Я снова в пути. Прямо перед тем местом, где каньон отклоняется направо и делает широкий изгиб, похожий на гусиную шею, я шагаю налево, в боковой каньон, думая, что это главное русло. Но через сорок шагов мой истощенный организм чувствует дополнительное напряжение, и я осознаю, что на самом деле иду на подъем. Поворачиваю назад.
Не надо глупых ошибок, Арон. Будь внимательнее. Ты же знаешь, что это не каньон Хорсшу. Ты не ошибешься, когда придешь туда. Сверяй путь с картой. Ты же знаешь, как это делать.
Внезапно я чувствую влагу, которая распространяется по низу спины. Кэмелбэк протекает. Я останавливаюсь и падаю на колени, перебрасывая рюкзак вперед. Ну да, вода сочится через загубник на дне кэмелбэка. Он не рассчитан на то, чтобы сдерживать давление, а я срезал трубку, которая обычно соединяла дно и загубник. Проблема. Открываю пустую бутылку и выдавливаю в ее горлышко половину того, что осталось в резервуаре. И что теперь, интересно, мне делать? Если я оставлю воду в кэмелбэке, она вытечет и закончится до того, как я попаду в Хорсшу. Закручиваю крышку бутылки, цепляю ту на ремень рюкзака и решаю, что самое лучшее, что я могу сейчас сделать, это выпить остаток воды из кэмелбэка и пройти остаток пути на том, что есть в бутылке. Это не идеально, но лучше, чем просто терять воду.
Теперь начинается новая действительность. Я выпил пять литров воды меньше чем за час и прошел всего километра полтора по каньону. У меня остался литр воды, впереди десять километров, становится только жарче, а я становлюсь все слабее. Или я придумаю, как это сделать наилучшим образом, или умру раньше, чем пройду полпути к Большой галерее. На ум приходит воспоминание, рассказ, который я читал в каком-то журнале несколько лет назад, про легендарное мексиканское племя тарахумара. Меня впечатлило не только то, что люди этого племени пробегали по восемьдесят километров в день — зачастую босиком, по жаркой пустыне, — но и то, что они предпринимали эти супермарафоны без подстраховки, даже не брали с собой пищу и воду. Хитрость заключалась в том, что они набирали полный рот воды на старте и не глотали ее, а несли во рту, то и дело глотая понемногу, чтобы этот глоток смочил воздух, попадающий в легкие. Сохраняя темп ниже порога потения, они теряли только ту влагу, которую выдыхали. Я решаю, что стоит и мне попробовать, набираю пятьдесят граммов воды в рот и держу там, пока все ближе и ближе, метр за метром, приближаюсь к своему пикапу, скрытому где-то выше, на севере, на плато.
Я немедленно ощущаю, что хитрость работает. Я все еще хочу пить, но хорошо дышу и не чувствую и десятой доли той сухости, из-за которой выхлебал столько воды. Это может мне помочь сохранить остатки запаса.
На второй миле моего похода, в 13:09, я подхожу к слиянию каньонов Блю-Джон и Хорсшу и, не снижая скорости, поворачиваю налево по направлению к Большой галерее. Однако еще через пять минут в моей левой кроссовке накапливается столько песка, что я решаю остановиться и вытряхнуть его. Я уже натер ступню до ссадины, боль становится нестерпимой. Моей левой ноге гораздо хуже, чем правой, потому что левый носок я превратил в лохмотья, когда натягивал его на каменную кувалду, чтобы долбить валун. Снять обувь и вытряхнуть песок — это самое простое. Я все еще не умею завязывать шнурки, поэтому сильно затягиваю их и засовываю свободные концы в кроссовку, рядом с голой ногой. Терпимо. С этого момента я шагаю очень осторожно, избегая песка, — и идти так легче, и ноги берегу.
Пройдя две с половиной мили, наталкиваюсь на заграждение из колючей проволоки, висящее поперек промоины на толстых тросах, уходящих в скалу по обе стороны от русла. Это, должно быть, граница национального парка, думаю я, когда ныряю в дыру в середине изгороди, где доски расшатаны. Как только я попадаю на территорию каньона Хорсшу в Каньонлендс, кишки опять вопят, сфинктер сжимается. Я бросаюсь к подходящему месту в тени другой полки, где можно прислониться к стене и опорожнить внутренности. Диарея не сравнится с потерей крови по опасности для жизни, но, если она будет продолжаться, риск обезвоживания растет. Второй раунд закончен, я подтягиваю свои клетчатые боксеры и шорты и иду дальше. Трюк с водой помогает мне идти довольно бодро, минимизируя затраты. Я глотаю каждые пять или десять минут, но хорошая новость в том, что в бутылке у меня осталось еще пол-литра.
На четвертой миле я оставляю слева от себя стену высотой метров сто, на которой изображены десятки широкоплечих фигур огромного масштаба, нарисованные всеми оттенками коричневого и бордового. Это пиктограммы Большой галереи. Сейчас они для меня не более чем ориентир в пути. Дальше по каньону, в зарослях тростника, рогоза и камышей, я наступаю на мягкий затопленный участок, покрытый толстым ковром травы. Пройдя еще несколько шагов по болоту, раздвигаю осоку и обнаруживаю полоску открытой воды. Аллилуйя! 13:55. Я наклоняюсь к грязному ручейку шириной пятнадцать сантиметров и глубиной пять и пытаюсь еще раз заполнить свои емкости водой. Дело нудное, но стоит того: в моей бутылке осталось только сто пятьдесят граммов, и теперь я могу снова пополнить запасы. Мне приходится построить небольшую дамбу из грязи, чтобы можно было окунуть резервуар кэмелбэка в жижу. Я нечаянно запираю в бутылке пару головастиков, но решаю, что нет смысла заморачиваться и вылавливать их. К этому моменту я, должно быть, проглотил уже сотни тысяч невидимых пловцов. Должен ли я думать об этих двух только потому, что их я вижу?
Теперь кровь из моего обрубка капает быстрее, несмотря на турникет и обмотку, и несколько красных пятен появляются на песчаной грязи, когда я пытаюсь набрать еще воды в кэмелбэк. Боль в руке возле жгута настойчиво дает о себе знать, она занимает огромное место в сознании, постоянно отправляя мозгу одно и то же послание: «Твоя рука серьезно ранена, о ней нужно позаботиться». Боль подталкивает к тому, чтобы сесть и восстановить силы, но я знаю, что нужно торопиться. По крайней мере, у меня теперь больше воды.
Снова отпечатки следов, они соединяются, образуя все более отчетливую тропинку через песчаные дюны и ряды тополей. У тропинки появляется пирамида из камней. Неудивительно, что эта часть каньона более посещаема, это проход к Большой галерее. Я не могу понять возраст следов, ясно только, что здесь прошли десятки человек с момента последнего дождя или наводнения. Памятуя об уроке, полученном во время своего заточения, решаю не кричать. Если в этом каньоне есть люди, я найду их и так, но лучше всего не тешить себя надеждами.
На десятом километре я забираю влево, направляясь к гигантской нише. Шириной добрую сотню метров и по крайней мере такой же высоты, верх ниши нависает над основанием метров на тридцать в самой глубокой точке. Возле огромной крыши русло каньона поворачивает направо, и неожиданное зрелище блокирует мою двигательную систему, как будто главный тормоз разъединяет электроцепь в голове. В семидесяти метрах от меня, бок о бок, идут три туриста, один поменьше, два побольше. Люди! Я не могу в это поверить. Вплоть до этого момента я не был уверен, что встречу кого-то еще в этом каньоне. Я делаю глоток воды, которую держал во рту, и трясу головой, стараясь определить, в какую сторону они идут, ко мне или нет. Какое-то мгновение я сомневаюсь в том, что они вообще существуют. Похоже, уходят от меня.
Быстрее, Арон, зови их. Они помогут тебе.
Я должен подать им сигнал до того, как они уйдут слишком далеко. Я пытаюсь закричать, но голос застревает в горле один раз, другой, и я просто-напросто булькаю последней пригоршней воды. В конце концов мне удается выдавить из себя слабое: «Помогиииите!» После глубокого вдоха я кричу еще раз, сильнее: «ПОМОГИТЕ!»
Туристы останавливаются и оборачиваются, чтобы посмотреть на меня. Я продолжаю идти вперед и снова кричу: «ПОМОГИТЕ! МНЕ НУЖНА ПОМОЩЬ!» Все трое бросаются бегом ко мне, и я чувствую, что сейчас заплачу. Я больше не один. Эта мысль — самое главное облегчение, и к приличному пока запасу энтузиазма добавляется прилив уверенности: я справлюсь. Теперь я знаю, что мне не придется никуда ехать самому, когда мы выйдем к началу тропы. Эти люди помогут мне.
Я справлюсь.
Расстояние между нами сокращается, и я могу разглядеть эту, вероятнее всего, семью: мужчина и женщина, обоим к сорока годам, и мальчик — должно быть, их сын. На них шорты, футболки, кепки и высокие туристские ботинки. У женщины забавный рюкзак вокруг талии с двумя бутылками воды в боковых карманах. У мужчины на плечах рюкзак среднего размера, почти как мой, но он выглядит легче и кажется полупустым.
Когда мы подходим друг к другу так близко, что можно разговаривать, я начинаю рассказывать:
— Меня зовут Арон Ральстон. В субботу меня придавило камнем, я провел пять дней без воды и пищи. Этим утром я отрезал себе руку, чтобы освободиться, и потерял уже много крови. Мне нужна медицинская помощь.
Я заканчиваю свою речь, и мы останавливаемся друг перед другом, лицом к лицу, в нескольких метрах друг от друга. С правой стороны вся моя одежда — от воротника рубашки до кончика ботинок — покрыта кровью. Я смотрю на мальчика — ему не больше десяти лет — и понимаю, что, наверное, перепугал его на всю жизнь.
Мужчина что-то говорит, его единственная короткая фраза доходит до меня, как сквозь туман, пока наконец что-то не щелкает в моем мозгу. Осознав, что у него немецкий акцент, я разбираю шесть слов:
— Они сказали нам, что вы здесь.
Мне требуется добрых пять секунд, чтобы понять весь смысл его заявления, и в следующий миг я уже иду на полной скорости вниз по каньону, прикрикивая на эту ни в чем не повинную семью, чтобы они тоже двигались.
— Нам нужно идти. Можем говорить по пути. Вы меня понимаете?
Отец кивает, но не соглашается:
— Вам нужно остановиться и отдохнуть.
Я повторяю команду:
— Нет. Нам нужно идти. — И затем начинаю бомбардировать их вопросами: — Кто — «они»? Кто вам сказал, что я тут? У вас есть с собой телефон? Он здесь работает?