127 часов. Между молотом и наковальней — страница 66 из 70

За исключением рейнджера, все остальные исчезают. Одна из женщин возвращается через минуту, чтобы сказать другим, которые принесли дополнительное оборудование, что «анестезиолог будет через пять минут». Медсестры снимают мою обувь, носок и кепку, накрывают меня халатом. Затем мужчина обращается ко мне:

— Арон, я — рейнджер Стив из службы парка. Я могу что-нибудь сделать для вас?

Это не тот вопрос, которого я ждал, но в первую очередь я думаю о маме.

— Вы можете дать знать моей маме, что я в порядке?

Размышления о том, как она, должно быть, была втянута в процесс поисков и чего это ей стоило, приводят к тому, что мой голос падает до дрожащего шепота.

— Да, у меня есть ее номер телефона. Я позвоню ей, как только мы закончим.

— Спасибо. — Я делаю паузу и, собравшись с мыслями, продолжаю: — Я оставил много барахла в каньоне. Веревки, CD-плеер, обвязку, много всего. Вы сможете послать туда кого-нибудь, чтобы прибрать это все?

— Конечно, мы сделаем это, — отвечает Стив.

— Кое-что находится там, где я застрял, что-то под дюльфером. Мой велосипед, — я останавливаюсь, лезу в карман под халатом, — стоит у можжевельника в ста метрах от восточной стороны дороги, полтора километра на юг от перевала Бёрр.

Я вытаскиваю сложенную карту и отдаю ее Стиву. Порывшись в кармане на молнии, достаю оттуда ключ от велосипедного замка. Тем временем Стив ориентируется по карте, испачканной пятнами крови.

— Вот, это ключи, — говорю я и протягиваю Стиву маленькое кольцо с двумя ключами. — Я защелкнул трос вокруг велосипеда, а не вокруг дерева, чтобы в том случае, если ключи потеряются, я все равно мог бы забрать велосипед, но легче будет вытащить велосипед на дорогу, если будет возможность крутить колеса.

— Вы можете показать, где ваш велосипед? — спрашивает Стив, держа карту передо мной.

— Да, конечно. — И я слегка перекатываюсь на бок, чтобы вытянуть левую руку. — Ой, нет, не могу; он за пределами карты. Но он точно там, где я сказал, это последнее дерево на целую милю вперед, полтора километра на юг от перевала Бёрр, это подъем дороги сразу за краем карты.

— Вы можете показать, где вы застряли?

— Ага, это единственная часть каньона, идущая с востока на запад прямо над дюльфером Большого сброса. Видите? — Я показываю на отметку, на которой написано: «Большой сброс, 472, короткая щель».

— Хорошо, что-нибудь еще?

— Если можно, присмотрите за моим рюкзаком, пожалуйста, это очень важно. Он в вертолете. И заберите мой пикап и прочее барахло. Спасибо.

Я встревожен, но полностью лишен сил, хочу закрыть глаза, но знаю, что спать нельзя. Затем в комнату входит женщина в белом халате и в маске, представляется анестезиологом, спрашивает, что случилось. Я пересказываю ей сокращенную версию, и она убегает в боковую дверь операционной, обещая, что сейчас вернется с лекарствами.

Стив говорит:

— Арон, мне нужно, чтобы вы рассказали как можно больше. Насколько велик был булыжник?

— Думаю, он весил килограммов сто. Я немного пошевелил его сразу после того, как он упал на меня, но не смог поднять с помощью снаряжения, поэтому, думаю, он должен был весить не меньше центнера.

— И когда он упал на вас?

— Это произошло примерно в два сорок пять в субботу днем.

— Как это случилось?

— Я расшатал его. Он застрял там, это была каменная пробка — а я наступил на него, затем полез с него вниз и потянул его. Он подпрыгнул туда-сюда, задел мою левую руку, затем упал на правую. Я пытался оттолкнуть его, и тут руку зажало.

Я ошарашен тем, что рассказываю эту историю. Что вообще лежу на этом столе, притом что пережил шесть дней обезвоживания и гипотермии, пережил ампутацию руки, спуск дюльфером, одиннадцатикилометровое путешествие по пустыне. И еще этот вертолет. Просто чудо.

Стив не успевает спросить меня больше ни о чем: возвращается анестезиолог. На этот раз она несет с собой заряженный шприц и иголку такого размера, словно ею можно привить лошадь. Я понимаю, что она собирается сделать, и останавливаю ее твердым голосом:

— Стоп, стоп, мне нужно вам кое-что сказать. Иногда у меня бывают реакции на иглы. Я падаю в обморок от уколов, однажды упал со стула после анализа крови. Мой врач просил меня всегда предупреждать людей перед уколами. В таком состоянии, как сейчас, я не знаю, что может со мной случиться. У меня может быть шок.

Врач замирает на первых моих словах и слушает то, что я ей говорю, с одеревеневшим взглядом. Все, что я вижу, это ее широко открытые глаза, которые с недоверием смотрят на меня:

— Вы считаете, что сейчас у вас нет шока?

— Я не знаю, клинически, возможно, да, но…

Она обрывает мои колебания прямым вопросом:

— У меня наготове морфий. Вы хотите его или нет?

— О да, черт возьми! — восклицаю я. — Делайте укол. Только держите меня на столе, если я начну валиться с него, хорошо?

Я смотрю на рейнджера Стива, а врач вводит иглу. Мягкое жжение разливается по руке, когда наркотик входит в вену, но я не теряю сознания. Мы со Стивом возобновляем беседу, и я описываю предполагавшийся маршрут от начала тропы каньона Хорсшу вниз по дороге в Мейз-Дистрикт, через каньон Блю-Джон, через Большой сброс и назад к моему пикапу через каньон Хорсшу. Говоря о размерах той части щели, где я застрял, еще раз описываю размер валуна и объясняю Стиву, что я застрял в положении стоя, но приспособил якорь таким образом, что мог снять нагрузку с ног. Я рассказываю об этих шести днях так подробно, как могу, прежде чем усну от морфия. Рассказываю, когда именно у меня закончилась вода, когда иссяк запас пищи и когда я понял, как сломать кости руки и ампутировать ее. Затем я слышу новый голос, мужской баритон, спрашивающий, чем у меня обмотано предплечье. Я чувствую, что кто-то тянет за перевязь, сделанную из кэмелбэка, и слышу, как Стив отвечает:

— Там один или два жгута. Остальное подложка.

Мир проваливается в туннель, мне удается нечленораздельно произнести:

— Тока один, на прплечье…

И марафон из 127 часов непрерывной бессонницы заканчивается в три сорок пять пополудни, в четверг, 1 мая 2003 года.


Рейнджер Стив Сванке берет мою карту и заметки, сделанные во время нашей беседы, и идет в приемный покой. Придя в себя после сюрреалистической двадцатиминутной беседы со мной, первым делом он снимает с пояса служебный сотовый телефон и звонит моей маме. Она отвечает после второго гудка:

— Алло, Донна слушает. — Ее голос звучит увереннее, в нем больше надежды, чем в первый раз, когда она ответила на звонок Стива этими же словами.

— Донна, привет. Это снова рейнджер Стив. У меня есть новости, и хорошие, и плохие. Мы нашли вашего сына; он жив, и он будет жить.

Стив делает паузу и затем выдает более трудную половину:

— Он был вынужден ампутировать себе руку, чтобы выбраться из ловушки, в которую угодил. Сейчас он находится в Моабе, но я уверен, что вскоре его переправят в Гранд-Джанкшн.

Моя мама тяжело выдыхает, как будто сдерживала дыхание в течение двух последних дней:

— Слава Богу.

Она немедленно чувствует, как с ее плеч сваливается огромный груз. Ее молитвы услышаны. Сын жив, и он поправится. Все еще с телефоном в руках она поворачивается к Сью Досс, которая сидит за кухонным столом:

— Сью, они нашли его! Он поправится!

Никогда в своей жизни она не радовалась так, как в этот момент. Для моей мамы даже плохие новости — благословение, ведь они могли бы быть гораздо хуже. Она собирается с мыслями и обрушивает на Стива поток слов:

— О, спасибо, спасибо вам! Спасибо, что вернули его. Мы немедленно выезжаем.

— Чем еще я могу вам помочь?

— Пожалуйста, сообщите, если узнаете что-то новое.

— Разумеется. Больше ничего?

Вторая просьба формируется в ее сознании медленно, и мама проговаривает ее:

— Возможно, вам придется заполнять официальный отчет или говорить об Ароне с журналистами. Пожалуйста, не судите его строго.

Еще несколько минут Стив просматривает записи и осмысливает факты, изучает причины и сопутствующие факторы. Он и сам опытный турист и вспоминает множество случаев, когда в одиночку уходил в горы или на каяке. «О чем речь вообще? Я тоже хожу один и занимаюсь рискованными вещами, не всегда говоря жене, куда пошел. В Каньонлендс это происходит сплошь и рядом. Люди ездят туда сами по себе, и никто не знает, где они». Он водит пальцем по карте. По моему веб-сайту он знает, что у меня большой опыт хождения в каньоны и что каньон Блю-Джон совсем не сложный. Стив привык к тому, что серьезность несчастного случая пропорциональна рельефу: экстремальные обстоятельства в экстремальных условиях. Но этот случай выглядит катастрофой на фоне предельно простой топографии. «Да, это каньон категории 5.1. Проще не бывает. Я все время двигаю камни, лазая по каньонам, это я могу понять. Мы осторожно ведем себя в этих каньонах, обращаемся с ними как с хрустальными. Все каньонеры делают так. Мы всегда думаем о каждом камне: „Может ли он упасть?“ или: „Вон тот бульник сейчас свалится“».

Сквозь стеклянную дверь операционной Стив видит, как медсестры и врач суетятся вокруг моего бессознательного тела. Он думает о том, чем отличаются друг от друга тысячи решений, принимаемых в каждом походе. «Обычно мы делаем все правильно, а иногда мы ошибаемся, — размышляет он, — и обычно, когда мы ошибаемся, последствия несущественны. И лишь иногда эти последствия оказываются серьезными, — заключает он. — Человек оказался не в то время и не в том месте, крайний случай невезения. Не повезло».


Поговорив с капитаном Кайлом Эккером, моя подруга Рейчел Палвер звонит Элиоту, и ее голос звенит от волнения:

— Они нашли Арона! Ты сидишь?

— Да, конечно, — врет Элиот, вышагивая по гостиной дома на Спрюс-стрит.

— Он жив, но… отрезал себе руку.

Мышцы Элиота застывают, он торчит истуканом посреди комнаты. Все, что он может сказать, это:

— Ёлы-палы, лучше бы я сидел.