еский роман, который стал известен среди русских в Париже. Злые языки, правда, утверждали, что реальные деньги Эдик имеет от торговли кокаинчиком, но это, как говорится, не пойман — не вор. На родине в советское время его тоже таскали на Петровку за торговлю водкой после одиннадцати вечера, но ведь ничего не доказали.
Эдик принимал партийцев хорошо. Во-первых, он нашел доброго француза, который оплатил делегации авиапролет в оба конца и проживание в гостинице. Сделал это француз по политическим соображениям — он очень не любил большевиков и радовался, что в России появилось много партий. Семаго при встрече со спонсором намекал, что новые партии в России испытывают естественные в их ситуации материальные трудности и, конечно, рады всякого рода содействию. В разговоре Семаго выдал фразу, которая, конечно же, войдет в учебник истории партии консерваторов. На вопрос «Что же вам нужно?» он ответил:
— Нам нужно все: от гвоздя до космического корабля.
Приобретать космический корабль для партии француз не стал, но согласился выйти на нижний уровень требований — дал на гвозди. Хотя не без колебаний. Все решила еще одна фраза Вольфрамовича:
— Немцы хотят нам помочь, но мы думаем, мы боимся их тяжелой руки.
Немцев спонсор не любил так же, как и большевиков в России. В общем, пришлось ему делать ставку.
— Потрясающе! — кричал Эдик в машине на пути в гостиницу. — Расколоть француза! Да они шоколадку никогда не подарят. Ну ты мастер!
Еще Эдик организовал встречу в мэрии. Какой-то скучный чиновник долго и нудно говорил о преимуществах западной демократии, высокомерно поглядывая на каких-то русских, которых занесло в его высокое ведомство. Чиновник был мелкий и оттого хотел выглядеть очень значительным. Но Вольфрамович быстро укоротил снобизм:
— Как поживает супруга мэра? — спросил он чиновника. — Как ее аллергия?
У чиновника забегали глаза:
— Вы знакомы с госпожой Ширак?
— Да. Очень давно. Нас познакомил художник Илья Глазунов. Я известный в России специалист по иконам и в свое время помогал госпоже Ширак приобретать русские иконы. Она тогда страшно мучилась аллергией. Интересно, как сейчас у нее дела?
— Я не в курсе про аллергию… — замялся чиновник. — Конечно, я могу не знать.
— Такие вещи не афишируют. Я возил к ней тогда русского чудо-доктора Бутейко. Слышали про такого?
— Да, что-то… слышал, — испуганно отвечал тот.
— Удивительный врач. Если у вас будет астма, аллергия, воспаление легких, звоните мне немедленно. Вылечим, вытащим с того света.
Бюрократ из мэрии растрогался. Он провожал Семаго как родного и на своей визитке написал домашний телефон, чем дико поразил Эдика.
— У них тут это не принято. Домашний дают только близким друзьям, — комментировал Эдик.
— В отличие от вас, Эдуард, этот человек серьезно думает о своей карьере, — заметил Семаго. — Мы будем ходить с ним на обеды к госпоже Ширак. Он будет представлен президенту Франции. Если хорошо поработать, через десять лет он войдет в правительство.
Это знакомство скоро помогло партийцам в одной занятной ситуации. Как и все скромные советские люди, члены Консервативной партии хотели посмотреть в Париже не только музеи. Их, конечно же, занесло в квартал, где царят половая распущенность и низкопробные нравы. В первую же дверь, у которой стояла полуголая девица, толпа ворвалась с веселыми криками и гиканьем. Попытки Эдика что-то объяснить натолкнулись на стену непонимания и реплики типа «Не понравится — уйдем». По сто франков с носа партийцы отдали легко. Дальше началась ерунда. В маленьком подвальном помещении сидели еще две девицы, кстати, постарше той, что стояла у входа, лет на десять. Одна из них вылезла на маленькую сцену, два раза вильнула задом под музыку, сбросила на секунду лифчик и сразу спрыгнула со сцены. Потом появилась мамаша и сказала:
— Не желаете ли угостить дам шампанским?
— Принесите! — заорал Конрад Карлович.
Но тут вовремя подал голос трезвости и благоразумия Эдик.
— Знаете, сколько здесь стоит шампанское? — воскликнул он. — По сто долларов бутылка. Они сейчас начнут высасывать деньги. Причем за танцы. Ничего больше эти подруги не будут делать.
— Елки зеленые, — присвистнул один из делегации — Вова Сокол из Липецка. — А зачем мы сюда пришли? И телки убитые, смотреть на них не хочется. Чистое кидалово. Все ты, Карлович, заморочил нам голову.
— А при чем тут я, — огрызнулся Конрад Карлович. — Вас сюда никто насильно не тянул.
— Сейчас не время споров, господа, — сказал Семаго. — Сейчас время мужественных решений. Конечно, никакого шампанского для этих мразей мы приобретать не будем. Более того, имеет смысл покинуть заведение. Но глупо уходить без наших законных ста франков за вход. Бонапартисты не заслужили этих сумм.
— Не получится, — качнул головой Эдик. — Что упало, то пропало. Если вы начнете требовать, они позовут полицию, а полиция у них своя, и мы сильно рискуем оказаться в кутузке.
— Оказаться целой группой в полиции совсем не страшно. Это уже, я бы сказал, политический факт. Лишние статьи в газетах нам не помешают. Таким образом, ни в одном варианте мы не проигрываем — либо возвращаем деньги, либо получаем рекламой: делегация партии арестована в Париже, угадывается рука спецслужб.
— Может, черт с ней, с этой соткой, — сказал Вова Сокол, которому, видимо, не хотелось лишний раз вступать в неприятный контакт с правоохранительными органами.
— Нет, это дело принципа, — решительно произнес командор.
После этих слов была призвана мамаша, с которой состоялось бурное объяснение. Тут следует обратить внимание на одну деталь — Семаго весьма сносно говорил по-французски, что, конечно, давало ему в Париже большие преимущества. Об истоках своих познаний в области французского Вольфрамович говорил так:
— Три года разведшколы. По заданию Центра я должен был прыгнуть с парашютом в предместьях Женевы, закопать парашют в лесу и устроиться на работу в Красный Крест. Однако на тренировках повредил ногу и был комиссован.
Мамаша была изумлена тем прессингом, который оказал на нее энергичный франкоговорящий иностранец. Да и вся группа, хотя и ругалась на неизвестном ей языке, выглядела довольно угрожающе. Впрочем, мамаша оказалась тертая и стойкая.
— Вы не имеете права, — кричал Семаго. — На входе написано: живой половой акт. Но акта не было. Это обман. Верните наши деньги. Конрад Карлович, вы видели акт?
— Нет, — рыкнул Карлович.
— Вот видите, нет. Конрад Карлович двадцать лет не видел акт. Посмотрите, он уже седой старик. Он пришел специально посмотреть на акт. Только ради этого. И вы обманули его.
— Я очень сожалею, господа, но в нашем заведении есть определенные правила, — спокойно отвечала мамаша.
— Нет такого правила обманывать клиентов. Мы не спали ночи, мы копили деньги, мы хотели встречи с высоким искусством, а нас просто щелкнули по носу.
— Но, мсье, вы же видели замечательный танец. В стоимость входит также бесплатный напиток.
— Это разведенный сок. Такие напитки готовила тетя Таня из нашего школьного буфета.
— Напрасно, — вдруг забормотал Эдик. — Сейчас она вызовет полицию. Неужели вы не понимаете, все права на ее стороне.
— Нет, все права на моей стороне! — заорал Семаго так, что аж вены надулись на шее. Он вошел в раж. Никто не был способен остановить его в такие мгновения. У мамаши задрожала челюсть.
— Пропали, — шепотом констатировал Эдик.
И именно в этот момент великий комбинатор выбросил свой козырь.
— Ширак — мой друг. Только вчера он говорил мне: «Володя, ты можешь чувствовать себя как дома. Это твой город». Я расскажу Жаку, как обманывают в этом городе его лучших друзей, как Конрад Карлович не увидел акта. Принесите мне телефон. Что ты стоишь, курва, дай мне телефон, я позвоню Жаку.
Вольфрамович кинулся к телефонной трубке, которая лежала на стойке маленького бара. Он вытащил визитку чиновника из парижской мэрии и легко набрал его домашний телефон.
— Алло, привет. Это Володя из Консервативной партии России. Не успели выйти из здания мэрии, как сразу неприятности. Решили зайти в одну тут контору… посмотреть на половой акт. Да-да, на половой акт. Не удивляйся… Мы же семьдесят лет не видели настоящего акта. Войны, революции, ГУЛАГ, ты же понимаешь. Вся жизнь на тачанке. Но нас обманули. Мы отдали двести франков с человека за какой-то разведенный сок.
— Сто франков, — поправила мадам.
— Мы остались без копейки денег. Прошу завтра же утром доложить мэру. Демократия в России в опасности. Что вы смотрите на меня, как солдат на вошь, — состроил Семаго рожу мамаше. — Немедленно возьмите трубку, поговорите с представителем власти.
Он всучил мамаше трубку, и та имела довольно длинную и неприятную для себя беседу. Судя по долетавшим репликам, мамаша вела себя уверенно и чувствовала свою правоту. Но, видимо, ей объяснили международные последствия инцидента. Бледная, разъяренная, она сдалась. Деньги отдавались медленно, очень медленно. По франку, по сантиму. Но Семаго не торопился. Он подсчитывал каждую монетку и бережно клал в карман. В финале операции он сказал мамаше:
— Мы могли бы обратиться в суд, и суд был бы на нашей стороне. Но как достойные люди мы предпочли мирный путь. Счастливых сновидений!
На улице толпа партработников очень веселилась. Вова Сокол крутил усы и постоянно ржал.
— Ну, шеф, даешь. Нашла лохов, дурочка. Ну как мы ее сделали, а! Сто франков за компот и голую сиську.
— А кстати, — кричал один. Он был, кажется, из Новгорода. — Компот и сиськи получились на халяву. Она же ничего не вычла.
Сэкономленные деньги решили коллективно пропить. Эдик подсказал неплохую пивную, куда и завалилась наша компания. Вольфрамович был героем бала. Он легко шутил, подпрыгивал на стуле, бесконечно чокался и говорил тосты. Все другие тоже чувствовали какой-то подъем, кроме, пожалуй, Конрада Карловича. Партийный вожак затаил обиду. Вообще, фокусы Семаго его раздражали. Не меньше раздражало, что люди тянулись к Вольфрамовичу. Он стал настоящим лидером и, по сути, оттеснил Карловича. Правда, формально все оставалось по-прежнему: Карлович сидел в своем кабинете, пыхтел, отдавал указания, но реально центр сместился. Впрочем, многие активисты из глубинки пока ходили к Карловичу, Семаго они просто не знали. Великий комбинатор не случайно взял в Париж именно ребят из регионов, он решил использовать поездку для плотного знакомства. Карлович это чувствовал и потому нервничал еще больше. Нервы — плохой помощник. Именно в Париже Конрад Карлович на нервной почве совершил ошибку, которая окончательно подорвала его позиции. Все началось с нытья во время пьянки по поводу победы над мамашей. Конрад Карлович не мог видеть торжествующую физиономию Семаго и взялся канючить: