– Это не для тебя, – покачав головой, объяснила она вновь появившемуся рядом лабрадору.
Пока она смаковала начинку, пес не сводил с нее печальных глаз.
– И нечего так на меня смотреть! – Коррин повернулась к лабрадору спиной и принялась за тесто.
Но когда он коснулся лапой ее ноги, ей все же пришлось взглянуть на него.
– Ты очень голодный, да? – спросила она, отхлебнув сидра. – Ну вот тебе, лови! – И она бросила ему кусочек корки.
Посмотрела на грустную песью морду, добавила мяса и предупредила:
– Это все!
Мгновенно проглотив подачку, пес вернулся за добавкой.
– Я что тебе сказала? – Коррин с улыбкой погладила костлявую собачью спину и бросила на землю еще один кусочек. – Это точно последний, – показала она ему один палец.
– Эй! – донеслось с пляжа.
Коррин оглянулась и увидела бородача со свисающим из-под майки животом, карабкающегося вверх по усыпанной галькой тропинке.
– Убери руки от моей собаки, – рявкнул он.
– А чего ж ты за ним не присматриваешь? – огрызнулась Коррин.
– Тебе-то какое дело?
Коррин промолчала.
– Барс, ко мне! – крикнул бородач. – Барс!
Лабрадор не двигался. Мужчина встал прямо возле столика Коррин, и пес чуть придвинулся к ней.
– Похоже, не нравишься ты ему, – сказала Коррин. – Он тебя типа боится. Может, кормить надо получше?
– Я спросил, твое какое дело?! – заорал бородач, хлопнув жирными ладонями по столу и нависнув над ней.
Коррин быстрым движением схватила вилку и воткнула ему в руку. Брызнула кровь. Мужик завопил… собака метнулась прочь.
Коррин вскочила, перепрыгнула через заборчик вокруг паба и побежала по дорожке обратно к Дилу.
– Сука проклятая! – орал бородач, выдергивая вилку. – Ну, я тебе покажу!
Она обернулась на бегу и увидела, что по руке, которую он прижимает к груди, струится кровь.
– Беги, сука, беги, – кричал он. – Я на тебя в полицию пожалуюсь.
– А я на тебя в ОБЖ.
– В ОЗЖ[5], дура ты набитая!
– Да какая разница! – отозвалась Коррин, показав ему средний палец.
Но, когда она отвернулась, ее глаза наполнились слезами: похоже, она и вправду дура.
Глава 24
Яне хочу даже слышать об этом, Бен, – говорит Мадлен, едва я вхожу в ее кабинет и закрываю за собой дверь.
Не поворачивая головы от экрана, она протестующе выставляет перед собой ладонь.
– Нам нужно повысить посещаемость сайта, и ради этого мы сделаем все возможное. Не сомневайся: мы найдем для твоей мамы правильные слова.
– А что если я соглашусь написать о ней сам? – говорю я, шагнув к ее столу.
– Согласишься? – Мадлен наконец поворачивается ко мне.
– Возможно. На моих условиях.
– На твоих условиях? И что это за условия?
– Я расскажу о расследовании, которое собираюсь провести.
– Нет, – отрезает Мадлен. – Это не то, что нужно читателям.
– Со смертью мамы связаны вопросы, на которые пока нет ответов, – говорю я, выдвигая стул так, чтобы сидеть прямо напротив начальницы. – Я лишь теперь понял, что никогда не верил, будто мама могла вот так вот уйти из жизни. И я хочу воспользоваться случаем и разобраться в том, что произошло.
– Я сказала – нет. Точка!
Повисает пауза. Затем Мадлен перегибается через стол:
– Бен, ты не узнаешь ничего нового. Напиши мне лучше тысячу слов о своих отношениях с мамой и о своих надеждах на будущее. Мы сделаем новую фотосессию у тебя дома в Хадли. Читателям это понравится, и мы растиражируем эту публикацию во всех СМИ. А я выплачу тебе бонус – десять тысяч фунтов.
– Это во столько вы оцениваете мою семью?
– Хорошо, пятнадцать.
– Я не торгуюсь.
– Прекрасно. У меня через три минуты встреча, так что если ты не против… – говорит Мадлен, поднимаясь; ее костюм в стиле спорт-кэжуал стоит больше моей недельной зарплаты.
Она обходит стол и останавливается возле меня.
– Разговор окончен.
– Абигейл Лангдон умерла, – произношу я тихо.
Мадлен, которая в этот момент сдувает воображаемую пыль со своих эффектно наманикюренных ногтей, явно ошарашена. Несколько секунд она испытующе смотрит на меня. Я спокойно выдерживаю ее взгляд. Тогда, взяв себя в руки, Мадлен нажимает на столе кнопку переговорного устройства:
– Отмените мою двухчасовую встречу.
Не отпуская кнопку, делает паузу, опять смотрит на меня и добавляет:
– И трехчасовую тоже.
Затем она подходит к холодильнику и достает банку колы.
– Хочешь?
– Диетическую, если можно.
Кажется, она скептически хмыкает, когда идет с ней ко мне.
Выдвинув стул, Мадлен садится напротив, открывает свою банку и, наполняя стакан, переспрашивает:
– Так Лангдон умерла?
Я киваю:
– Убита.
Мадлен водит пальцем по накачанным ботоксом губам и молчит.
– Полиция считает, что ее новая личность была раскрыта, – продолжаю я. – Когда она вышла на свободу, суд вынес несколько запретов, чтобы помешать прессе назвать ее новое имя.
– Не против нас.
Мадлен придвигается ближе к столу и делает глоток.
– Лангдон убили точно так же, как были убиты Ник и Саймон, – говорю я.
И вижу ужас в ее глазах.
– Вы тогда уже были местной журналисткой, так что, думаю, я могу не напоминать вам детали.
Мадлен сжимает стакан.
– Бен, мне было семнадцать. Когда убили твоего брата и Саймона Вокса, я была школьницей.
Живя в Ричмонде, Мадлен знала, насколько гнетущее впечатление произвело это убийство на всю нашу округу. Меньше чем через год после суда она начала работать в местной газете, но быстро поняла, что ее мечте стать фоторепортером не суждено сбыться. Зато у нее обнаружился прекрасный нюх на классные истории.
– Вы писали об этом случае чаще любого другого журналиста.
– Да, он положил начало моей карьере, и я никогда этого не скрывала.
Мадлен, тогда еще новичок, написала о том, как сказалась трагедия на гимназии Хадли и ее учениках. Заметка понравилась редактору и пришлась по вкусу читателям. Тогда она написала продолжение, на этот раз об отце Саймона – Питере, который к тому времени сделался едва ли не бродягой. Эту ее историю прочитала вся страна.
– Он поднял вас на национальный уровень, – говорю я.
– Я писала только то, что могло помочь городу. И твоей семье.
– А заодно и вам…
– Я – журналист, Бен, так же, как и ты. Я не собиралась посвящать свою жизнь убийствам в Хадли…
– Но если эти убийства дают толчок карьере и превращают вас в одну из самых влиятельных медиаперсон двадцать первого века, то можно и посвятить им какое-то время.
– Не пойму, чего ты от меня добиваешься. Хочешь провести расследование – прекрасно. Даю тебе семь дней. Рассказ о нем должен появиться на сайте к десятой годовщине смерти твоей мамы. Доволен?
Я молчу.
– Бен?
Я поднимаю глаза на сидящую напротив меня Мадлен.
– В доме Абигейл Лангдон, которая перед тем, как ее убили, жила под именем Дэми Портер, нашли два написанных мамой письма.
Мадлен встает и, подойдя к своему столу, машинально проводит рукой по клавиатуре. Я пристально смотрю на начальницу.
– Полицию очень интересует и то, как мама узнала, под каким именем жила Лангдон, и то, как маме удалось с ней связаться.
Мадлен поворачивается к окну.
– Пойдем пройдемся, – говорит она тихо.
У лотков рынка Боро, как обычно, толкутся праздные туристы и деловитые офисные клерки.
Мы молча пробираемся через толпу. Проходя мимо прилавка с сыром, я беру на пробу кусочек с голубой плесенью.
– Ты вообще когда-нибудь бываешь сыт? – спрашивает Мадлен.
– Я не обедал, – поясняю я.
Мы сворачиваем с оживленной площади и идем вверх к «Золотой лани»[6], где садимся на лавочку возле причала, лицом к Темзе.
– В первый же день вы научили меня тому, – говорю я, – что у каждого хорошего журналиста есть свои источники, а у лучших – еще и свои тайны. И никто не раскрыл больше тайн, чем вы. Расскажите мне, что случилось, когда девочек освободили.
– Не забывай, что в то время я еще только прокладывала путь к успеху. Я работала десять лет и была готова возглавить общенациональную газету.
Мадлен начинает торопиться.
– Еще одна по-настоящему крутая история – и мне бы уже не смогли отказать.
– Вы бы стали самым молодым редактором общенациональной газеты.
– И к тому же редактором-женщиной, Бен. Десять лет назад это еще было ужасно сложно.
– Ясно. Просто расскажите, что произошло.
– Я довольно быстро выяснила, что после освобождения у Лангдон возникли проблемы. Она оказалась замешана в скандале с наркотиками в Глазго, и ей грозило разоблачение новой личности. Как ни странно, в этой истории она была невинным свидетелем, но ее все же потребовалось срочно переселить. Пришлось привлечь нескольких местных полицейских, а это – верный путь к утечке информации. В общем, очень скоро я уже знала, где она живет.
– Бесценные сведения, но, понятное дело, не для печати. Это должно было вас бесить, – говорю я. – И вы решили воспользоваться ими иначе.
– Вовсе нет, – быстро возражает Мадлен. – Ничего подобного. Я лишь написала несколько статей в первые недели после освобождения девочек – и все. Рассказала, какой сильной была твоя мама, с каким достоинством она держалась. Благодаря этим публикациям ей многие стали сочувствовать.
– А потом?
– Больше ничего не было.
– До тех пор, пока?..
Мадлен кашляет и потирает шею.
– Я случайно оказалась в Сент-Марнеме. Твоя мама как раз выходила от врача, а я входила.
– Чистое совпадение, – говорю я. – Да тогда каждый журналист мечтал об интервью с мамой!
– Я сделала вид, что не сразу ее узнала, а потом представилась. Она поблагодарила меня за статьи, но добавила, что на деле все было иначе. Ты должен знать, Бен: ты был для нее всем. Поверь мне.