«Когда есть деньги, можно и помогать, — думал Конрад Карлович. — Хитрые ребята. Успели схватить кусок».
«Помогают, а автобус свой ставят так, что к подъезду не подойти», — скрежетал про себя дворник Тихон.
«Интересно, они только партии помогают? А отдельным ее членам? Может, попросить у них кредит?» — прикидывал Вова Сокол.
— Правда, есть у них и недостатки, — рассуждал вождь. — В публичной политике нельзя быть тихим. Наоборот, надо привлекать к себе внимание. А вы ведете себя незаметно. Для чиновника это хорошо, правильно, но для политика — смерть. Ведь вы же наша смена. Поэтому попрошу поактивнее, порезче. Предлагаю вам взять партийные псевдонимы и с этого момента забыть о прошлой серой жизни. Какие будут идеи по псевдонимам для Алексея и Александра? Попрошу высказать мнения.
— Тихий… — произнес кто-то.
— Что это за глупость… Тихий. Мы хотим через псевдоним избавить человека от комплекса, а не закрепить этот комплекс навечно, — возмутился вождь. — Кроме того, псевдоним должен быть ярким, запоминающимся, интересным для журналистов. Предлагаю для Алексея псевдоним Берия, а для Александра…
— У меня у самого есть предложение, — перебил Александр. — Я хочу взять псевдоним Саша Героин.
— Почему Героин? — насторожился вначале Семаго.
— Вот все так и будут спрашивать, как вы сейчас, — отвечал Александр.
— Молодец! Гениально. Быстро соображаешь, — закричал шеф. — Полстраны будет спрашивать, почему Героин. Сколько историй здесь можно придумать! Блеск! И наркоманам приятно, и милиция на заметку возьмет, и журналист обязательно напишет. Мол, на сессии городской Думы присутствовал небезызвестный Саша Героин. А для светской хроники какой шикарный товар! Видный деятель Консервативной партии — Саша по прозвищу Героин беседует со звездой футбола Пеле. Или Саша Героин принимает немецких правых. Отлично! Пять с плюсом! Себе ставлю пять с минусом за псевдоним Берия. Другие мнения будут? Другие мнения будут — раз, другие мнения будут — два, другие мнения будут — три. Продано!
Мастер стукнул ложечкой по графину.
Уточнили еще кое-какие детали. Оказалось, что на борт просится сотня журналистов. Кто-то предложил журналистов обложить данью, но Семаго эту идею отверг категорически.
— Едут все, кто способен держать ручку, — сказал он. — Пусть клевещут.
После обсуждения мировых цен на нефть и перспектив нефтедобычи в Лазании участники совещания стали расходиться. Последняя установочная фраза звучала так:
— Завтра в десять во Внуково в депутатском зале. Попрошу без опозданий. Шоу состоится при любой погоде.
В тот же вечер, довольно поздно, Александр Михайлович Чеховский позвонил Конраду Карловичу. Александр Михайлович говорил взволнованно:
— Я только что беседовал со своими друзьями. Выяснилось, что никаких разрешений на полет до Лазании не получено. Коридора нет. На согласование требуется несколько дней минимум. Спрашивается, зачем мы собираемся завтра в десять. Мы ведь не взлетим.
— Может, ваши друзья не все знают, — отреагировал Конрад Карлович. — Может, он тайно получил разрешение.
— Какая тайна? Коридор либо есть, либо нет.
— Давайте завтра разберемся. Сегодня уже поздно, — зевнул в трубку Конрад.
— Мы будем выглядеть идиотами. Надо срочно его предупредить. Прямо позвонить сейчас.
«Дубина, ты так ничего и не понял», — подумал Карлович, а вслух произнес:
— Ну и позвони ему. Я-то в этих делах ничего не соображаю.
— И вообще… вам не кажется, что в последнее время он ведет себя возмутительно, грубит коллегам, ничего не слушает. А завтра… вот увидите, мы будем выглядеть круглыми идиотами. Есть международные правила, и никто не позволит их нарушить.
«Ты бы ему в глаза это сказал», — пронеслось в голове у Карловича, а посоветовал он так:
— Саша, утро вечера мудренее. Я уже почти заснул. Бесполезно что-то сейчас обсуждать. Если есть желание, позвони ему, предупреди.
«Позвони-позвони, дурак, познакомишься с кузькиной матерью».
— У меня нет его домашнего телефона.
«О, да ты еще и хитрожопый, — прикидывал Карлович. — Хочешь потом сказать, что, мол, Конрад Карлович телефончик подсказал. Или еще хуже скажешь: мы с Конрадом Карловичем посоветовались и решили вас предупредить. Нет уж, х… тебе телефон. Погибай один. Меня здесь не стояло».
— Я ему домой не звоню. А телефонную книжку на работе оставил.
— Мы завтра не улетим, — после паузы сказал Чеховский. — Я не хочу участвовать в балагане. Серьезные люди перестанут со мной здороваться.
«Да они никогда с тобой и не здоровались», — возмутился про себя Карлович и завершил неприятный для себя разговор:
— Я лично спать хочу. День сегодня трудный. А завтра будет еще труднее.
Карлович не ошибся. Исторический день отлета многим запомнился на всю жизнь. Шоу началось точно по расписанию — в десять утра. В депутатском зале аэропорта Внуково толпились сотни людей. Вернее, кто-то толпился в зале, кто-то на улице, на свежем воздухе. Ближе к десяти вереницей пошли машины, причем модных и дорогих машин наблюдалось абсолютное большинство. Журналисты с камерами и диктофонами тяготели к буфету. Телекамер было столько, что, по всей видимости, во всей остальной Москве съемки были прекращены. Но самое главное, прямо рядом с депутатским залом стоял красавец «Ил», зафрахтованный молодыми бизнесменами из Дворца спорта. Конрад Карлович приехал пораньше и наблюдал весь процесс с тревогой и интересом.
«Однако, — прикидывал он в уме, — как Олимпиада получается».
Кто-то слегка взял Карловича за локоть. Это был Чеховский.
— О… здравствуйте, — заулыбался Карлович настороженной улыбкой. — Решили все-таки прийти.
— Решил… — недовольно протянул Чеховский и, перейдя на полушепот, сообщил: — Вы знаете, что вся эта братия рассчитывает улететь в Лазанию? Ни у кого нет никаких билетов. Списков отъезжающих тоже нет.
— Кто же их позвал?
— Кто! Он… Он прямо так и сказал: все желающие журналисты полетят с нами. Как вам нравится? Трех самолетов не хватит их рассадить.
— Да тут и разных сомнительных личностей полно. Не только журналистов.
— Вот именно. Авантюра… Чистой воды авантюра. Они еще не знают, что нет разрешения на пролет.
— Но самолет-то стоит…
— Ну и что… Самолет может стоять где угодно, хоть у вас на даче.
— На моих шести сотках можно разместить только ишака.
— О… идет, — зашипел Чеховский. — Смотрите, как вырядился.
На здание аэропорта катился смерч — толпа, в центре которой шел Семаго. Он был одет в камуфляжную форму, эдакий солдат удачи. Вокруг суетились, расталкивая друг друга, журналисты, операторы с камерами, партийные помощники, зеваки, авиационное начальство, бомжи, цыгане, юродивые, кликуши. Атмосфера была вполне естественной для партийных тусовок, то есть нервной, наэлектризованной, на грани истерики.
— Не имеете права, — кричал Семаго. — Какой комиссионный сбор… простите… какое разрешение на пролет? Дети Лазании умирают ежедневно, ежечасно. Вот мы сейчас здесь идем, а там уже кто-то умер. Там уже кто-то заболел. Дети не могут ждать разрешения.
— Но есть порядок. Я его не могу нарушить, — ныл чиновник, семенивший рядом. — Компанию лишат лицензии, а вас посадят истребители.
— Вашу компанию и так лишат лицензии. Я позабочусь. Я поставлю на ноги всех. Считайте, вы уже без лицензии. А насчет истребителей не беспокойтесь. — Тут Вольфрамович увидел Чеховского и, зыркая на того, тут же заявил: — В составе нашей партии есть конструкторы и даже один генерал авиации. У нас есть свои истребители. Посмотрим, чьи истребители лучше. Это покажет бой.
— Но, товарищ Семаго, я не имею права вас выпустить. Получите разрешение и тогда…
— Я вам не товарищ, псковский волк вам товарищ. Немедленно соедините меня с Генеральным секретарем ООН.
Толпа ворвалась в помещение депутатского зала, сметая на своем пути не сориентировавшихся вовремя пассажиров и сотрудников аэровокзала. Вождь рванулся к телефону.
— Немедленно, — рычал он на помощников, — немедленно дайте мне телефон Генсека ООН в Нью-Йорке.
— В Нью-Йорке сейчас ночь, — бросил кто-то из толпы.
— Тогда звоните ему домой, звоните его любовнице, наверняка он у нее. Звоните, подлецы, — командовал шеф. — Звоните президенту, премьер-министру нашей великой страны, звоните министру иностранных дел.
— А телефоны… — промямлил один из помощников — розовенький мальчик, совсем, видно, дурачок, — номера телефонов где взять?
«Кажется, один труп сейчас будет». — Конрад Карлович закрыл глаза, чтобы не видеть сцену публичной казни.
— Телефонов у тебя нет! Работаешь в политической партии — не знаешь, как позвонить премьер-министру?! Подлец, мерзавец, пятая колонна, цэрэушник. На кого работаешь, собака? Кто тебе платит? А ну-ка иди сюда!
Семаго хотел было ухватить парнишку, но тот вырвался и побежал наутек.
— Немедленно! Охрана! Арестовать мерзавца, шпиона! Кого держим?! Мерзавцев держим. Почему держим? Денег нет. Мы, конечно бы, наняли честных и квалифицированных, но за наши деньги таких не найдешь. Приходится брать уродов и шпионов, но подешевле.
Тем временем охрана ловила по всему аэропорту мальчишку. Ловля вызвала всеобщий интерес граждан, уставших от однообразия окружавшей их действительности. Граждане разбились на два лагеря: тех, кто за мальчишку, и тех, кто за его поимку. Операция закончилась в общественном туалете, где преследуемый заперся в кабинке. Охрана доложила об этом боссу и попросила дальнейших инструкций. Босс сам ворвался в туалет в сопровождении пяти телекамер. Справлявшие естественную нужду сразу отпрянули от писсуаров и спрятали это дело в штаны.
На присутствие телевидения они не рассчитывали.
— Попался, подлец, — негодовал Семаго. — У нас длинные руки. Мы люди конкретного дела. Чистосердечное раскаяние облегчит твою участь. Выходи!
— Не могу. У меня понос, — раздалось из-за дверки, и в доказательство этого раздался шум спускаемой в