Вот как поступают сарычи – кружат, словно движущийся вопросительный знак, подчеркивающий южное небо. Падает в лесу, умирая, порося, овца или лошадь – и тотчас, словно из ниоткуда, на небе, футах в пятистах или в тысяче, возникает черная фигура. Нарезая широкие круги, она мало-помалу приближается, причем неизменно сосредоточившись на определенной точке на земле, что служит ей осью вращения. Вокруг появляются и другие движущиеся силуэты; каждый увеличивается, при этом смещаясь, лавируя и опускаясь к земле, чтобы лениво, как это обычно выглядит у сарычей, приступить к трапезе. Они не торопятся: пища подождет. Если глупое существо нашло свою гибель, то мрачные охотники рано или поздно встанут перед ним, поближе подберутся к умирающему, неуклюже выставив свои голые шеи и полоща воздух огромными грязными крыльями, взметая пыль, задирая повыше покрытые перьями ноги. Точно старые хромые могильщики в чрезмерно тесных комбинезонах, но тихие и спокойные, они не нападали, пока по коченеющему телу не пробежит последняя дрожь и не остекленеют глаза. Людям сарычи оказывают более глубокое уважение: ждут в воздухе подольше и приближаются лишь в самом конце. Ни акула-падальщик, ни краб не таят более жутких секретов в своих пищеварительных процессах, чем эта могильная птица. Вот как поступают сарычи.
Сквайр пропустил послеобеденный сон, чего не случалось с ним много лет. Он оставался в галерее и считал. Эти движущиеся вдали черные точки внушали ему тревогу – не совсем страх, не панику или нечто подобное, а грызущую, ноющую тревогу. Снова и снова он говорил себе, что не станет думать о них больше, но думал все равно – и беспрестанно.
К ужину их было уже семь.
Спал Гатерс чутко и в эту ночь – плохо. Пока жена мирно похрапывала рядом, его терзали мысли не о мертвеце, что лежал в Литтл-Ниггервуле. Тревожило его нечто иное. Наконец его ворочание разбудило жену, и она сонно спросила, в чем дело. Не заболел ли он? Не беспокоится ли о чем-то?
Раздраженный, он ответил ей резко. Конечно, ничто его не беспокоило, заявил Гатерс. Просто ночь была жаркой – разве не так? А когда человек входит в пожилой возраст, он обретает способность спать чутко, не так ли? И что с этого? Она повернулась на другой бок и вновь уснула, тихонько захрапев. Сквайр лежал без сна, напряженно размышляя о том, что сулил ему наступающий день.
С первыми признаками розово-серого рассвета Гатерс поднялся и вышел на галерею. Являя собой комичную фигуру, он встал среди полумрака в одной рубашке. Второй подбородок, представший из-за расстегнутого воротника, гротескно свисал над шеей, а голые согнутые ноги были усеяны пятнами и раздувшимися венами. Он не сводил глаз с южного горизонта. Сарычи тоже были ранними пташками, и сейчас на небе, едва озарившемся чудесным восходом, он различил их шесть или семь, а то и все восемь.
Спустя час после завтрака сквайр направился через заросшее сорняками поле к окружной дороге. Шел он наполовину охотно, а наполовину – против воли. Ему хотелось проверить, чего эти сарычи разлетались. Быть может, их целью служило старое пастбище в начале болота. Там паслись овцы – и какая-нибудь из них могла погибнуть. А мертвых овец сарычи особенно любили. И если уж они устремились на болота, то сквайру непременно следовало выяснить, какая именно часть болота их манила. Когда он достиг забора из колышков, на дороге появилась кобыла, тащившая за собой тележку, в которой сидел мужчина. При виде Гатерса он остановился.
– Здоров, сквайр! – поприветствовал его мужчина. – Собрались куда ль?
– Не-а, просто гуляю, – ответил сквайр, – осматриваюсь, в общем.
– Жарковато, ага? – заметил мужчина.
Сквайр согласился, что было в самом деле жарко. Далее последовала обычная болтовня – о политике графства и о соседской жене, заболевшей костоломной лихорадкой. Затем неизбежно всплыла тема урожая. Сквайр заметил, что хорошо бы теперь пойти дождю. И тотчас об этом пожалел, поскольку его собеседник, бывший в определенном роде знатоком погоды, задрал голову, чтобы усмотреть какие-либо признаки туч.
– Любопытно, чего енти сарычи там делают, сквайр, – проговорил он, указывая вверх своим хлыстом.
– Что, сарычи? Где? – спросил сквайр с нарочитой небрежностью в голосе.
– Вон там, над Литтл-Ниггервулом – видите?
– О да, – ответил сквайр. – Теперь вижу. Да они ничего не делают, кажись, летают, как и всегда в ясную погоду.
– Должно быть, что-то издохло недалече! – предположил мужчина в тележке.
– Кабан, верно, – допустил сквайр тут же, пожалуй даже излишне поторопившись. – Их-то много на Ниггервуле. А у Бристоу, что на той стороне отсюда, их цельное стадо.
– Ну, может и так, – ответил мужчина, – только кабаны, как по мне, кормятся больше там, где повыше. Что ж, поеду я до города. Доброго дня, сквайр. – И стеганув кобылу поводьями, направился дальше сквозь облако пыли.
Этот человек не мог ничего подозревать – уж точно не он. Отвернувшись от дороги и зашагав к своему дому, сквайр мысленно похвалил себя за то, что ввернул в разговор кабанов Бристоу, и все же во всей этой ситуации сохранялась тревожная нотка: если сарычи летают, и в особенности над Литтл-Ниггервулом, то люди вот-вот станут проявлять любопытство и задаваться вопросами.
Перейдя половину поля, Гатерс смутно различил – поверх жужжания насекомых, поверх шума собственных размышлений – доносящийся издали звук, заставивший его остановиться и склонить голову набок, чтобы получше расслышать. Где-то вдалеке раздавался тонкий металлический звон, точно звучал жуткий призрачный колокольчик. Он близился, делаясь все отчетливее: дзинь-дзинь-дзинь, – а потом звуки вдруг ускорились.
Овца или корова с колокольчиком – вот что это было. Но почему казалось, будто звук исходит сверху, откуда-то с неба? И почему он так быстро смещался и шел то слева направо, то вновь справа налево? И отчего же чудилось, что колокольчик трясся слишком быстро? Нельзя было даже предположить, что самая беспокойная из молодых телок могла размахивать своим колокольчиком с подобной резвостью. Сквайр обвел внимательным взором сперва горизонт, затем небо; тревожные мысли придавали его зрению резкость. Тогда он и увидел: то была вовсе не корова… вовсе не четвероногое создание.
Одна из мерзких птиц отделилась от остальных. Траектория полета переместила ее через дорогу и привела к землям сквайра Гатерса. Теперь, когда она воспарила точно над сквайром, тот вытянул свою дряблую шею и сумел различить неприятные очертания этой огромной птицы. Он увидел изодранные черные крылья – они у сарычей нередко бывают потрепанными и грубыми, – а еще голую шею, мелкую голову и крупные ноги, прижатые к тусклому животу. Увидел он и колокольчик – из тех, какие носят коровы, только поменьше: тот висел у птицы на груди и непрестанно раскачивался из стороны в сторону. За свою жизнь сквайр Гатерс не раз слышал о Сарыче-с-колокольчиком, но лишь теперь увидел его собственными глазами.
Однажды, много лет назад, кто-то поймал сарыча и, прежде чем отпустить обратно, надел ему на шею медное кольцо с коровьим колокольчиком. С тех пор украшенную таким образом птицу замечали сотни раз – а слышали и того чаще – и чуть ли не в доброй половине штатов. О ней сообщали то в Кентукки, то в Техасе, то в Северной Каролине – во всех местах от реки Огайо до Мексиканского залива. Случайные корреспонденты брали ручки и писали в сельские газеты, что в такую-то дату в таком-то месте такой-то видел Сарыча-с-колокольчиком. Всегда не просто какого-нибудь сарыча с колокольчиком, а именно Сарыча-с-колокольчиком. Он стал общеизвестен.
Наверняка он был такой не один. Вряд ли единственная птица, пусть даже сарыч в расцвете сил, защищенный законами всех южных штатов и, как видно, достигший солидного возраста, могла прожить так долго и бывать в стольких местах, да еще всюду носить этот звенящий колокольчик! Должно быть, какие-нибудь шутники уподобились тому, кто проделал это первым; если бы вскрылась правда, их, верно, набралась бы целая дюжина; но жители глубинки считали, что есть лишь один Сарыч-с-колокольчиком – птица, что ведет бессмертную жизнь и чей звон никогда не смолкает.
Сквайр Гатерс счел явление Сарыча-с-колокольчиком именно теперь обстоятельством самым неблагоприятным. Перемещения обычных, немеченых сарычей преимущественно заботили лишь фермеров, у которых заблудился скот, зато за этим редким знаменитым гостем, звенящим пернатым старьевщиком небес захочет понаблюдать всякий зевака. Ведь если кто-то стал бы за ним следить сегодня, то мог очутиться на небольшом участке кипарисов посреди Литтл-Ниггервула!
Но ровно в эту минуту Сарыч-с-колокольчиком направлялся в противоположную сторону. Может, он следил за сквайром? Разумеется, нет! Его траектория могла совпасть с тем путем, что проделал сквайр, лишь волей случая. Но, дабы в том удостовериться, он внезапно свернул с тропы в заросли высокой травы, и испуганные кузнечики разлетелись перед ним веерообразными стайками.
Сквайр оказался прав: то была лишь случайность. Сарыч-с-колокольчиком также свернул, но в другом направлении, резко при этом звякнув, и, усиленно замахав крыльями, за минуту-другую скрылся из виду за деревьями на западе, так что его стало не слышно.
Сквайр снова пропустил обед и долго просидел в раздумьях на своей передней галерее. Сарычей в небе больше не появлялось, ни с колокольчиком, ни без – где-то они наконец осели на землю, и это несколько утешало измученный разум Гатерса. Впрочем, это отнюдь не значило, что в его мыслях не осталось тревог. Хотя он выглядел спокойным и его задумчивый вид вполне соответствовал самому пожилому судье в округе, но внутри что-то непрестанно терзало его нервы, точно белые червячки во внешне крепких орехах. Время от времени едва заметный мышечный спазм сокращал складку у него под подбородком. Сквайр никогда не слышал о той пьесе, прославленной единственно благодаря задействованной в ней знаменитости. Жертвой убийства там тоже выступал разносчик, а колокольчик гремел неумолимым звоном раскаяния в ушах убийцы. Поскольку Гатерс был добросовестным прихожанином, знать актеров ему не требовалось, и посему он был избавлен от лишних угрызений совести. Ему доставало неприятностей и без того.