На следующее утро город был взбудоражен вестью о дерзком побеге. Пропажа боеприпасов и продовольствия лишь подлила масла в огонь. Невозможно описать словами ярость, охватившую гауптмана Риттера фон Вюффеля, когда ему доложили об исчезновении не только его переводчицы, но и части арсенала. В его глазах бушевала буря, готовая вот-вот обрушиться на головы виновных.
– Немедленно звать обер-лейтенанта Отто, – вскричал он, сжимая до хруста кулаки. Потемневшие от злости глаза впились в растерянное лицо Петра Самойлова.
– Никто не видел его с самого утра… вероятно, он ушел вместе с… вашей переводчицей.
– Ч-что? – побагровев, взревел комендант. – Backpfeifen-gesicht… die Arschmade… der Drecksack… Ich bestelle…[25] Приказ! Ти и полицай искать его! Schnell! Я хотеть фидеть шифой! Понятно? Найти! Я давать fünfzehntausend… пятнадцать тысяч марок für Oberleutnant Otto… Он и die Hure[26] жалеть, очень жалеть, что обмануть Риттер фон Вюффель… Ja! Они жалеть!
Однако на следующее утро дивизия Отто получила приказ оставить город, и до поимки «преступников» никому уже не было дела. После триумфа советских войск под Сталинградом и яростного контрнаступления Рыльск сначала замер в прифронтовой зоне, а затем и вовсе стал линией фронта. В городе остались лишь полицаи, но их спесь и самоуверенность развеялись словно дым. Вновь прибывающие солдаты вермахта обращались с ними без всякого почтения.
Благодаря связным, заранее предупредившим их о наступлении советских войск, Мария и Адам решились на дерзкий шаг: вывезти едва ли не половину запасов оружия и медикаментов прямо из-под носа оккупантов.
В Будках, налаживая связь с партизанами, влюбленные провели почти неделю, скрываясь в сарае у Машиной тетки.
– Завтра выступаем, – прочитав записку, проговорила Мария. – Товарищ Синегубов будет ожидать в Карыжском лесу неподалеку от Званного. Сказал, что вышлет нам навстречу своих людей, они встретят нас на окраине села.
– Хорошо, завтра, так завтра, – согласился немец. – Сказать по правде, я уже засиделся, не привык столько отдыхать.
– Что фриц говорит? – поинтересовался Сашка, сидевший напротив пары.
– Прекрати так называть его, – насупилась кузина. – Никакой он не фриц. Он немец. Нация такая. Среди них есть и хорошие люди. Взять хотя бы председателя Коммунистической партии Германии Эрнста Тельмана.
– Да ладно, ты чего, я же не хотел обидеть, – попытался оправдаться кузен, смутившись.
– А знаешь ли ты, что больше половины ее членов, а это почти сто пятьдесят тысяч человек, начиная с 1933 года подверглись преследованиям гестапо, – пропустив мимо ушей слова брата, продолжила Мария. – Эти смелые люди были брошены в тюрьмы и концлагеря, десятки тысяч убиты.
– Машка, да не заводись ты! Просто форма его смущает.
– Была бы другая одежда, так давно бы переоделись… хотя его форма подойдет для конспирации.
– Что ты хочешь делать? Неужели опять к фашистам пойдешь? – ужаснулся Санёк. – Так вас, небось, разыскивают. По крайней мере, твоего хахаля.
– Ладно, это решим потом, а пока надобно груз во что бы то ни стало доставить в отряд.
– Я пойду с вами, – уверенно заявил кузен. – Вы ни в жизнь не доберетесь сами, а я те места хорошо знаю, с батей ходили часто.
– Прости, милый, но я не возьму тебя. Только не обижайся!
– Это еще почему? Я не маленький! – вспылил Сашка, надув губы. – И я тоже хочу бить фрицев.
– Что он говорит? – задал вопрос Отто, с интересом наблюдая за ссорой брата с сестрой. – Почему Алекс возмущен?
– Потому что я не хочу брать его с собой, – объяснила Мария. – Это опасно.
– Он мужчина! А мужчина должен защищать близких. Это его обязанность.
Тут дверь сарая открылась, и на пороге показалась тетя Матрёна, сестра Машиной матери.
– По Будкам прошел слух, что завтра опять облава будет, – сообщила она, входя. – Машка, мой дом – ненадежное укрытие. Как бы чего не случилось… Не серчай! Пойми меня правильно. Не за себя боюсь, мне что? Отжила свой век. Но ртов в доме слишком много, не хочу грех на душу брать.
– Да-да, теть Матрён, вы правы, – согласилась с ней девушка, – я как раз хотела сообщить вам, что завтра на рассвете мы уходим.
– Хорошо… И Сашку прихватите с собой. Проку от него мало, конечно, но вдруг на что‑то сгодится. Боюсь я за него. Угонят в Германию. Вон соседа нашего, его ровесника, так уж месяц, как увезли в неизвестном направлении. Куда… жив ли? Никто не знает. Саньку́ тогда повезло, он как раз по дрова в лес ходил. Как увидел фрицев невдалеке от нашего дома, так и схоронился у бабки Анфисы. А пришел бы раньше… и не видать бы мне больше сына.
– Тетя, вы уверены? – с сомнением в голосе спросила племянница. – Это большой риск. Рано или поздно на отряд выйдут. Я слыхала в комендатуре, что начальник генерального штаба вермахта потребовал составить карту дислокации партизанских отрядов. Сейчас наряду с главным управлением безопасности работает и военная разведка. Неровен час, нас схватить могут.
– А где сейчас безопасно? А? – хмыкнула женщина. – Пока эти ироды разгуливают по нашей земле, нигде нам покоя не будет. Так что… пусть идет!
Оставшийся вечер прошел тихо, с легким оттенком грусти. Стараясь не думать о предстоящей дороге, Маша вместе с близкими вспоминала яркие мгновения из прошлого их семьи.
Около четырех утра груженая подвода и сопровождавшие ее люди тронулись в нелегкий путь. Идти было крайне тяжело из-за сильного мороза, ледяного ветра и выпавшего накануне снега. Телега, с трудом преодолевая занесенные дороги, вязла то и дело в глубоких сугробах. Лошадь, погружаясь едва не по брюхо, упрямилась и противилась движению, вынуждая партизан вновь и вновь останавливаться. Ведший колонну Санёк с беспокойством поглядывал на Отто, который, изо всех сил вдыхая холодный воздух, упорно толкал повозку вперед.
– Твой немец не особо сильный, некрепкого здоровья, – поправляя в очередной раз сбрую, проворчал Сашка. – Не могла выбрать кого-то покрупнее?
Маша только отмахнулась от него и, повернувшись к Адаму, бросила на него восхищенный взгляд.
– Еще немного, родной. Еще совсем чуть-чуть, – похлопав по плечу замерзшего человека с потрескавшимися губами и побелевшими от холода щеками, утешила она любимого. – Осталось совсем немного. Мы справимся.
– Да, мой нежный цветочек, – слегка улыбнулся в ответ немец, удивляясь выносливости, упорству и отваге возлюбленной. «Смерть ходит за нами по пятам, – невольно пронеслось у него в голове, – а она находит силы взбодрить меня. Невероятно!»
Только ближе к ночи маленькая группа увидела давно поджидавших их связных.
– Уф-ф-ф, добрались наконец‑то, – обрадовался Владимир, поежившись. – Мы уж думали, что не дождемся вас. С обеда поджидаем!
– Торопились как могли, – весело заявила Мария, немного успокоившись. – Сам знаешь, как вчера метель разыгралась. Еле пробрались к вам. Дороги все заметены, не сразу и найдешь. Хорошо, что Сашок… мой кузен, пошел с нами. Иначе ни в жизнь бы не доехали.
Через час все сидели вокруг весело потрескивающего огня, на котором варился суп. Лагерь поразил обер-лейтенанта порядком: по краю поляны стояли сани и повозки, тут же находились и стреноженные кони, а в самом центре ровными рядами расположились сплетенные из прутьев и жердей шалаши, покрытые лапником. Командир отряда товарищ Синегубов с любопытством разглядывал переодевшегося в фуфайку и ватные штаны Адама.
– Так он, говоришь, антифашист? – обратился мужчина к Марии. – Так чего не ушел в подполье в Германии? Наверняка там тоже много таких, как мы.
Девушка перевела вопрос Отто. Тот лишь бессильно развел руками.
– Пропаганда, – после минутной паузы отозвался солдат. – Это искусство в своем роде. Искусство убеждения, искусство навязывания своей, пусть и субъективной, точки зрения. И неважно, истинна она или лжива. Массы, утратившие самоидентичность, потерявшие свое лицо, становятся податливой глиной в руках демагогов. Знаете, что изрек Геббельс, один из ближайших приспешников фюрера? «Худший враг любой пропаганды – интеллектуализм». Отсюда и этот дикий, варварский ритуал сожжения книг, это истребление ученых, эта травля профессоров, интеллигенции. В этом же корень и безумной ненависти к евреям – они слишком умны, слишком независимы в своих суждениях. Вначале и я, ослепленный, верил в наше светлое будущее, в грядущее величие новой Германии. Но, столкнувшись с реальностью, ощутил лишь жгучий стыд за свой народ, так легко поддавшийся на сладкие посулы и лживые лозунги полуграмотных выскочек из Третьего рейха. Плюс… не будем забывать про всевидящее око гестапо.
– Понятно… если систематически внушать человеку, что он умнее других и ему уготовано повелевать низшими расами, во что он превратится? – услышав ответ, проговорил командир и, немного помолчав, добавил: – Маша, передай ему огромную благодарность за оружие и медикаменты. И то и другое на вес золота после последней вылазки.
– Товарищ Синегубов, разрешите обратиться, – немного помедлив, проговорила Мария.
– Конечно, обращайся, – улыбнулся тот. – Ты чего так официально?
– Пока мы добирались сюда, у меня в голове созрела хорошая идея: а что, если мы с Адамом, переодевшись в немецкую форму, будем колесить по окрестностям и добывать полезные сведения для отряда? Нас здесь никто не знает. Отряд Отто далеко. Мы ничем не рискуем.
Командир задумался. «Идея, безусловно, здравая, но… опасная, – проносилось у него в голове. – Хотя, с другой стороны, Маша права: часть Отто передислоцирована, документы у него в порядке, да и у Марии тоже. Особых подозрений они не должны вызвать. Придумаем убедительную легенду, а там будь что будет».
Согласившись с рискованным планом бывшей переводчицы, товарищ Синегубов кликнул Владимира.
– Принеси нам Пушистика.
– Пушистика? – удивилась девушка. – А кто это?