К концу октября ситуация стремительно ухудшалась. С продовольствием становилось все сложнее. Вопрос питания стал для города главным и единственным. Даже методичные ежедневные обстрелы тяжелой артиллерией и налеты авиации потеряли остроту – к ним привыкли. Люди были охвачены лишь одной мыслью: как бы раздобыть хоть что‑то съедобное, чтобы выжить.
До наступления морозов на обстреливаемых полях заготавливали зелень для столовых: листья капусты, свеклы, съедобные корешки. Эти работы не прекращались ни на день.
8 ноября 1941 года
Четыре раза в день израненный город подвергался артобстрелам и воздушным налетам, продолжавшимся в общей сложности восемь с половиной часов. Чаще всего удары обрушивались, когда ленинградцы шли на работу или возвращались с нее. Часто наблюдатели, дежурившие на крышах, видели, как прямо над городом советские истребители нападали на схваченные прожекторами вражеские бомбардировщики, иногда идя на таран. Вместе с бомбами немецкие самолеты сбрасывали листовки: «Седьмого будем бомбить, восьмого будете хоронить». Противник не унимался ни на день. Едва успев вернуться с одного пожара, пожарные устремлялись на другой.
Ежедневно под развалинами зданий погибали десятки, а то и сотни людей.
– Вы уже слышали? – взволнованно спросил Пётр Петрович, войдя в комнату, где располагался сводный оркестр слепых, к которому он недавно присоединился.
Как и многие другие члены общества, Борейков трудился в мастерских, расположенных в Домпросвете, где плел маскировочные сети, делал банники для чистки орудийных стволов. Кто‑то шил там рукавицы, кто‑то – тапочки, а те, кто умел петь, как Пётр Борейков, влились в ряды концертных бригад и выступали перед бойцами и жителями блокадного города. Эти концерты помогали ненадолго забыть о кровопролитной войне.
– О чем вы? О том, что в Ленинградской филармонии накануне праздника состоялся первый в этом сезоне концерт Оркестра русских народных инструментов имени Андреева? – поинтересовался Иван Филимонович и, взяв в руки трубу, приготовился сыграть пассаж. – Безусловно, мне повезло послушать его. Звучали бессмертные произведения Глинки, Чайковского, Глазунова и других композиторов.
– Нет, я не об этом… Я только что услышал, что немцы взяли Тихвин. Вы понимаете, что с его падением мы окончательно отрезаны от Большой земли?
Тяжелое молчание наполнило комнату. Весть о перерезанной последней артерии, по которой шли важные грузы к берегу Ладожского озера, а оттуда – на кораблях к блокадному городу, потрясла всех, ибо они понимали, что это значит для Ленинграда: около двух с половиной миллионов жителей обречены на голодную смерть.
– Теперь понятно, почему враг так неистовствовал сегодня, – сказал Аркадий Никоновиков, очнувшись от оцепенения. – Ни минуты передышки. Все бьет и бьет.
– Понятно, – с горечью промолвил Скоробогатов, кладя трубу на стул. – Говорят, что сегодня во время обстрела попали в госпиталь на Обводном канале. Под руинами четырехэтажного здания погибло много раненых, многие из которых получили новые ранения. Ужасно… Помните, как в сентябре горел филиал госпиталя на Суворовском проспекте? Тогда в большое пятиэтажное здание, в котором укрывались раненые, попали три крупнокалиберные фугасные и множество зажигательных бомб. Пожар быстро охватил все этажи, обвалив большинство лестничных клеток. Сколько же гибнет людей каждый день под завалами или во время пожара!
– И всякий раз налет внезапен. А сколько людей можно было бы спасти, если бы их предупреждали заранее! – посетовал Пётр Петрович.
Тень скорби легла на лицо Аркадия Артемьевича, так и не смирившегося с утратой близких.
– Почему ПВО бездействует? Неужели они не могут предотвратить внезапное нападение врага? А что с артиллерийской разведкой? – проворчал он.
– Полагаю, что этот вопрос следует задавать не нам, а начальству в штабе, – ответил товарищ Скоробогатов. – Только им известны все детали. Но раз гитлеровские авиация и артиллерия свирепо обстреливают город, выходит, наши оборонительные средства бессильны.
– Что вы такое говорите?! – возмутился Пётр Петрович. – Как такое возможно? На Ленинградском фронте наши танковые роты не только отбивают вражеские атаки, но и захватывают трофеи. А шестого ноября? Неужели вы не слышали об ударе нашей авиации по скоплению фашистских самолетов на аэродроме в Сиверской? За шестое ноября наши летчики повредили около сорока восьми самолетов на вражеских аэродромах и в воздухе. Как говорят.
– У вас, товарищ Борейков, сведения далеки от истины. Если бы в Сиверском действительно было уничтожено столько самолетов, то Ленинград на какое‑то время вздохнул бы спокойно. До меня дошли слухи, что только шесть машин превратились в груду искореженного металла, четыре получили серьезные раны, а восемь лишь слегка повреждены.
В комнате застыла тишина.
– Я никоим образом не хочу опорочить нашу армию, товарищи, вы совершенно неправильно поняли меня, – примирительным тоном произнес Иван Филимонович. – Я лишь говорю, что силы ПВО не справляются, и только. Враг силен, и, думаю, наши военачальники наконец осознали, что ресурсы всей Европы направлены против нас.
Скоробогатов замолчал. Никто не решался нарушить гнетущую тишину.
– Недавно мне довелось услышать, что в город должны были доставить звукоулавливатели. Говорят, они способны улавливать звук подлетающих самолетов. Единственный вопрос: успели ли их доставить до полной блокады или нет.
– Звукоулавливатели? – в комнате раздались удивленные голоса. – Что это такое?
– Честно говоря, я не могу точно объяснить, как это работает. В одном разговоре с товарищем Галвиным на заседании общества, где мне предложили вновь организовать оркестр, рассказали об этом приборе. Звукоулавливатель – это специальный прибор, состоящий из зафиксированных на установке металлических раструбов, соединенных с наушниками. Сами понимаете, мы можем лишь догадываться, как он выглядит и как работает.
– А он поможет обнаруживать самолеты противника?
– Никогда не стоит сомневаться. Как сказал Шекспир в пьесе «Мера за меру»: «Наши сомнения – это наши предатели. Они заставляют нас терять то, что мы, возможно, могли бы выиграть, если бы не боялись попробовать».
В комнате вновь воцарилось молчание. Тревога, словно голодный зверь, вернулась, скребясь в сердце мыслями о продовольствии. Если они отрезаны от Большой земли, ЧТО с ними будет?
Глава 5
22 ноября 1941 года
– Мама, а почему так мало хлеба? – удивилась Зина, увидев на столе пять небольших порций, по сто двадцать пять граммов. – И почему сахара и крупы почти нет?
– Опять снизили нормы, – мать отвела глаза, чтобы дочка не увидела затаившийся в них страх.
– Но этого же мало… очень мало, – всплеснула руками Зина, лишь сейчас осознав всю тяжесть положения. – Что мы будем есть?
– То, что удастся приобрести или найти, – ответил отец, входя в кухню вместе с соседом.
Глядя на осунувшегося отца, девушка почувствовала, как комок подступил к горлу. Она уже давно замечала, что одежда висит на людях как на вешалке. Зина как‑то не придавала этому особого значения. Но сегодня… новое открытие повергло ее в ужас.
– Мне тут в мастерской немного чечевицы дали, – протягивая небольшой мешок с крупой, проговорил Пётр Петрович. – Решил внести свой вклад в общее дело, раз Вера Дмитриевна любезно предложила забирать теперь и мою порцию хлеба.
– Спасибо, очень кстати, – отозвалась соседка, принимая крупу. Она с тоской поглядела на скромный паек, выданный ей в магазине. В голове крутилась одна мысль: «КАК на это прожить?»
– А что, если поискать еду по окрестностям, еще свободным от немцев? – задумчиво предложила Зиночка, словно прочитав мысли матери. – Света говорила, что видела людей, собирающих картошку и овощи на полях. Так почему бы и нам не поехать туда? Ну да, небезопасно, поля постоянно обстреливаются, но зато можно найти что‑то съедобное.
– До чего мы дожили, – вздохнула Вера Дмитриевна. – Вернулись в доисторические времена: вся жизнь сводится к одному – добыче пищи.
– Разумное предложение, дочка, – поддержал ее отец. – Зима впереди, а что нас ждет – никому не известно. Близятся холода. Кстати, а откуда твоя подруга знает о пустующих полях? Я знаю, для столовых собирают коренья и листья. Но Светлана вроде бы с тобой в МПВО трудится. Или я ошибаюсь?
Зиночка потупила взгляд.
– Пап… лучше не спрашивай.
– Это еще почему? – нахмурился отец, с вызовом глядя на дочь.
– Ну, потому что… я обещала! Иначе вы расскажете ее родителям, и ей попадет от них.
– И поделом. Как бы то ни было, ты обязана все рассказать. Зная неугомонный характер Светланы, мы не хотим, чтобы с тобой что-то случилось.
– Я пойду, – переминаясь с ноги на ногу, сказал Пётр Петрович. – Не хочу мешать вам.
– Да нет уж, сосед, – остановил его Виктор Фёдорович, – оставайтесь. Вы всегда защищаете Зинаиду, вот и сейчас, вероятно, ей понадобится ваша поддержка. Итак, я слушаю.
Немного поколебавшись, Зина поведала трогательную историю любви своей подруги, которая, невзирая на опасность, уже несколько раз преодолевала преграды, чтобы добраться до части, находящейся в поселке Шушары.
– То есть ты хочешь сказать, что твоя подруга, минуя все посты и заграждения, вот так легко ходит к своему жениху? Да еще и не один раз? – удивленно спросила Вера Дмитриевна, распахнув глаза. – Но как такое возможно?
– Да-да, мне бы тоже хотелось это понять: насколько мне известно, наши заставы и патрули не пропускают штатских. Это строжайше запрещено! – поддержал отец.
– И как так можно рисковать собой! – воскликнула соседка, сокрушенно качая головой. – Она подумала о родителях? Что будет с ними, если с ней что‑то случится?
– Простите, что вмешиваюсь, – вступил в разговор Пётр Петрович, – но, может, не стоит так сурово осуждать Светлану за ее светлое чувство?
Зиночка, в глазах которой блестели слезы, с благодарностью поглядела на соседа. «Какой же он все‑таки добрый человек, – размышляла она. – Как жаль, что из-за слепоты у него нет семьи, а родные далеко. Самое страшное в мире, на мой взгляд, – одиночество. Особенно… в темноте!»