— Вы вылетаете этим рейсом? — поинтересовался посол у ребят.
— Ага… — отвечали те. Они ошалели и слов не находили.
— Очень хорошо. Я дам сообщение, вас найдут в Лазании и познакомят с великолепными партнерами.
— Ага… — мычали бизнесмены.
— Вот и чудненько, — подвел итог шеф. — Я надеюсь, через три-четыре месяца мы, пьяные и веселые, будем плясать на открытии супермагазина, а еще через месяц устанем считать доходы.
— Как насчет начального капитала, — очнулись бизнесмены.
— Капитал не бывает начальным. Буржуазные экономисты Смит и Рикардо обманули вас. Капитал либо есть, либо его нет. Идите работайте. Иначе я применю к вам политэкономию Маркса, и в частности положения моей любимой главы об экспроприации экспроприаторов. «Бьет час капиталистической эксплуатации. Экспроприаторов экспроприируют». Как сказано! Сколько я проплакал в детстве над этими короткими как выстрел фразами. Может, из-за этих фраз я пришел в политику и… валандаюсь тут с вами. Ладно, оставим лирику поэтам. Полет продолжается, господа присяжные заседатели.
Последнее заявление великого комбинатора расходилось с действительностью. Полет не продолжался, полет еще, честно говоря, и не начинался. А вот штурм борта действительно продолжался. Пассажиры заполнили все пространство самолета, включая туалеты. В проходах валялись бесконечные сумки, портфели, какие-то свертки. Скандалы возникали то тут, то там. Мест явно не хватало, но невезучие не собирались уходить и боролись за свои права. Стюардессы сначала кричали, потом плакали. Командир корабля махнул рукой и сказал великую русскую фразу: «Разбирайтесь сами». Человек в камуфляже по фамилии Семаго поднялся по трапу в числе последних. Толпа ждала его, толпа жаждала порядка, который, конечно же, не мог установиться сам по себе. Порядок может установить только сильная рука, и она явилась, эта рука.
— Я вижу, посадка обнаружила лучшие человеческие качества, а именно — хамство, пренебрежение к ближним, зависть, — сказал Вольфрамович, наблюдая ситуацию. — Придется наказывать. — Он повысил голос. — Итак, слушайте меня внимательно, как слушал друг моего детства Сева Черепахин сообщение подруги моего же детства Ольги Гольдштейн о том, что она от него беременна. Командовать полетом буду я. Несмотря на мой природный либерализм, методы командования будут авторитарные. Как писал в своей книге «Малая земля» незабвенный Леонид Ильич, на войне жалость штука неблагодарная — пожалеешь одного, значит, вместо него посылаешь на смерть другого. Бывший Генсек прошел войну, и это развило в нем наблюдательность. Нынешние семидесятники-восьмидесятники имеют только опыт портвейна и кокаина, а от кокаина наблюдательность падает. Что улыбаешься? — Вольфрамович посмотрел на неопрятного, патлатого парня. — Вспомнил про кокаин? На душе полегчало? Молодец. Только учти, без моей команды ни шагу.
— Когда взлетаем? — крикнул кто-то.
— Что? Кто сказал взлетаем? — зарычал Семаго. — Приказываю дурацких вопросов не задавать. Слабые пусть уйдут сразу. Это не развлекательная поездка на Канары. Это трудная гуманитарная миссия. Не исключено, что, когда мы приземлимся в Лазании, ураган повторится. Все может случиться. Все! Поэтому прошу слабых и больных на выход!
Публика молчала. Публика хотела в Лазанию. Сев в самолет, после стольких неприятностей, уходить было глупо. Да и мало кто верил в трудности гуманитарной миссии и новый ураган.
— Повторяю! Кто не готов, уходите сейчас. За нытье и паникерство буду карать, как товарищи Дзержинский и Менжинский.
— Но наша редакция заплатила вам за участие в полете, — сказал один чудик.
— Она заплатила не нам, а детям Лазании. Хотите, я сейчас же отдам ваши мелкие жалкие деньги, и вы немедленно покинете летательный аппарат. У нас все решается молниеносно.
— Нет-нет, — испугался чудик. — Не надо, я так… просто.
— «Просто» — так ответила подруга моего детства Ольга Гольдштейн другу моего же детства Севе Черепахину на его вопрос о том, как она вдруг забеременела.
Семаго еще более подробно хотел пояснить относительно злоключений своих друзей детства Ольги и Севы, но тут появился авиационный чин и металлическим голосом возвестил на весь салон, что никакого разрешения нет и в помине. Последовала немая сцена из «Ревизора». Еще секунда, и на борту свершилась бы революция с отрезанием головы великого партийного руководителя. Но он опередил толпу на полмгновения. Мы уже не раз сталкивались и еще не раз столкнемся с этим его умением опережать на чуть-чуть в последний момент.
— Немедленно дайте телефон. Немедленно, — потребовал он. — Пес, куда смотришь. Срочно звони в МИД. Жуткая бюрократия. Аферисты! Проходимцы! Мы наведем порядок. Мы отпилим шпиль у них на высотном здании.
Обозванный псом помощник дозвонился до министерства.
— Алло, — кричал в трубку Семаго. — Это из Консервативной партии. Мы удивлены отсутствием разрешения. Весь мир удивлен. Чем вы там заняты? Придется проводить бессрочную пресс-конференцию. Мы не уйдем отсюда ни на метр! Мы умрем в самолете!
После этих слов вождь, закрывая аппарат рукой, направился в туалет. Журналюги метнулись за ним, но помощники отсекли.
— Послушайте, — уже тихо и вкрадчиво говорил он, сидя на толчке. — Мы все понимаем. Но мы должны взлететь именно сейчас, иначе народ через час разойдется и мы окажемся в дерьме. И вы, между прочим, тоже. Лазанийцы обидятся на вас. Попробует тогда ваш министр приехать в Лазанию! Я предлагаю такой вариант: вы немедленно даете коридор на любую хорошую страну. Мы вылетаем туда, плескаемся в море или в ванне и ждем нормального разрешения в Лазанию… Да нельзя ждать в Москве! Люди разойдутся по домам и все. А если улетим, там деваться будет некуда. Не обратно же лететь! Понятно? Как дети, все объясни…
Вскоре произошло странное: авиационный чиновник, бледный и ничего не соображающий, объявил о том, что коридор получен, правда на пролет… в Армению. Публика не успела среагировать и проанализировать новость.
— В Армении мы возьмем на борт шприцы и заправимся перед дальней дорогой, — объяснил вождь.
— А в Москве нельзя заправиться? — спросил голос из массовки.
— В Москве дерут в два раза дороже. Мой папа не Ротшильд. Ваш, насколько мне известно, тоже. Заводите моторы. Процесс пошел, как говорил один мой коллега по ставропольскому крайкому партии.
Самолет взлетел моментально. Видно, очень многие мечтали, чтобы этот идиотский рейс перестал мешать жить. А на борту творилось обычное в подобных случаях — половина пассажиров пребывала в полной уверенности, что полет прямо в Лазанию, процентов пятнадцать спали и вообще ничего не знали, процентов пятнадцать выпивали, и им нравилось, когда их укачивает, процентов двадцать знали про Армению, но не верили в эту версию, думая, что это отвлекающий маневр. Все знал, как всегда, один, но он своих планов тоже, как всегда, не раскрывал. И опять же, как всегда, поползли слухи: что самолет сломанный, что пилоты купленные (правда, неясно кем и зачем), что кругом измена, и жиды, и вообще летят в Израиль.
Однако сели все-таки в Ереване. Около трапа уже толпились журналисты и авторитетные представители местных властей. Чувствуется, молва о спецрейсе долетела быстро, со скоростью распространения телесигнала. Шашлыки-машлыки, коньяк и вино начались сразу, уже в здании аэропорта. Пассажиры «Эйр Семаго» ожесточенно рвали лаваши и макали куски мяса в соус. Приняв коньяк, они расслабились, а некоторые расслабились так, что уже не понимали, зачем прилетели. Впрочем, командора это устраивало. Он должен был успокоить пассажиров, и он сделал это.
Ночь участники гуманитарной акции провели в хорошей гостинице. Утром они опохмелились, позавтракали и часам к двенадцати дня задумались над своим странным положением. Вместо Лазании они почему-то оказались в Ереване, неясно, кто будет оплачивать проживание в чудесной столице Армении, неизвестно, когда вылет и будет ли он вообще. Ответы на эти и многие другие, более мелкие вопросы знал только один человек. Этого человека и стали судорожно искать. Его нашли в номере волейболистки ростом метр девяносто пять, приехавшей на матч в составе национальной сборной когда-то дружественной нам страны. Волейболистка в глубоком детстве учила русский и теперь напрягала память, слушая рассуждения Вольфрамовича о перспективах азиатского волейбола. Она лежала на короткой кровати, явно не зная, куда деть свои ноги, которые не вписывались в габариты. Вольфрамович прыгал вокруг кровати в шортах, попивая виски с содовой. Белое полотенце прикрывало известное место подруги, остальные места были оголены. Дверь в номер оказалась не запертой, и ряд активистов гуманитарной акции вошли без стука, когда мэтр перешел к проблемам японского женского волейбола.
— Японки больше не подымутся. У них нет живой фантазии. Они могут только копировать, учиться повторять. Но повторяют они лучше оригинала. Любые нестандартные комбинации приводят их в шок. Посмотрите, игры, где много комбинаций, японцам не даются. Например футбол. Они люди конкретной схемы. Малейшее отклонение от схемы — и они теряются.
Вождь прекратил выступление. Активисты использовали момент и поинтересовались насчет отъезда. Шеф отреагировал на обнаглевших визитеров вяло:
— В час у входа в отель я дам пресс-конференцию. Предупредите прессу. Идите.
Волейболистка даже не прикрыла голую грудь. Она была увлечена полетом мысли своего нового знакомого.
Пресс-конференция на ступеньках у входа в гостиницу действительно началась в час. Вождь кратко охарактеризовал международную обстановку, назвав ее тревожной и неоднозначной. Потом он перешел на экономические проблемы Лазании, уделив особое внимание сельскому хозяйству и нефтяной промышленности. Затем вспомнил о международных гуманитарных акциях, и в частности о рок-концерте в поддержку голодающих в Африке на стадионе Уэмбли с участием мировых звезд. Коснулся и общефилософских тем, а также проблем материнства, семьи, сокращения стратегических ракет. Единственное, о чем Семаго не сказал ни слова, — о вылете в Лазанию. В пять вечера он собрал вторую пресс-к