— Сима Говорков я. Отец на станции будет работать. Мы вчера приехали. А мой папа здесь и родился…
Сима вдруг стал надеяться, что этот разговор все изменит, что браконьер повернет лодку к берегу. Больше всего на свете жаждал Сима сейчас, чтобы Дронов повернул лодку. Но тот лишь переспросил:
— Говорков?
— Ага! Говорков я, Серафим, — все еще на что-то надеясь, пробормотал Сима.
— С таким имечком долго не живут, парень. Это верно. Ну дак что ж? Мыряй!
Сима взглянул на воду и почувствовал, как натянулась и стала тугой кожа на теле. Он медленно полез через борт лодки. Вода оказалась неожиданно теплой, но только вблизи своей чернотой пугала еще больше. Сима насилу заставил себя выпустить шершавый борт из рук и поплыл, вернее, задергался в воде, неистово шлепая по ней ладошками. За брызгами исчезло все, даже лодка. И вот снова в широко открытый рот Симы предательски плеснула вода и уже была готова сомкнуться над ним. Сима увидел над собой щетинистое ухмыляющееся лицо. Стиснув зубы и громко отфыркиваясь, Сима с неизвестно откуда взявшимся спокойствием и силой подгребал под себя руками, не поднимая брызг.
Минута, другая, а он все плывет. Ни злости, ни страха больше не чувствовал, весь уйдя в сосредоточенную работу рук и ног. И все плыл, плыл.
Но вот силы как-то сразу вдруг оставили его, будто кто-то за ноги потянул ко дну.
Рука Дронова схватила его за волосы, слегка придерживая голову над водой.
Еще немного — и Сима задел ногой мягкое дно, встал на ноги, глубоко и тяжко вздохнул…
— Эй, Серафим! Мы ту-та!
— Дронов! Плохо тебе будет! — где-то близко кричали ребята, видимо, напропалую, через ивняк, продираясь к берегу.
Сима взглянул на месяц, легкой лодочкой плывущий над головой, и, не оглядываясь, грудью раздвигая уже теперь не страшную, ласковую воду, пошел к берегу, радостно и сипловато выкрикивая:
— Он здесь! Здесь он, ребята! Арестованны-ый!!
Г. КайгородовПеред экзаменом
Вова хвастал важно дома:
«Мне электрика знакома.
Изучил законы так,
Что экзамены — пустяк».
А сестренка отвечала:
«Ты исправь утюг сначала
Да у плитки провода —
И поверим мы тогда».
Мастер дела не боится,
Пот с электрика струится.
В доме лязг, и шум, и стук,
Но не греется утюг.
Неудачною попыткой
Завершилось дело с плиткой,
Лишь ее включили — вдруг
В пробках треск, и свет потух.
Ночь. Спокойно спит сестрица.
Вове снится единица.
Н. ЧикуровВеревкаРассказ
Нынче летом нас с Аркашей Самариным колхозный пастух дядя Егор взял к себе подпасками.
Дядя Егор знаменит на всю округу. Он пасет колхозный скот и за то, что хорошо его откармливает, не раз ездил на совещания в область, а два раза — в Москву.
Аркаша так и заявил:
— Теперь мы с тобой, Митька, тоже знатные люди, потому что с самим дядей Егором скот пасем.
Он даже по этому случаю свою шевелюру подстриг под бобрик, надел солдатскую гимнастерку старшего брата и ремнем широким подпоясался. И мне сказал, чтобы я космы на голове подстриг, слюни не распускал, да и выправку солдатскую приобрел.
Но где уж мне было до Аркаши! У него отец, братья, а у меня — одна мать. У него одних штанов штук пять, а у меня — все на мне. Да и ростом Аркаша чуть не на голову меня выше, а силищи в нем!.. Куда мне со своим видом!
Больше всего на свете Аркаша любил командовать.
Прикажет дядя Егор завернуть стадо, а Аркаша уж во всю свою здоровую глотку орет:
— Митька! Чего ты расселся? Не видишь, что телят надо завернуть? А ну, марш бегом!
Побегу я, обгоню телят, весь упарюсь, пока бегаю! И он же потом меня ругает:
— Ну и тюфтя же ты, Митька! И стадо-то завернуть как следует не можешь, провозился чуть не целый час. Смотри, нагорит тебе от дяди Егора, разжалует из подпасков. Стыдобище-то будет.
Не успею я отдохнуть, а Аркаша опять уже горланит:
— Ми-итька-а-а!!! Не видишь, вон телята в овсы подались!
И опять я бегу сломя голову.
А тут как-то взяли да и вызвали дядю Егора на совещание в район. Что только было! Аркаша словно ума лишился. Весь день мне покоя не давал.
Измучился я под вечер. Подхожу, а он дрыхнет. Такая тут меня злость взяла! Разбудил я его и кричу:
— Долго ты еще филонить будешь?
Он от удивления даже с места привстал.
— Ты что это, Митька, на меня глазищи-то выставил?
— Ах ты, — говорю, — такой-сякой! Я весь упарился, а ты дрыхнешь.
— Сплю, а что? Нельзя? Кто здесь старший?
А я ему:
— Плевать мне, что ты старший. Вот узнает дядя Егор, что мы телят как следует не пасем, нагорит нам обоим.
— А что я… мы же пасем.
— Пасем! — крикнул я и силу в голосе вдруг такую почувствовал, что даже дух захватило. — А где Чернушка? — А сам все на Аркашу наступаю. В руках у меня кнутовище дяди Егора, чуть не в мой рост.
Или Аркаша моего вида испугался, или кнутовище ему слишком большим показалось, только он вдруг бросился бежать. Я ему вслед кричу:
— Чтоб Чернушка тотчас же тут была!
Чернушка — телка. Уж очень она бодливая, так и норовит кого-нибудь рогами поддеть. Сколько ни бились с ней, а толку никакого. Вот и привязали ей веревкой рога к ноге, чтобы она не бодалась. И любила еще эта Чернушка плутать. Только спусти с нее глаз — телки и след простыл. Так случилось и сегодня. Пока я отгонял от посева телят, Чернушка исчезла.
Вечерело, пора было стадо гнать домой, но Аркаша все еще не появлялся.
Телят надо было прогнать через узенький мостик у плотины, а в потемках это боязно: еще столкнут в воду друг друга. Ждать я больше не мог и погнал стадо.
Аркаша с Чернушкой нам встретились по пути. Вид у него был жалкий и измученный. Я пошел впереди стада, Аркаша остался подгонять телят. Он спешил: мы запаздывали на целый час.
Я ему несколько раз кричал, чтобы он не торопил телят, а то на мосту тесно будет. Аркаша меня не слушал. Орет на телят что есть моченьки, витнем своим хлещет — спасу нет.
— Аркашка! — кричу. — Остановись! Плотина впереди!
А он свое — нахлестывает. И тут случилось то, чего я больше всего боялся. На самой середине моста телята сгрудились, замычали, друг на друга полезли. Вдруг перила треснули, и одна телка упала в воду. Она неуклюже барахталась в воде, силилась повыше поднять морду.
Я весь похолодел. Утопить телку! Что скажут дядя Егор, колхозники?! Не помню, как добежал до плотины. Вгляделся — Чернушка! Так вот почему она не могла вылезти на берег: ей мешала привязанная за рога к ноге веревка! Надо немедленно перерезать ее — на как?!
Чернушка все приближалась к омуту. Еще несколько минут — и телка утонет. Как подплыть к ней, когда она так яростно бьет ногами в воде?
Аркаша первым подбежал к плотине, быстро снял рубашку, потом в нерешительности остановился, потоптался на месте и бросился наутек.
— Куда ты? — крикнул я.
— В деревню, за мужиками!
— Чернушка-то утонет!
— Не утонет, успею!
— Не успеешь! Давай вместе попробуем.
— А ну ее, еще утопит!
Аркаша убежал.
Я вытащил перочинный ножик и бросился в воду. Телка теперь была уже недалеко от берега. Ее ноги еле-еле доставали до дна. Она из последних сил приподнимала голову, чтобы глотнуть воздуха.
Наконец передо мной метнулась морда Чернушки. Я невольно остановился, но ухватился за веревку и решил приподнять над водой Чернушкину морду. Но тут телка так на меня навалилась, что я оказался под водой. Ухватился обеими руками за веревку и решил не выпускать ее, пока не перережу. А веревка, как назло, плохо поддавалась ножу. Она мочалилась, раскручивалась. Чернушка мотнула головой, и у меня ножик из рук вылетел. Схватил я веревку и давай ее зубами кусать и рвать.
Наконец веревка разорвана. Телка метнулась к берегу. Я поплыл за ней и только тут почувствовал во рту неприятную липкую слизь. На берегу я вытер рукавом лицо и увидел на рубашке пятна крови. Во рту все горело, из десен сочилась кровь.
Я растянулся на траве. В это время подбежал Аркаша с колхозниками.
После этого мне районный доктор еще с неделю изо рта мочалки вытаскивал.
— Ты, — говорит, — Митя, столько мочала себе в десны всадил, что из него целую веревку свить можно.
В. АстафьевБабушка с малинойРассказ
На сто первом километре толпа ягодников штурмует поезд «Комарихинская — Теплая гора». Поезд стоит здесь одну минуту, а ягодников — тьма, и у всех посуда: корзинки, ведра, кастрюли, бидоны. И вся посуда полна. Малины на Урале — бери не переберешь. Леса повырубили — простор малиннику и раздолье ягодникам.
Шумит, волнуется народ, гремит и трещит посуда — поезд стоит всего минуту. Но если бы поезд стоял полчаса, все равно была бы давка и паника. Так уж устроены наши пассажиры: всем хочется попасть в вагон сию же секунду и там уж ворчать:
— И что стоит? Чего ждет? Рабо-о-отнички!
У одного вагона гвалту и суеты особенно много. В узкую дверь тамбура пытается влезть разом штук тридцать ребятишек, и среди них копошится старушонка. Она проталкивается остреньким плечом, достигает подножки, цепляется за нее. Кто-то из ребятишек хватает старушку под мышки, пытаясь втащить наверх. Бабка подпрыгивает, как петушок, становится на подножку, и ведерный туес, привязанный на груди платком, опрокидывается. Из него высыпается малина, вся, до единой ягодки. Туес висит на груди, но уже вверх дном. Ягоды раскатились по щебенке, по рельсам. Бабка оцепенела, схватилась за сердце.
Машинист, уже просрочивший стоянку минуты на три, просигналил, и поезд тронулся. Последние ягодники прыгали на подножку, задевая бабку посудой, а она, совершенно ошалелая, смотрела на уплывающее красное пятно малины, расплеснувшееся по белой щебенке, и, встрепенувшись, крикнула: