Я смотрю не на нее, а на реку.
– Что было потом?
– Мы сели на лавочку у пруда. Она расспрашивала меня о девочках. Мол, считаю ли я, что мог быть замешан кто-то еще? Нет ли в Хадли людей, которые знают больше, чем говорят?
– Дайте угадаю: вы были готовы поддержать любую теорию заговора, которая могла прийти ей в голову. Если бы вам удалось завоевать ее доверие, она могла бы согласиться дать вам интервью, в котором всем отказывала, а вы бы тогда сразу стали редактором.
– Нет, Бен, все было не так!
Но как бы искренне Мадлен ни протестовала, я, повернувшись к ней, замечаю в ее глазах признание.
– Мне нечем гордиться, – сдается она.
Минуту мы сидим молча, а потом она продолжает:
– Мы договорились о встрече. Просто побеседовать, не под запись.
– И она снова спросила вас о девочках?
– Да.
– О том, где они по-вашему могут быть?
– Она имела право знать.
Хотя первые подозрения возникли у меня уже после утреннего разговора с Барнздейл, признание Мадлен приводит меня в ярость.
– Интересно, согласится ли с вами полиция. Похоже, только от меня сейчас зависит, свяжут ли они вас напрямую с убийством Лангдон.
– Что ты им сказал?
Я не вижу лица Мадлен, но голос ее звучит тревожно.
– Ничего. До сих пор я не был уверен, – говорю я.
И поворачиаюсь, чтобы взглянуть на нее.
– Вы знали, что мама в отчаянии, и, поделившись с ней информацией, втянули ее во все это.
– Нет, Бен…
– А дать вы ей могли только одно – Абигейл Лангдон. Это вы и сделали.
Опустив голову, Мадлен закрывает лицо руками.
– Через несколько недель мама умерла.
Я уже трясусь от бешенства.
– Вы никогда не думали, что если бы не вы, она могла бы сейчас быть жива?
Я слышу, как Мадлен окликает меня, но не оборачиваюсь. Я ухожу.
4
Он превратился в жалкое подобие себя прежнего и отдалился от всех, кто его любил и уважал.
Глава 25
Впятницу я встал рано. Ночью я то и дело просыпался и представлял, как мама сидит за нашим старым кухонным столом, обдумывая письмо к Лангдон. Видел, как она разочарованно читает полученный ею бессовестный ответ. Лежа в темноте, я воображал, что было бы, если бы она позвонила мне, сказала, что хочет написать убийце Ника. Я бы часами отговаривал ее. Зачем это делать? Это не даст ничего, кроме новой боли. Я знал бы, что так оно и будет.
Отношения любого ребенка с родителями с течением времени меняются, но наши с мамой отношения менялись особенно быстро – по многим причинам. К моменту моего отъезда в Манчестер я уже понял, как трудно ей приходится каждый божий день. Понял, как нужна ей поддержка и чем могу помочь именно я. Пока я учился в университете, я разговаривал с ней по два-три раза в неделю, выслушивая ее новости и рассказы о всяких житейских мелочах. Когда мог – давал советы, часто практичные, иной раз – эмоциональные; но всегда старался выслушать. Однако как бы мне ни хотелось, чтоб она рассказала мне про Абигейл Лангдон, она бы ни за что этого не сделала. Она знала, что я ее отговорю.
Я спускаюсь вниз еще затемно – сварить свою первую чашку кофе. Взяв блокнот, который всегда оставляю в кухне, я начинаю намечать основу будущей статьи. Теперь я понимаю, что абсолютно уверен: мама не принимала рокового решения покончить с собой.
Чтобы прочистить мозги перед завтраком с миссис Вокс, я выхожу на пробежку. В парке еще тихо, и после беспокойной ночи прохладный утренний воздух освежает. Я сворачиваю на погруженную в туман конскую тропу – мост Хадли едва виднеется вдали. Лица Мадлен и мамы потихоньку отступают на задний план… и тут около моего плеча внезапно возникает Нейтан Бевин. Последние две-три недели мы с ним несколько раз встречались, когда он играл в футбол с Максом Райтом, и перекидывались парой фраз. Сейчас он бежит рядом, и мы обмениваемся стандартными репликами, но я быстро чувствую, как непросто мне поддерживать его спортивный темп.
– Повезло тебе жить в таком месте, как Хадли, – говорит он, когда я уже начинаю жалеть, что выбрал этот маршрут. – Люблю бегать вдоль реки. Ты тут всю жизнь прожил?
Я смотрю на него искоса и поднимаю брови. Если даже раньше он не знал моей истории, Сара должна была его просветить.
– Прости, – откликается он. – Я был не совсем уверен…
– Не расстраивайся, все в порядке. Меня больше удивляет, когда люди действительно ничего не знают.
– И часто такое случается? – спрашивает он.
– К сожалению, редко.
– Тебе никогда не хотелось переехать?
– Я уезжал ненадолго после маминой смерти, путешествовал с другом. Но здесь я по-прежнему чувствую себя дома. К тому же, как ты верно заметил, тут приятно жить.
Некоторое время мы молчим, и я могу перевести дыхание. Я бегу медленнее, надеясь, что Нейтан меня обгонит, но он держится со мной вровень.
– А ты, похоже, тут обосновался? – спрашиваю я, прерывая молчание.
Нейтан краснеет. И не потому, что утомился от бега.
– Сара классная. И Макс. Мне нравится, когда они рядом.
Мы бежим дальше, увеличивая скорость; я с трудом поспеваю за ним.
– Приходи вечером в бар, – предлагает он. – Макс будет у отца, так что и Сара сможет вырваться.
– Сегодня вряд ли получится, – отнекиваюсь я.
– Выпивка за счет заведения.
– Там видно будет.
– А ты его знаешь?
– Кого?
– Отца Макса.
– Джеймса? Здоровался при встрече. Когда он тут жил, то держался особняком.
– А в школе ты с ним не учился? Он же вроде ходил в местную гимназию?
– Да, но закончил ее года за два до моего поступления. Он ведь старше меня лет на десять.
– Он еще был школьником, когда твой брат?..
Я снова киваю.
– И даже старшим префектом[7].
– Вы с братом были близки?
Устав от расспросов Нейтана, я даю отработанный ответ:
– Как это принято у младших братьев, я его почти боготворил. Мне и сейчас порой трудно говорить о нем.
Нейтан снова краснеет.
– Прости, – говорит он.
Извинившись, я поворачиваю к дому.
Глава 26
Если задать в Сети поиск по Нику или Саймону, то первым всегда выскакивает их фото с Лангдон и Фэрчайлд в ричмондском регбийном клубе. Это фотография, которую все помнят: она обошла все газеты после убийства и потом еще раз после маминой смерти. Рвущий сердце образ, который связывает две наши семьи.
Снимок был сделан всего за несколько недель до смерти мальчиков, в день финального матча школьного чемпионата по регби. В том году старшая команда гимназии Хадли впервые в своей истории вышла в финал; ее капитаном был Джеймс Райт. Младшую возглавлял Ник. Ник привел свою команду к победе с перевесом в сорок очков, а старшая команда прервала восьмилетнее царствование школы Герцога Туикнемского в региональном чемпионате. Я входил в группу поддержки, мы скандировали, сидя на трибуне, и моей гордости не было предела. В конце игры мы вскочили и побежали на поле. Когда ликующие команды собрались для получения призов, всех победителей сфотографировали. Были сделаны снимки празднования победы с друзьями и близкими, включая тот, где Ник и Саймон стоят рядом, обняв друг друга за плечи и улыбаясь во весь рот. И еще один, где к ним присоединились Лангдон и Фэрчайлд; от этой картины меня по-прежнему – даже двадцать лет спустя – бросает в дрожь.
До того лета моя мама и миссис Вокс не были особенно близки, хотя, встречаясь у кромки продуваемого ветром поля, где они подбадривали своих сыновей, всегда останавливались, чтобы поздороваться. Мужа миссис Вокс, Питера, все в Хадли знали – он был директором нашей гимназии. Сразу после смерти Саймона мистера Вокса отправили в отпуск – «по семейным обстоятельствам». Гибель сына выбила почву у него из-под ног, а то, что он сделался олицетворением скорби – символом трагедии всего города, – сломило его окончательно. Эта ноша оказалась для него неподъемной. Он не смог вернуться к любимой работе и за два года, прошедших после смерти Ника и Саймона, буквально на глазах опустился, пережив, как я теперь понимаю, тяжелейший эмоциональный и нервный срыв. Он превратился в жалкое подобие себя прежнего и отдалился от всех, кто его любил и уважал. Мистер Вокс проводил целые дни в одиноких прогулках; несчастный человек, за деградацией которого беспомощно следил весь город. Каждый день он проходил по одному и тому же маршруту: по речному берегу, мимо моста, до Сент-Марнема, а потом обратно, через рощу, где были убиты Саймон и Ник. Выйдя из сумрака рощи (всякий раз – с покрасневшими глазами), он пересекал парк и возвращался на речной берег, чтобы оттуда снова пуститься в свое мучительное нескончаемое путешествие. Шли дни, и он становился все более неопрятным. А в Хадли между тем приезжали новые жители, город отчаянно стремился развиваться, так что Питер представлялся все более странным и зловещим персонажем.
Потеряв связь со своей семьей и своим прошлым, он начал жить под открытым небом. Каждое утро, идя в школу по берегу Темзы, я видел его, свернувшегося калачиком под мостом Хадли. Иногда я замечал миссис Вокс, которая шагала по конской тропе, неся ему продукты или чистую одежду. Позже она рассказала мне, что со временем он перестал ее узнавать и она просто оставляла под мостом горячую еду в надежде, что муж ее найдет.
А затем, спустя три года после убийства Саймона и Ника, мистер Вокс исчез. Отправившись однажды по своему обычному маршруту из Хадли в Сент-Марнем, он не вернулся через рощу, а двинулся дальше.
Вслед за мужем решила покинуть Хадли и миссис Вокс. Вместе со своей дочерью, Джейн, она переехала в квартиру в Ричмонде. И хотя оттуда до Хадли было всего пятнадцать минут, это позволило ей начать новую жизнь. Однажды вечером, уже вернувшись в Хадли после окончания университета, я столкнулся с Джейн. После минутной неловкости мы с ней осознали, что у нас много общего. Будучи, как и я, моложе своего брата, она возвела его, как это свойственно многим младшим сестрам и братьям, на пьедестал и, подобно мне, в течение многих лет была вынуждена справляться с собственным горем, одновременно поддерживая мать. Раз в пару месяцев мы с Джейн вместе ходили в паб, чтобы вспомнить детство, и нам становилось легче.