— Все-таки вы обещали повести нас к проституткам. Не ругаться повести, а для дела, так сказать. Вы забывчивый, голубчик. А мы люди пожилые, памятливые.
Семаго попытался отшутиться. Однако наступление продолжалось, причем Карлович уже был на грани хамства. Все ожидали, что Семаго врежет ему, но великий комбинатор вдруг обнаружил спокойствие и мягкость.
— Хорошо, — сказал он. — Сегодня же пойдем. Мы найдем вам лучшую проститутку Парижа. Я обещал, я сделаю. Работать с нами так же выгодно, как принимать наличные без кассового аппарата.
Подогретая компания выкатилась из ресторана и направилась на поиски проститутки. Отбор вели строгий. Но как назло на улицах французской столицы в этот вечер водилась одна дрянь. Партийцы уговаривали Конрада Карловича согласиться на грудастую негритянку, но он высокомерно отказался. Время шло, вопрос никак не решался. Правда, члены делегации отвели душу по части разных шуток и прибауток на бабскую тему. Эх, если бы жены наших партийцев услышали пьяную болтовню своих мужей, кое-кто бы точно лишился мужских достоинств. Наконец, в каком-то глухом переулке была найдена худющая особа с длинными рыжими волосами. Она сидела за рулем маленькой машинки. Увидев компанию, выпрыгнула из авто.
— О, вот она. Королева Парижа, фиалка Монмартра, Джоконда. Мой опыт безошибочно подсказывает: она. Не раздумывайте, друг мой.
— Годится, — изрек Карлович.
— Наконец-то… наконец-то кардинал вынес решение. Так вперед с песнями, она ваша…
— Я же не знаю языка. Не могли бы вы…
— Я все понял. Конечно, могу. Дипломатия — моя сфера.
Вольфрамович подошел к особе и, слегка поклонившись, отвел ее в сторону и зашушукался. Вместе с особой он тревожно смотрел на Конрада Карловича. Через минуту комбинатор вернулся к компании.
— Двести долларов за два часа, — сухо сказал он.
— Однако… — поднял брови Конрад Карлович. — Это грабеж. Какие двести долларов!
— Я пытался торговаться. Я бился как лев.
— Безобразие, — рычал Карлович.
— Ладно. Ближе к телу, как говорил Мопассан. Давайте деньги, или отменяем концерт.
— Да раз в жизни можно и за двести, будет что вспомнить, — загоготал Вова Сокол.
Мысль Вовы повлияла.
— Ладно, черт с ним. Действительно, раз живем, — сломался Карлович и отстегнул мятые купюры.
Семаго быстро пересчитал деньги и пошел назад к проститутке. Они сели в машину, и комбинатор указал пальцем на Карловича. Особа сосредоточенно кивала. Затем Семаго в рамках своей челночной дипломатии еще раз приблизился к Карловичу.
— Все готово. Парижский сервис на высшем уровне. Она отвезет вас к себе и доставит назад. Транспортные издержки входят в цену товара.
— А не опасно ли это… к ней ехать, не прибьют?
— Здесь так не принято. Здесь дорожат репутацией и клиентом.
— Ладно.
Карлович метнулся как затравленный волк к машине. Он тяжело и порывисто дышал. Но тут… произошло нечто. Прямо у всех на глазах, в самый момент, когда клиент должен был рвануть дверцу, рыжая ударила по газам, и авто взвилось с места в карьер. Карлович предпринял дикую попытку догнать тачку и хотя бы сильно стукнуть кулаком по багажнику или заднему стеклу. Но не хватило буквально метра. И камня не оказалось под рукой.
— Сука… — хрипел от злости седой партийный начальник, глядя вслед ускользающей машине.
Неизвестно, что он сказал бы еще, в том числе и в адрес великого комбинатора, но Семаго тут же взял инициативу на себя.
— Мерзавка, скотина, — завизжал он. — Вот она, демократия. Сплошной обман. На каждом шагу. Только поворачивайся. И главное, улыбаются. И эта мразь улыбалась. Двести долларов… ты подумай.
Сцена возмущения продолжалась еще долго. Партийцы вернулись в гостиницу, полные впечатлений и усталые. Утром на завтраке все молчали, уже не ворочались языки. После скучной трапезы комбинатор попросил счет.
— Какой-то медведь в лесу сдох. Шеф никак сам решил заплатить, — улыбнулся Вова Сокол.
— Вы как всегда ошибаетесь, любезный. Кредит нам предоставил дорогой наш Карлович. Не узнаете ваши купюры?
Конрад Карлович поперхнулся чаем.
— Узнаю…
— Утром принесли из полицейского управления. Целую ночь не спал, занимался этой проблемой. Они ее нашли на какой-то наркоманской дискотеке, деньги вернули до копейки. Мотив ее поведения прост — кокаин. Поздравляю всех с новым успехом партийной дипломатии. Бедный город просто стонет от нашего напора. Скоро мы их научим жить честно. У меня был знакомый сапожник, который исповедовал железный принцип: после каждой халтуры половину пропей с друзьями. Вы не против, уважаемый, если половину возвращенных полицией денег мы пропьем?
— Не против, — пробормотал Карлович.
На том дело замяли. Позже, уже в самолете, выполнявшем рейс Париж — Москва, Вова Сокол, разогретый коньяком, подсел к новгородскому активисту и стал с ним говорить шепотом, еле сдерживая смех:
— Помнишь, как телку рыжую снимали. Знаешь, что ей шеф сказал? Он ей сказал: «Посмотрите на этого седого, он маньяк. Он уже час нас преследует. Сейчас возьмется за вас. Убегайте».
— Правда, что ли?.. — прыснул новгородский. — А я еще думал, чего она так ломанулась. Глупо кидать, если она стоит там постоянно.
— А шеф вернулся к Карловичу, взял бабки и к ней. Говорит, вот сейчас он кинется на вас.
— А Карлович еще с такой рожей побежал на нее. Вообще караул.
— Во, Вольфрамович фантаст, я в шоке. Когда он мне рассказал, я по полу катался. Га-га-га. Ты только Карловичу не рассказывай. А то он еще копыта отбросит.
Они оба заржали так, что самолет завибрировал.
Эпизод с рыжей проституткой, как ни странно, сыграл роль в истории партии. Он превратился в обязательную байку, которую за бутылкой рассказывали друг другу партийцы. После этого эпизода акции Конрада Карловича резко упали. На него все стали смотреть с улыбкой, реального авторитета он лишился начисто. Да и сам как-то сник, съежился и затих. Трудно сказать, дошло ли до него, что Семаго сам взял двести долларов. Могло дойти, мог кто-то рассказать. А могло и не дойти. Но факт остается фактом: Карлович ушел в тень. Семаго же после Парижа превратился в живую легенду. Теперь люди шли только к нему. В штаб-квартире выстраивались целые очереди. Не жалели и час, и полтора потерять в этой очереди. Партийные дела потихоньку шли в гору. Помещения расширились до целого этажа, появился свой автотранспорт, сделали косметический ремонтик, приобщились и к современной технике: компьютерам, факсам. По требованию Тихона облагородили подъезд. У Семаго теперь был свой кабинет, а на полу лежал ковер.
Однако мелкие радости не заслоняли для великого комбинатора главного — чтобы двигаться дальше, ковра в кабинете недостаточно. Нужны две вещи: товар и реклама. И того, и другого не было. Программа консерваторов состояла из набора общих фраз о необходимости твердого порядка. «Это не товар», — понимал Вольфрамович. Глупо торговать подержанными вещами, когда тебе уже далеко не двадцать лет. «Западные демократические ценности тоже поднадоели российской публике, ибо девяносто процентов публики ожидали от этих ценностей прибавления в жалованье, а получилось наоборот, с жалованьем стало хуже. Требовалось что-то простое и ясное, любимое, как хороший квас или селедка, привычное, как демонстрация на Первое мая, но и возбуждающее, как цыганский романс. Интуитивно он чувствовал эту правильную идеологию, но ее еще предстояло выразить в точных словах. В одном Семаго был уверен: нельзя никого повторять и не нужно торопиться, связывая себя какими-то обязательствами. Но в чем нельзя запаздывать, так это в рекламе. «Каждая советская хозяйка каждое утро делала котлеты и давала своим детям булки, — любил повторять Вольфрамович. — Но она даже не подозревала, что, положив котлету на булку, можно получить гамбургер и продавать этот гамбургер по всему миру. Что превратило котлету в гамбургер? Реклама!»
Скучные партийные пресс-конференции, на которые приходили пара-тройка немытых бородатых журналистов из каких-то странных изданий типа «Голос Сретенки», не могли принести большую славу. И тогда великий комбинатор выдвинул идею завтраков для прессы в ресторане «Прага». Идея не сразу овладела массами. Массы внутренне сопротивлялись. Массам не нравилось, что придется платить деньги, а питаться будут другие. Саша и Леша из японского автобуса предложили ограничиться пивом.
— Нет, — отрезал Семаго. — Кормить будем по полной программе. Я не вижу этот завтрак без семги и витков из ветчины.
— Они гадости будут про нас писать, а мы их кормить, — жужжал партийный завхоз.
— Вы лучше скажите, куда делся старый холодильник «Саратов».
При упоминании холодильника у завхоза всегда портилось настроение.
— Да не брал я его, этот «Саратов». На кой черт он мне сдался. Старье…
— Такое старье нас с вами переживет. Там же двигатель от танков.
— Он ломался десять раз. Денег на ремонт не напасешься.
— А баян тоже ломался?
Глаза завхоза забегали.
— Баян украли. Те осетины, которые приходили…
— У осетин есть свои национальные инструменты, им баян не нужен. Если ваши гости любят выпивши плясать под баян, а ваши дети холодят на даче мороженое в холодильнике «Саратов», я же не против этого. Просто пусть тогда дети объяснят своему посудохозяйственному папе, чтобы он не лез в политику. Политикой здесь занимаюсь я, — прикрикнул Семаго.
Впрочем, командор занимался не только политикой. Он сам составлял меню, считал количество салатов и жюльенов, инструктировал, как встречать гостей, как расставлять бутылки. Был выбран хитрый зал, из которого можно было выйти на веранду покурить и подышать гарью Калининского проспекта. Вольфрамович лично потребовал положить в зале ковры поновее и поставить красивые вазы с живыми цветами. Накануне завтрака он изысканно постригся, прикупил отличный переливающийся костюм и роскошную, жутко дорогую бабочку. Все было готово. Лед тронулся.
Любителей халявы оказалось предостаточно. Завтрак начинался в двенадцать, но уже в одиннадцать на площадке перед входом в «Прагу» отмечалось движение. Главное действующее лицо прибыло без пяти двенадцать и вышло из машины под аплодисменты партийной массовки. Семаго не сразу пошел вовнутрь, некоторое время он крутился на свежем воздухе. Уличный оркестр, приглашенный за наличный расчет, исполнил зачем-то «Прощание славянки». Музыка свое дело сделала — количество зевак сильно увеличилось. Первые, самые наглые журналисты атаковали Вольфрамовича уже на улице: