— Бери инициативу на себя. Скажи, что надо любыми путями выскочить в Лазанию. Поругай меня. Я тоже поругаю тебя.
Алексей удивленно поднял брови.
— Не удивляйся. Я не могу сказать людям: уходите, а ты можешь. Тебе все равно. Ты их сюда не звал. Дай умного, рассудительного. Тебе это легко, ты же умный.
Так в главных ролях пьесы появился еще один актер. Дебют прошел удачно. Берия поднял серьезный шум, но вел себя спокойно и рассудительно.
— У нас жесткий выбор: либо мы упремся рогом и никуда не улетим, либо пойдем на компромисс и улетим. Я считаю, надо пойти на уступки и лететь, — сформулировал Алексей. — В конце концов, главное — доставить груз.
Публика сперва возмущалась, потом затихла. Тут из первого салона выскочил Вольфрамович.
— Что? Бунт на броненосце «Потемкин»? Придется усмирять, — кричал он.
— Не надо никого усмирять. Надо выполнить их требования и улететь, — заявил Берия.
— Послушайте, вы, мальчик-гайдарчик, мы никуда отсюда не уйдем и дураков типа Сало слушать не будем.
— Владимир Вольфрамович, вы умный человек и прекрасно знаете, что нас не выпустят, не вы-пу-стят. Зачем вы всех дезориентируете? Давайте составим список тех, кто останется. Я лично готов уйти.
— Нет, — протянул вождь, — в таком случае уйду я. Если вы такой правильный, командуйте вы, товарищ Берия.
Семаго развернулся и легкой походкой вышел на трап. За ним механически потянулись народные массы. От уходящих Алексей услышал немало гадостей в свой адрес. Он не реагировал, он молчал. Кое-кого даже уговорил не уходить.
Босс шел, не разговаривая и не оглядываясь, в окружении большинства других пассажиров спецрейса, в сторону депутатского зала «Внуково», когда его окликнул Алексей:
— Владимир Вольфрамович, вы забыли свою сумку.
Семаго без единого звука развернулся и подошел к трапу. Алексей стоял на самом верху трапа с сумкой.
— Бросай, — скомандовал шеф.
— Ничего не разобьется у вас?
— Не разобьется. Я из хрустальных ваз не пью, употребляю по-пролетарски пластмассовые стаканчики.
Семаго поймал сброшенную сверху сумку, открыл ее, порылся и вдруг заорал:
— Где кожаный бумажник — подарок любимого дяди из Львова? Там же документы, деньги… Подлецы, мерзавцы, куда дели бумажник!
Вольфрамович в порыве бросил сумку и рысью взобрался по трапу, выкрикивая ругательства по поводу шпионов и диверсантов, которые засели повсюду.
Едва вождь скрылся в салоне, послу Сало сообщили по рации:
— Двадцать семь! Какие указания?
— Точно двадцать семь? Отвечаете? Ладно, можно, — утомленно сказал Сало.
Борт закрылся. Трап отъехал. Самолет начал рулить. Граждане на летном поле из числа уже бывших пассажиров рейса лишились дара речи.
— А сумка? А сумка-то его осталась! — выговорил с трудом кто-то.
— Какая к черту сумка! Он кинул нас, — завизжал какой-то псих. — Кинул как детей.
Обманутая толпа рванула к оставленной сумке. Начала ее потрошить, а там только… партийная литература — брошюрки, книжки, листовочки. Толпа рвала макулатуру на мелкие кусочки и топтала ее. На большее толпу не хватило. Самолет тем временем взлетел, взяв курс на Лазанию.
Принимали в солнечной стране сказочно. Сам король даже похлопал по плечу мужественных бойцов гуманитарного фронта. Кормили на убой, поселили в пятизвездочной гостинице. Повозили, показали достопримечательности. Словом, настоящий кайф. Назад вернулись под оркестр и телекамеры.
Пожалуй, с этого момента Семаго стал популярным на всю страну. Его узнавали на улице простые граждане, девушки просили автограф. Гуманитарная миссия принесла свои плоды. Некоторые, из числа не улетевших, правда, напрягались на маэстро и даже гадили противными статейками. Но сколько их, недовольных — ну десять, ну двадцать, ну тридцать человек. Что это в сравнении с десятками миллионов поклонников!
Глава 4.Из истории губернии Черные Грязи
В губернии Черные Грязи было так много спиртовых и сахарных заводов, что казалось, жители губернии рождаются лишь затем, чтобы хлестать спирт и запивать его сладким чаем. Существование губернии было тишайшим. Весенние вечера были упоительны, грязь под луной сверкала, как антрацит, и единственным шумноватым местом было казино, где три с половиной местных бандита с двумя с половиной местными проститутками прожигали жизнь.
В губернии, естественно, был губернатор — господин Пришибенко. Ежедневно он ведал губернией с девяти утра до шести вечера с перерывом на обед. Каждое утро он выезжал из кирпичной дачи, напоминавшей детсадик, на просторную, полную диковинного весеннего цвета улицу товарища Урицкого. Это была приятнейшая из улиц, какие встречаются в провинциальных городах. По левую руку за волнистыми зеленоватыми стеклами серебрились гробы похоронного бюро «Нимфа». Справа в сером доме с маленькими, с обвалившейся замазкой окнами помещалось местное управление внутренних дел. Чуть дальше на углу находился универмаг «Москва», у входа в который дядя Сеня торговал дешевыми пиратскими видеокассетами. И, наконец, здание областной администрации, украшенное государственным флагом, — постройка из стекла, бетона и мрамора середины семидесятых годов, где до августовской революции помещался обком ленинской партии. Кстати, сам губернатор Пришибенко когда-то состоял в партии и даже был секретарем райкома, но те времена вспоминал с неохотой. Коммунисты мешали раскрыть весь потенциал его личности, заставляли в болотных сапогах бегать по полям во время битвы за урожай, срывая голос из-за какого-то плана по свекле или рису или черт еще знает по чему. В отместку за унижения молодости Пришибенко сделал себе кабинет на целый этаж, соорудив там бытовую комнату с джакузи и сауной. И еще завел массажистку двадцати лет, которая постоянно сидела в этой комнате. Сотрудники администрации недоумевали, почему у массажистки Пришибенко длинные ногти и не мешает ли это делать массаж. Провинциалы! Что они понимают в современных видах массажа!
15 февраля губернатор Пришибенко, как обычно, проснулся в половине восьмого, попил крепкого чая, скушал бутербродик с икоркой, присланной из Калмыкии тамошним президентом Кирсаном, сел в «Мерседес» и уже через двадцать минут прибыл на службу. Там было все как всегда — оперативка, потом отправка денег по районам, чтение разных бумаг. Только потом произошло событие, о котором Пришибенко не может думать без валокордина. И произошло-то это глупо, буднично. Пришел начальник департамента по связям с общественностью Павло Коваленко.
— Бонжур, — сказал ему губернатор.
«Бонжур» указывало на то, что губернатор проснулся в добром расположении духа.
— Здравствуй, — ответил скромно Павло. — У меня есть очень важная информация. Наши аналитики сделали серьезнейший опрос. Твой выборный рейтинг снижается. Нужно проводить выборы в мае, в декабре уже можем проиграть. Я очень встревожен.
Волосы на голове губернатора колыхнулись в разные стороны. Он сморщил лицо и раздельно сказал:
— Ничего не будет, Павло. Дачу ты уже достроил? Когда в баню пригласишь?
Оказалось, что дача будет достроена через неделю, и скоро можно будет париться в бане.
Пришибенко не любил Коваленко. Но было одно обстоятельство, которое заставляло губернатора не только держать Коваленко на должности, но еще и периодически пускать в свой кабинет, чего, надо заметить, немногие удостаивались. Коваленко был тестем губернатора. Да-да, именно так, хотя они были почти одногодки. Недавно губернский начальник женился на дикторше местного телевидения. Старая жена — из коммунистической эпохи — десятки лет трудилась агрономом и безнадежно устарела морально и физически. Дикторша была, напротив, на двадцать лет моложе, элегантная и даже зажигательная. Об их браке много судачили, но потом перестали — надоело.
Таким образом, Павло Коваленко служил не только начальником департамента, куда его продвинули из редакторов того же телевидения, но еще и дедушкой губернаторского сына. Однако, повторяю, общение губернатора со своим подчиненным было для первого мукой. Раздражала Пришибенко в тесте страсть ко всяким рейтингам, очкастым социологам, модным теориям, экстрасенсам и всякой подобной чепухе. Губернатор был уверен, что социологи и рейтинги существуют только для того, чтобы выбивать больше денег из администрации и пугать начальство. Павло вместо того, чтобы бороться с шантажистами, сам подпал под их влияние. Ему постоянно что-то кажется, что-то снится, что-то видится. «Это потому что корову ни разу за сиськи не держал. А подержал бы, забыл бы о социологах. Сукин кот» — так думал Пришибенко о своем тесте.
И сейчас новую дурь принес — досрочные выборы.
— Мне кажется, нужно избираться в разгар полевых работ. Зимой может быть поздно, — еще раз подытожил Павло свою нудную речь.
«В рожу ему, что ли, плюнуть. Еще обидится, с Сережкой перестанет в лес ходить», — крутилось в губернаторском мозгу, а вслух он сказал:
— Ладно, Павло, подумаем. Дело непростое… политическое. Надо мозгами пораскинуть, посоветоваться. Не перемудрить бы.
— Не перемудрим. Наоборот, все конкуренты не ожидают этого, не успеют подготовиться. Они ведь декабря ждут.
— Какие конкуренты? — Губернатор смачно почесал затылок. — Где ты видел конкурентов?! Один Похмельницын, да и тот одно название…
— Может приехать кто-то сильный из Москвы.
— Зачем сильным из Москвы наши Черные Грязи? Господи… у них один микрорайон как вся наша тряхамудия. Кто из Москвы сюда поедет?
— Не скажи… Жуликов в Москве много.
— Крупные жулики не поедут, а мелким мы быстро по шапке надаем. Тут вдруг губернатор вспомнил, что один швейцарский бизнесмен приглашал его в декабре, накануне католического Рождества, в Альпы покататься на лыжах. «Если выборы зимой, черта лысого куда-нибудь поедешь, по деревням придется кататься, беззубых теток слушать, ядрена вошь, — рассуждал про себя губернатор. — Может, действительно устроить выборы весной, в хорошую погоду, а зимой — в Альпы». Можно, кон