – заорал немец. – Молчать! Говорить тогда, когда я разрешать.
Офицер еще раз просмотрел документы семьи и, обведя их взглядом, подозвал Рину к себе.
– Объяснять! Что это? – он тыкнул в фамилию пальцем. – Это есть шутка?
– Нет, – покачала головой пожилая женщина. – Это наша фамилия.
– Ihr Name?! Гитлер? Как… как у… германский Führer? Невозможно! Ты врать!
– Я? – подбоченилась женщина, внезапно сообразившая, что совпадение фамилий может сослужить ее семье добрую службу и, по всей вероятности, спасет им жизнь. – Да спросите любого в нашем селе. Я – Гитлер, мой брат – Гитлер, отец был Гитлером, мать… все мои племянники и племянницы – тоже Гитлеры. Об этом знают все!
Обер-вахмистр Пауль Херрман стоял в нерешительности. Впервые в жизни он не знал, как поступить: схватить и расстрелять семью однофамильцев рейхсканцлера Германии, как было приказано, сослать в гетто или… или отпустить?
– Wir warten auf Ihre Befehle, Herr Oberbürgermeister![18] – проговорил один из конвоиров, решивший нарушить продолжительное молчание.
Офицер медленно повернул голову в сторону говорившего. По выражению его лица можно было понять о сомнениях, терзавших его.
– Stillgestanden![19] – сквозь зубы произнес фриц. – Habe ich dir die Erlaubnis gegeben zu sprechen?[20]
– Nein, Herr Oberbürgermeister![21] – отчеканил солдат.
– Что будет с нами? – видя замешательство фашиста, решительным тоном проговорила Рина. – Вы арестуете нас?
– Не сегодня, – потупив взор, ответил немецкий офицер и, отдав документы смелой женщине, вышел из дома.
– Тетя… дядя… мама… Риночка… Ави… неужели? Мы… живы! Мы спасены! – в один голос заголосило семейство, когда дверь закрылась за фрицами. Лишь сейчас они наконец‑то осознали, КАК им повезло. Повезло остаться в живых. Хотя бы сегодня. Что будет с ними завтра, послезавтра, их не волновало. Главное, здесь и сейчас.
– Может… может, они не станут нас трогать? – Рина поглядела с надеждой на брата. – Ты видел лицо фрица, когда он прочел нашу фамилию?
– Хм… что же тогда получается? – задумчиво проговорил Авраам. – Если мы, евреи, носим фамилию Гитлер, то тогда и сам фюрер… ЕВРЕЙ?
– Так это или иначе, – отмахнулась от него сестра, – меня это мало волнует. Самое главное, что сегодня нас не арестовали и мы ЖИВЫ! И кто знает… может, эта фамилия, которая прежде доставляла нам столько неудобств, послужит сейчас невидимым щитом и убережет нас?
Так и случилось. Ни местный комендант, ни гауптман, ни рейхскомиссар не посмели не только изничтожить семью, носящую фамилию фюрера Германии, но и даже сослать в гетто. Семья Гитлер была единственной, если не считать эвакуированных и ушедших к партизанам евреев, кто выжил во время оккупации.
А о судьбе сына пожилая женщина узнала уже после освобождения села. Однажды в дверь постучался военный, одетый в добротную шинель и шапку-ушанку. Он выглядел исхудалым и болезненным. Левая рука незнакомца покоилась на перевязи, а в правой он держал какие‑то бумаги.
При виде офицера сердце Рины бешено заколотилось. Побледнев, она, словно подкошенная, опустилась на стул.
– Вы… принесли мне… похоронку? – бесцветным голосом спросила женщина, мгновенно превратившаяся в глубокую старуху.
– Я пришел поблагодарить вас за сына и рассказать о героическом поступке настоящего человека, бравого солдата, верного товарища, – глухо ответил тот.
Через полчаса семье уже было известно о подвиге Семёна.
– Наши войска летом сорок первого года несли огромные потери по всем фронтам. Мы базировались в то время на южном фланге западной границы. Единственными природными преградами, помогавшими держать оборону, были заболоченные реки Турунчук и Днестр. Именно в этих местах и расположились оборонительные сооружения. Семён был наводчиком станкового пулемета в одном из дотов. В двадцатых числах июля фашисты форсировали Днестр и, прорвав укрепленную линию нашей обороны, окружили дот. Стрелковый взвод вашего сына был уничтожен…
– А что… что случилось с моим… мальчиком? – едва слышно проговорила Рина, еле сдерживая рыдания.
– Семён выжил, хотя и был изранен, но не оставил свой пост, восемь суток огрызаясь огнем, пока не иссякли патроны. Когда же стрелять стало нечем, под покровом непроглядной ночи он выскользнул из железобетонной западни. В глубоком тылу врага, изнемогая от усталости, ваш сын пробирался к линии фронта чуть больше десяти километров. И не один – со своим пулеметом. Без патронов он был всего лишь бесполезным куском железа, но Семён не бросил оружие, а нес его, не желая, чтобы оно досталось врагу.
– Он спасся? – с надеждой в голосе проговорила Рина.
– Да, тогда ему повезло. Семёна не только спасли, но и впоследствии даже наградили медалью «За отвагу», – продолжил рассказывать военный.
Он протянул удостоверение и медаль. Затем, порывшись, он достал пачку писем. Взглянув на них, Рина сразу узнала родной почерк.
– Ваш сын просил передать их вам, – негромко произнес офицер, понурив голову. – Сказал, что вы будете волноваться.
По иссохшим щекам пожилой женщины из глаз покатились крупные, горькие слезы. Дрожащими руками Рина взяла эти письма и, прижав к сердцу, разрыдалась. До этого страшного мига еще теплилас