– Ася, наверное, тебе было непросто все это создавать.
– Да… Признаюсь тебе, я влюбилась в Богдана. Он стал для меня очень близким, дорогим человеком. Иногда я совершенно забывала, что он слеп, потому что в нашем общении, интиме ничего не выдавало это обстоятельство. Странно, но у меня было чувство, что он всегда во мне, что он слышит и видит меня изнутри. И в один прекрасный момент я совсем забыла и перестала осознавать, что он меня никогда не видел. Мы с ним много гуляли, путешествовали. Представляешь, однажды в Париже, когда традиционно ночью в определенное время начинает светиться Эйфелева башня, мы были среди толпы туристов, и я с восторгом смотрела на легендарную достопримечательность. И когда она вновь загорелась, Богдан так естественно и восторженно произнес: «Как же это красиво!» И так случалось во многих наших путешествиях.
Время шло, а боль Богдана не утихала, я ловила себя на мысли, что никогда не займу в его сердце столько же места, сколько в его сердце отдано дочери. От этих мыслей мне становилось и жутко, и мерзко, я была противна самой себе и в то же время ощущала, как необходима Богдану и как сильны наши отношения. Он любил меня и доносил до меня это и словами, и действиями, и фактами. И я любила его, и слепого, и тоскующего, и потерянного.
Шло время, ремонт приближался к завершению. И когда я впервые привела Богдана в его новую квартиру-студию, он очень медленно шел по ней, не отрывая рук от стен, подолгу останавливаясь у каждой оформленной фотографии, водил по ней ладонью и спрашивал, какая именно это фотография, запоминая их положение и содержание.
– Я помню все эти фотографии… Помню, когда они были сделаны и о чем в этот момент мы говорили с Амелией, – сказал он.
В этот же вечер Богдан предложил мне переехать в его новое пространство, но морально я не могла. У меня было чувство, что в этом доме живут два человека: отец и дочь. И я решилась ему честно озвучить свои чувства, что мне тяжело, что я вижу его ребенка везде, и что мне сложно осознавать, что девочки нет в живых.
– Ася, а ты смотри на нее, будто это я. Это же часть меня, неразделимая со мной. И она всегда будет со мной.
– Может, тебе стоит ее отпустить? – спросила я.
– Помоги мне это сделать, – сказал Богдан, и его щеку пересекла тихая линия слезы.
Сорок дней я заставляла его писать письма Амелии. Каждый день он писал их по два-три часа. Физически ему это было очень сложно сделать, но я просила, чтобы он писал, как будто видит, что пишет. Ведь мышечная память у него осталась. Сколько он плакал, белугой ревел. А я наблюдала в стороне и тоже плакала, глядя на то, как больно ему. С каждым днем он плакал меньше и меньше. Каждый день он отпускал ее и отпускал…
На сороковой день ему стало значительно легче, и я предложила закрепить состояние облегчения походом к психологу. Он согласился и еще несколько месяцев проходил терапию у психолога.
– Ася, а чем Богдан занимался? На что он жил? Откуда у него был доход сделать ремонт и так далее?
– До того, как Богдан потерял зрение, он хорошо поднялся на недвижимости, а также вошел в учредительский состав одного крупного предприятия, которое достаточно быстро набрало обороты. Он живет в основном на пассивный доход, иногда для разнообразия работает в call-центре.
– Что было дальше, Ася?
– Однажды мы с Богданом ужинали. Я приготовила пасту болоньезе, мы пили вино и мило беседовали. Я рассказывала о новых проектах, об интересных клиентах, о том, что готовлюсь посетить очередную тематическую выставку и всякое такое повседневное. Сижу, взахлеб рассказываю с интересом и чувством, как вдруг между слов Богдан вставляет: «У тебя на подбородке соус». Я вытираю подбородок и продолжаю свой словесный поток. Как вдруг меня осенило осознание его слов! Я смотрю на него и сказать ничего не могу. Единственное, что я смогла выдавить из себя, так это один лишь вопрос: «Что ты сказал?»
– Что слышала! – с улыбкой произнес Богдан и вытер мне рукой остатки соуса с подбородка.
– Ты видишь?
– Да, третий день как, – не переставая улыбаться, ответил Богдан.
А я живу, даже не почувствовала ничего, ни изменений в глазах, ни в поведении. И лишь потом я начала сознавать, что второй день не слышу стук удара трости по полу.
– Почему ты мне ничего не сказал? – спросила я.
– Я наблюдал за тобой и любовался, – ответил мне Богдан.
– Ася, какая красивая история. Вы сейчас вместе?
– Нет, Айгуль. Мы были счастливы, нам было хорошо. Богдан бесконечно читал книги, смотрел фильмы, мы много путешествовали. Ничто не предвещало плохого, но однажды случилось то, что случилось. Богдан стал нервным, начал курить. Я его явно раздражала, причем по пустякам: не туда положила, не так повесила и так далее. Я грешным делом начала думать, что моя внешность оказалась хуже, чем он себе ее представлял, будучи незрячим. Но, как говорится, шила в мешке не утаишь, и он мне признался. Оказывалось, он встречался со своей бывшей женой, у них пробудились прежние чувства, и он хочет вернуться к ней и попробовать зачать ребенка, который, возможно, будет похож на Амелию. Я молча собрала вещи и ушла.
– Как ты с этим справилась?
– Айгуль. Я его отпустила. Отпустила так, как научила его самого отпускать. Ведь если не признать свободу выбора другого человека, легко упустить всю жизнь, так и не увидев ее краски. А я вижу…
И она улыбнулась…
Улыбка 12
Имя: Фаина Георгиевна.
Возраст: 70 лет.
Данные: рост 160 см, вес 53 кг, 88-69-90. Брюнетка, иссиня-черные волосы, идеально лежащие в каре с идеально ровной челкой.
Деятельность: актриса, профессор, преподаватель актерского мастерства.
Статус: замужем.
Техническое задание: «Ненавижу ходить по магазинам в поисках нужных образов. Мне нужны завершенные стильные комплекты для встреч со студентами, а также удобные спортивные наряды для пеших прогулок перед сном».
Фаина Георгиевна – любимица публики. Невозможно назвать ее пожилой, у нее молодые глаза и звонкий смех. Она завораживает своей харизмой и насытиться ею совершенно невозможно. Она гипнотизирует собой и только спустя несколько дней после расставания приходит осознание, что все предыдущие часы и дни мысленно вы продолжали общаться. У Фаины Георгиевны очень гладкое ухоженное лицо с ровным цветом, практически без косметики. Не было никаких намеков на пластику или искусственность в лице. Во всем ее обаянии присутствовала некая магия. В ней была настоящая красота, идущая изнутри через все клеточки ее удивительного лица. Оттого и случалась влюбленность в нее у всех, кто начинал говорить с ней. Как бы мне хотелось в ее возрасте быть такой, думала я, не сводя с нее глаз, жадно любуясь мимикой ее лица и движениями рук. Ее руки завораживали, они будто поглаживали лепестки невидимых роз, которые находились у нее в руках. И еще рядом с ней было то самое чувство, что она наслаждается всем, что происходит с ней в моменте: от вдоха до звона собственного смеха.
Фаине Георгиевне одежду я привожу домой. Договариваюсь с руководством бутиков, которые давно и хорошо меня знают, и привожу готовые комплекты на примерку в ее роскошную сталинку. Как правило, она оставляет у себя все, привезенное мной. На этот раз это был стильный брючный костюм глубокого темно-зеленого цвета, две водолазки к этому костюму черного и оранжевого цветов, роскошная белая блуза с воротником в барочном стиле, идеально сидящая юбка-карандаш в черно-белую клетку, прекрасно сочетающаяся с жакетом от костюма, вышеперечисленными водолазками и блузкой; а также стильное платье из черной экокожи, в котором она смотрелась элегантной, молодой, но не молодящейся. Комплекты дополнили пара красных лоферов и небольшая сумка через плечо.
– Милая моя, как же здорово, что ты у меня есть! Волшебница моя. Как мне все нравится, не терпится пойти к моим студентам! Оставляем все, дорогая!
Как же мне нравилось, как она смотрит на себя в зеркало, с неподдельным восхищением и любовью.
– Дорогая, идем я сварю тебе кофе, мне студенты такие конфеты подарили, ум отъешь! Угостить тебя хочу, Айгуленька, идем-идем.
И я сама не поняла, как очутилась за круглым столом, накрытым белой ажурной скатертью. Передо мной стояла невероятной красоты антикварная чашка с ароматным кофе, а рядом конфеты ручной работы и пастила.
– Фаина Георгиевна, а можно вам задать вопрос?
– Милая, конечно, я уже в таком возрасте, что мне очень хочется отвечать на любые вопросы, – смеясь ответила Фаина Георгиевна.
– С высоты своей мудрости и опыта скажите, пожалуйста, что бы вы поменяли в своей жизни? – спросила я.
– Айгуленька, наверное, только одно: я бы еще больше любила. Ведь я не любила так, как могу, но любила так, как могла.
– Вы о чем-то жалеете?
– Что ты! Конечно, нет. Я прожила очень красивую и ясную жизнь.
– Ясную?
– Да, ясную. По-другому, как сейчас говорят, осознанную жизнь.
– Расскажите, пожалуйста, самые интересные моменты. Фаина Георгиевна, вы такая впечатляющая, и я уверена, что ваши истории помогут мне и многим понять что-то важное.
– Да, Айгуленька, в твоих словах есть положительный заряд. Расскажу. А ты напишешь книгу с такими вот историями, наверняка с твоей работой и окружением у тебя их ох как много! Обещаешь?
– Не знаю, зачем я это говорю, но да. Обещаю.
– Тогда слушай. Сколько помню себя, столько помню, как мне было бесконечно интересно с одним человеком. В детстве он как никто понимал меня и веселил, когда я становилась старше, он спокойно объяснял, опираясь на существующие факты, почему происходит что-то так, а не иначе. А когда я уже стала взрослым человеком, он давал мне опору и поддержку во всем. Даже сейчас он находится рядом. И этот человек – я сама. Я всегда была самодостаточной, мне было достаточно себя. То ли это от того, что с раннего детства я оставалась дома одна, родители постоянно работали, то ли это врожденный дар. Одним словом, я с раннего детства исследовала человека, живущего внутри меня. Из раннего помню, как мы с ним закапывали клады, хоронили жуков и мышей, молились за их души. Как, читая книгу, да даже того же «Тараканище», я часами слушала диалог внутри себя, когда спорили два человека о личности Таракана. Я говорила, что это бред и так не бывает, чтобы внезапно у зверей случилась паническая атака, а мой внутренний друг объяснял, что в этой сказке за образами зверей зашифровано послание поэта, и понимают его только избранные, и от этих мыслей мне становилось страшно. В школе меня дразнили за мой длинный нос, а мой внутренний друг го