— Сколько евреев у вас в руководстве партии?
— Немного, один-два. Ну один — это точно, — хищно глядя на хрупкую девушку из-за рубежа, задавшую вопрос, отвечал Семаго.
— Нужны ли России космические исследования?
— Русские первыми вышли в космос и последними уйдут оттуда.
— Как вы относитесь к порнографии на экране?
— Лучше, чем к крови и убийствам на экране. Мы странная страна. Мы с удовольствием смотрим на маньяков, вурдалаков, бомжей и возмущаемся, когда показывают голую грудь. Что плохого в женской груди? Каждый день показывают войны, беженцев, авиакатастрофы, а грудь показывать нельзя. Бред. — Тут Семаго понесло. — С детства нам переворачивают сознание. Помните рассказ «Му-му»? Кто там главный герой? Как нас учили в школе? Глухой дворник Герасим. Кому все сочувствуют? Герасиму и его дурацкой собачке. Но это глупость. Сочувствовать надо барыне — женщине с нормальной психикой. Зачем ей визжание какой-то шавки по ночам? Она хочет по ночам культурно отдыхать. Нас хотят заставить полюбить какого-то урода. Ведь по описанию Герасим — урод. Почему мне должен нравиться урод? Или возьмите «Горе от ума» Грибоедова. Какой-то мальчишка Чацкий, нигде не работал, толком нигде не учился, восемнадцати лет от роду и учит всех жить, острит, понимаете ли. А кто он такой? Почему он положительный герой? Положительные герои — Фамусов и Скалозуб. Фамусов — крупный руководитель, человек с опытом. Скалозуб — полковник, а разве дослужиться до полковника в царской армии легко было? Разве без заслуг полковника давали? Но наша интеллигенция любит всякого, кто против власти. И вот начинается… Чацкий — будущий революционер, фигура трагическая, непонятая обществом, борец с ретроградами. А снять бы штаны с этого борца и выпороть, чтобы старших уважал и власть.
— А вы всех собираетесь пороть, кто против вас? — перебила худая журналистка, которая уже спрашивала про евреев.
— Все, кто против нас, — это мафия. Все, кто за нас, — народное ополчение, — пояснил Семаго и продолжил лекцию по литературе: — Или Каренина. Странная особа. Наша интеллигенция сопереживает Карениной. А надо жалеть мужа и ребенка. Удивительная дрянь была эта Каренина. У нее и муж, и любовник, и богатство. Нет, ей чего-то не хватает, она решила под поезд. И всех терзала. И всем принесла только несчастье. Но она считается положительной героиней, а муж — занудой и буквоедом. Хотя муж — приличный человек, на таких держится общество и государство, он соблюдает правила, он никогда не бросится под поезд, потому что он думает о сыне, о своей семье, о том, что скажут о нем после смерти знакомые… Все мозги нам перевернули, все сделали набекрень, наоборот. Но ничего, мы восстановим, мы сделаем, как надо. Мы расскажем вам правду.
Экскурс в классику развеселил журналистов. Очень немногие восприняли рассуждения всерьез. Потом за столом, за хорошей закуской и выпивкой настроение присутствующих и вовсе улучшилось. Каждые три минуты банкетный зал сотрясался от хохота. Хлесткие вопросы следовали со всех сторон, Семаго отбивался как хороший боксер.
— Скажите, вы сотрудничали с КГБ?
— Я очень хотел сотрудничать с КГБ. Даже подавал заявление. Но меня не брали. Им не нравилась моя фамилия. Они так и говорили: «Эх, тебе надо фамилию поменять. Не бывают у нас с такой редкой фамилией. Был бы ты как все — Иванов, Петров, Орлов». Жалко… Я был бы, наверное, самым лучшим резидентом, разведчиком высшей пробы. Вот ведь беда — формализм, бюрократия. Анкеты хорошие, фамилии распространенные, а путч провести не могут.
— Как вы относитесь к собакам?
— К собакам, кошкам, свиньям, к другим животным хорошо отношусь. В детстве держал кроликов. Но из собак тоже не нужно делать культа. Помню, у моей тещи был боксер. Поскольку жил я с родителями жены под одной крышей, то гулять с боксером заставляли меня. В любую погоду, в дождь или снег, одеваешься и идешь с ним гулять. Тебе бы книжку почитать или хоккей посмотреть, а ты нет, ведешь это чудище. Холодно, темно, ночь… тьфу ты черт. А ведь теще ничего не скажешь, квартира-то ее. Думаешь: «Когда же ты, тварь, подохнешь». Какой там подохнешь, с каждым годом все крепче становилась. Иногда со злости как дашь по ней ногой, а ей хоть бы хны… Так и ходил молодой человек Вова, пастушком у тещи работал.
— Где вы познакомились с женой?
— В институте. Я же жил в общежитии. Десять человек в комнате. До сих пор помню запах буфета в общаге, эти сосиски, это яйцо под майонезом, этот винегрет. А компот… ой. И вдруг познакомился с москвичкой, папа — профессор, трехкомнатная квартира в центре. Нет, думаю, такой шанс упускать нельзя. И не упустил.
— Но ведь пришлось выгуливать тещину собаку, — заржал длинноволосый в майке.
— Пришлось…Что делать? А ты, я смотрю, уже выучил мою биографию, уже знаешь все детали. Дай я тебя за это поцелую. Иди сюда.
Семаго вскочил, обошел стол и принялся картинно целоваться с длинноволосым.
— Молодец, понял, — приговаривал Вольфрамович. — На будущих выборах за кого будешь голосовать?
— Конечно, за тебя, — засмеялся длинноволосый.
— О… красавец, человек двадцать первого века. Вот видите! Один уже понял. Один уже есть. Нам осталось еще миллионов тридцать таких вот богатырей ума, и мы, господа, придем к власти.
Народ дружно рассмеялся. В этот момент открылась дверь, и, стараясь не привлекать внимания, вошел сутулый черненький паренек.
— О, мой друг! — закричал Семаго. — Всегда пишет про меня гадости. Господин Эпштейн из газеты «Московский многоборец».
Эпштейн действительно один раз в своей статье про ночной клуб «У Петровича» упомянул, что видел лидера консерваторов, который был изрядно навеселе. Ничего другого Эпштейн про Семаго не писал.
— Саша, постоянные оскорбления, клевета на партию, — привязался Вольфрамович к Эпштейну, — грязные подтасовки, жареные факты. Так нельзя, Саша. У нас длинные руки. У нас мощная служба безопасности. Ведь у тебя тоже, как у всех советских людей, не горит уже год лампочка в подъезде. Почему же ты такой развязный? У тебя одно искупление, Саша. Ты должен встать на подоконник, открыть окно и выпить из горла бутылку водки. Дайте товарищу водки. Он хочет снять напряжение.
— Я не пью водку, — испуганно сказал журналист Саша Эпштейн.
— Саша, это несолидно. Ты нас обижаешь. Ты же сильный парень, сегодня ты обязан совершить подвиг, — настаивал Семаго. — Ладно, иду на компромисс. Пьешь на подоконнике, но с закрытым окном.
— Но я вообще не пью.
— Хорошо, иду еще на один компромисс. Не нужно подоконника. Стоишь рядом с нами и хлебаешь. Саша, речь идет о престиже твоего издания. Я пошел на все уступки.
Тут подключилось общественное мнение.
— Сашка, давай, — выкрикивали из-за стола. — Сделай стойку на кистях. Покажи масть.
— Сашенька, маленький, за маму, за папу, — подначивал комбинатор.
— Ладно, — тихо произнес Саша под аплодисменты и смех собравшихся.
Потом, как в цирке, перед смертельным трюком, установилась тишина. Саше принесли бутылку, он аккуратно протер горлышко беленьким платочком и с закрытыми глазами припал к источнику. Сделав несколько глотков, Саша захлебнулся и закашлял.
— Г-н Эпштейн, на вас смотрит вся Россия и весь Израиль. Вы не имеете права сойти с дистанции. Только что мне позвонил дядя Соломон. Он очень расстроен вашими результатами, — комментировал Семаго.
Зал смеялся. Саша сделал вторую попытку. Потом третью. Потом произвел несколько неуверенных шагов и… упал. Его тут же подняли несколько ребят. Голова журналиста «Московского многоборца» безжизненно болталась, руки обвивали шеи товарищей.
— Внимание, держите красного командира Щорса сильнее. Снимите с него ботинки. Так ему будет легче. Ботинки я понесу сам, — визжал Семаго.
Ребята сняли с Эпштейна ботинки. Семаго взял их в руки и возглавил вынос тела. Он шел впереди с ботинками, сзади двое волокли Сашу в линялых носках.
— Дорогу инвалиду войны и труда, заслуженному ликвидатору республики, — кричал партийный лидер.
Процессию фотографировали и снимали на видеопленку. Все теленовости в этот вечер показали вынос Саши, наутро газеты описали подробности. Семаго проснулся знаменитым, а Саша Эпштейн еще два дня блевал.
Глава 3.«Эйр Семаго»
Ранним утром Вольфрамович проводил совещание. Были все. Даже дворник Тихон. (Он стал в последнее время часто захаживать, несмотря на нанесенные партийцами обиды.)
Семаго уверенно сидел во главе стола. Теперь он был полноправным хозяином. Конрад Карлович сдулся окончательно и мечтал о тихом месте на дипломатической службе. Интеллектуальная мощь и буйный порыв великого комбинатора захватили партию целиком.
— В государстве Лазания случилось несчастье — прошел дикий ураган, — вещал Семаго. — Аборигены не наблюдали такого двести лет. Последний раз такое происходило при Миклухо-Маклае.
— И Пржевальском, — добавил кто-то из слушавших.
— При чем тут Пржевальский? — возмутился Вольфрамович. — Пржевальский был тогда занят выведением соответствующей лошади. Историю надо знать, товарищ. Итак, Лазания в тяжелейшем положении. Она нуждается в срочной помощи. Голодные дети Лазании взывают к нашей совести.
— А на хрена нам, извиняюсь, Лазания, — вдруг перебил Чеховский.
Он аккуратно подстригся и выглядел совсем даже по-барски.
— Нам что, своих голодных детей не хватает, — продолжал Чеховский. — Я даже не знаю, где она находится, эта Лазания. Самим жрать нечего.
— Это правда… — вздохнул Тихон.
— О… Какой трогательный союз рабочего класса и интеллигенции, — сказал шеф, поглядывая то на Чеховского, то на дворника. — Интеллигенция сказала, рабочий класс, как всегда, поддержал. А известно ли господам интеллигентам и поддерживающим их люмпенам, что Лазанья богата природными ресурсами, что нефть сочится там из каждой дыры, что…
— Так тем более зачем помогать? — опять возник Чеховский.
— Десительно, ядрена конь, — зав