Неизбежный кошмар организации такого мероприятия тяжелым грузом ложится на мою надежду. Понятно, что все в теории, но даже в теории мое спасение выглядит как многодневное испытание — с того момента, как меня обнаружат. Чтобы протащить человека на носилках сто метров по ровной широкой дороге, требуется шесть человек и пять минут. То же самое, но по узкой извилистой тропе займет у них полчаса. Как только появляется необходимость применения веревки — что для спуска, что для подъема, — добавляется еще час или два даже в идеальных условиях. Каждый уровень сложности увеличивает количество необходимого времени и ресурсов, а к тому же повышает риск для самих спасателей. С моей точки зрения, все те каменные пробки, над или под которыми я пролез, спускаясь по каньону, уменьшают вероятность того, что я выживу в процессе эвакуации моего бесполезного тела. Если к тому моменту, как спасатели меня найдут, я все еще буду жив, то, скорее всего, умру, не дождавшись квалифицированной медицинской помощи. Осознав, что все это не имеет значения, — я умру прежде, чем спасатели доберутся до этой части каньона, — я закрываю левый глаз в неосознанной гримасе и продолжаю сеанс видеозаписи. Я злюсь.
— Я попробовал… Я попробовал отрезать себе руку. Но не смог даже прорезать кожу своим тупым ножом. Попробовал пару других лезвий, но всего-навсего расцарапал руку. Кровь, правда, почти не идет — она, вероятно, уже слишком густая. У меня еще осталось чуть-чуть воды. Ну, фактически я уже перешел… Сделал пару глотков собственной мочи, которую собрал в кэмелбэк. Я ее как бы очищаю. Осадок отделился от жидкости. — Подчеркивая каждое слово, уточняю: — На вкус моча — жуткая гадость.
И делаю паузу, звучно чмокнув губами при попытке сглотнуть.
— У меня остался кусок буррито, который мне уже трудно будет переварить. Я попытался еще раз поднять камень, но мне не удалось его сдвинуть. Таким образом, прошло почти семьдесят часов с того момента, как я выехал на велосипеде со стоянки в начале тропы на Хорсшу. За это время я выпил около трех литров воды и пару глотков мочи. По поводу воды я не очень волнуюсь, хотя слишком ослаб, чтобы что-либо делать. Даже валун уже крошить не могу. Это… Я пробовал, но мне не хватает сил и сообразительности… Смешно все это.
От отвращения к собственному бессилию я вздрагиваю, из губ вырывается тяжелый стон. Я качаю головой, хмурюсь, гримасничаю, потом закрываю глаза и собираюсь с силами настолько, чтобы посмотреть прямо в камеру и сказать то, что мне надо сказать сейчас:
— Мама, папа, я действительно люблю вас, мои дорогие. Я хотел сказать вам, что все, что мы делали вместе, было совершенно прекрасным. Я просто не ценил эти моменты так, как, я знаю, должен был ценить. Мама, я люблю тебя. Огромное спасибо, что ты приезжала навестить меня в Аспен. Папа, спасибо тебе за прошлогоднюю поездку вместе с «Голден лиф тур». Мне было так здорово с вами тогда — впервые за долгое-долгое время. Спасибо вам обоим за то, что понимали, поддерживали и поощряли меня весь последний год. Весь этот год я жил настоящей жизнью. Мне жаль, что я не смог научиться всему, чему был должен, вовремя и быстрее, чем получилось само. Я люблю вас. Я всегда буду с вами.
Я сжимаю губы и чувствую, как глаза наполняются слезами. Наклоняю голову и снова зажмуриваюсь, потом киваю камере, как будто прощаюсь, прежде чем нажать на «паузу». Унылый ветерок заглядывает в каньон, ночное затишье приходит к концу. Я опять запускаю камеру, и теперь мои мысли обращены к сестре. Я понимаю, что горе потери сильно омрачит ее выпускной в университете и свадьбу, назначенную на это лето.
— Я хотел сказать Соне и Заку, что желаю им всего самого лучшего в грядущей совместной жизни. Вы, ребята, просто прекрасная пара. Соня, дружище, тебя ждет большой успех. И вы, ребята, будете очень счастливы вместе. Жаль, что я не смогу увидеть, как это все начинается. Соня, через месяц ты получишь диплом. Сделай свою жизнь прекрасной, это будет лучшая память обо мне. Спасибо.
Мне так приятно думать о своей сестре. Несмотря на то что в школе я получал хорошие отметки, она переиграла меня на этом поле, как и во всех других областях. И я люблю ее за это. Она усердно учится, чтобы стать учителем-волонтером, и я рад за нее и рад за себя. Мне кажется, что Соня отдаст мой долг перед образовательной системой, который я накопил тем, что взял знания и не смог отдать. Я больше горжусь тем, что Соня делает в колледже, чем тем, что сделал я за шесть лет, прошедшие после получения высшего образования. Даже если я умру, великие достижения в нашей семье будут связаны с Соней. Мне спокойнее оттого, что я знаю: она стремится к этому.
Ветер опять начинает дуть из щелей каньона позади меня, и я беспокоюсь о том, что погода может перемениться. Я как будто даже могу различить слой облаков: он толще, чем я видел у себя над головой до сих пор. Грозовых туч пока нет, но я могу их так и не увидеть, пока мощный и внезапный ливень не затопит каньон. Я совсем забыл об этой опасности. Снова вытаскиваю камеру и решаю, пока есть такая возможность, записать еще несколько видеозаметок — на случай дождя. Я разгребаю мусор в голове и снова запускаю пленку:
— Меня осенило, что есть же еще опасность внезапного наводнения. Все, что у меня над головой, все это… все эти камни, под которыми я пролезал там, выше по каньону, это все следы наводнений. Четыре огромных каньона сходятся здесь, где я стою, в трещине шириной один метр. Даже если я к тому времени буду уже мертв, вода может здорово все запутать. Эту пленку невозможно будет посмотреть, и тело мое будет изуродовано. Но пока ничего подобного, хотя временами уже думаю, пусть бы наводнение началось. По крайней мере, напьюсь. Не знаю, это, наверное, звучит ужасно смешно, но я думал об этом ночью. Когда ты тянешь уже на отходах собственного организма… Знаю, что не стоит этого делать, там слишком много солей и всякой ерунды, это только ускорит процесс. Три дня тут, и я без воды уже полтора дня. Думаю, у меня есть еще полтора дня. Я буду держаться, но очень удивлюсь, если увижу хотя бы полдень среды.
Я останавливаю запись. Жесткие и трудные слова! Я окончательно и ясно выразил словами, что мне осталось тридцать часов или около того, это наполняет мою душу обреченностью и сбивает с пути. Я кладу камеру на валун, тело непроизвольно обмякает в обвязке. Эхо звенит в голове: «Если я увижу хотя бы полдень среды». Наконец эти слова рикошетом ударяют по синапсу, который отвечает за здравый смысл. В следующую секунду я уже снимаю фиолетовую стропу с правой руки и связываю ее концы узлами Прусика на веревке. Вчера я достаточно напрактиковался и собираю полиспаст 6:1 за ничтожную долю того времени, которое понадобилось мне в первый раз. Одной рукой и без особенных проблем я встегиваю в карабин веревку, которая привязана к валуну, и располагаю узлы Прусика с ловкостью, изумляющей меня самого. Ночью, возясь с веревками, я был уверен, что моя способность к координации действий высохла. Припрятав в рюкзак камеры, нож, бутылку с остатками воды и пакет с мочой, я очищаю поверхность валуна и под конец надеваю на лоб поцарапанные очки.
«Готовность номер один», — говорю сам себе, дважды перепроверив прусики и удостоверившись, что они работают в правильном направлении. Петли для ног теперь расположены чуть выше моего пояса — выше, чем вчера, наверное, я использовал немного больше веревки в этот раз, — но я сначала вдеваю левую ногу в нижнюю петлю, а потом влезаю и в правую.
Отлично. А теперь давай подними этот валун, Арон! Сделай это! Прыгай! Сильнее! Дерни веревку сильнее! Еще сильнее! Мощный рывок! Ты должен сделать это! Камень должен сдвинуться!
Я ворчу, пыхчу, я дергаюсь всем весом на полиспастной веревке, я со всех сил рву основную веревку. «Ну! Двигайся же, черт тебя дери!»
Ничего. Я абсолютно бессилен против массы этого валуна и трения камня о камень, пробки о стенки каньона. Мои ноги сами выскакивают из петель, как будто обладают собственным разумом и знают, что я больше не буду делать бессмысленных попыток. Я снова побежден. Мне не за что больше уцепиться. Я отчаянно гибну в этом готическом одиночестве; чем больше я борюсь, тем сильнее оно сжимается, выдавливая из меня жизнь. Я беру пятнадцать минут передышки. Хочется плакать, но всхлипываю всухую, — похоже, я истощен настолько, что не могу тратить силы даже на слезы. Что толку плакать? Только тратить и без того скудный остаток жидкости в организме.
Я медленно осознаю на себе тяжелый и холодный взгляд ножа из глубины рюкзака. Ничто не случайно в этом мире, и то, что я взял с собой нож, тоже не случайно. Внезапно я понимаю, что именно я должен сделать. Вновь собираясь с мужеством, снимаю фиолетовые прусики с полиспаста и завязываю стропу вокруг бицепса правой руки. Потом достаю и готовлю остальные части жгута, придуманного вчера: изоляция от трубки своего кэмелбэка в два оборота вокруг предплечья, двойной узел, просунутый под него карабин. Проворачиваю карабин шесть раз и закрепляю его, защелкнув на фиолетовой стропе.
Я смотрю на часы, прикрепленные к лямке рюкзака, который лежит на коленях, — 7:58. Вытаскиваю из ножа короткое лезвие, складываю ручку и зажимаю ее в кулаке, так что лезвие торчит из него под мизинцем. Подняв орудие над правой рукой, я выбираю на ней место — в верхней части предплечья, рядом с веснушкой и повыше порезов от предыдущей попытки. Колеблюсь, останавливая руку в тридцати сантиметрах от правой руки. Еще раз поднимаю мультитул и, прежде чем разум успевает меня остановить, наношу сильный удар. Кулак вдавливает трехсантиметровое лезвие по рукоятку в мышцы правого предплечья.
Срань господня, Арон! Что ты наделал?!
Я с изумлением наблюдаю за тем, как искажается мое зрение. Характер света в каньоне меняется, общий тон принимает бежевые оттенки, наиболее яркие участки становятся светло-коричневыми, тени — темно-коричневыми, как будто я переключился на кино, снятое с эффектом сепии. Я наклоняю голову к руке, и все вокруг оставляет за собой галлюциногенный след, неспешно отвечая на мои движения, словно этот псевдофильм прокручивается на треть медленнее, чем обычно. Я был наполовину уверен, что нож отскочит от руки, но, отпустив ручку мультитула, вижу, что она торчит перпендикулярно руке. Вчера казалось невозможным даже, чтобы нож пробил мою кожу, но вот пожалуйста. Я берусь за ручку тверже и слегка покачиваю нож. Лезвие встречается с чем-то твердым — какая-то из костей предплечья. Я похлопываю по ножу и чувствую, как он стучит по лучевой кости.