– Но ведь наверняка лишь из-за этого не заподозрили бы… то самое? – спросил Блэкберн. – Признаю, у него смуглое лицо, действительно, но…
– Это уже десятое дело, – резко ответил судья Сильвестр. – Я в свое время знавал человек сто так называемой нордической породы – чистокровных англосаксов и потомков кельтов, – бывших на десять оттенков темнее вашего соседа. Я и сам довольно черняв, если уж на то пошло, по крайней мере – был, покуда не поседел. Ногти также его не выдают – а я внимательно к ним присмотрелся: полумесяцы у их основания такие же четкие, как у вас или у меня, безо всякого намека на обличающую синеву. И никакой белизны в глазах, у них правильный голубоватый оттенок. Но когда он от меня отвернулся – я тогда изучал его пристально, сам не знаю почему, – я увидел в его профиле… не знаю, как это объяснить, но словно бы под кожей в контур его лица вписывалось другое. И мне не описать его, но, черт возьми, я почувствовал, распознал его! Не хочу показаться ненормальным, но, чтобы удовлетворить любопытство, мне непременно хотелось бы увидеть его раздетым.
– Зачем же раздетым, ради всего святого?
– Я скажу вам почему: это последняя проверка на негроидность. В этом, по крайней мере, убеждены в моих краях. Не знаю, что скажут на сей счет этнологи, но мы верим, что если в человеке есть хоть малейшая примесь африканской крови, то она проявится в виде каких-нибудь пятна или полоски посередине спины. Глаза, ногти, подъемы стоп могут не отличаться от тех, какие были у Джорджа Вашингтона или лорда Байрона, но вдоль линии позвоночника должна тянуться эта слабая, но узнаваемая полоска; причем у основания она толще и темнее, а по мере того, как позвонки мельчают в верхней части, ближе к затылку, светлеет и утончается. Точно его мазнули дегтем, тут не ошибешься!
Повторюсь, я не хочу показаться ненормальным, Блэкберн, но мне крайне хотелось бы увидеть его позвоночник. И помните: ни одна живая душа не должна знать, что я только что рассказал. Возможно, я ошибаюсь. И видит бог, я сам надеюсь на это.
Но разумеется, необычное желание судьи Сильвестра так и не исполнилось. Два дня спустя его пребывание в гостях завершилось, и он вернулся в свой дом близ Огасты, а еще ровно через две недели мистер Бриссо погиб на железнодорожном переезде в Лонг-Айденде, когда в его автомобиль врезался электровоз.
Мистер Бриссо погиб на месте, равно как и его шофер. Еще одним пассажиром автомобиля был знаменитый исследователь, охотник на крупную дичь полковник Бейт-Фарнаро, вкусивший пустыню и совладавший с джунглями лишь ради того, чтобы по иронии судьбы попасть в аварию, проезжая по мощеной улице через современный район, примыкающий к одному из удаленных пригородов Большого Нью-Йорка. Этот известный человек, уроженец Англии смешанного англо-итальянского происхождения, последние пару дней гостил у мистера Бриссо: они дружили. Случай свел их вместе за границей, а когда полковник прибыл читать лекции, мистер Бриссо пригласил его к себе отдохнуть на выходных, прежде чем начать тур. В понедельник утром они отправились в город на крытом автомобиле Бриссо, взяв багаж гостя с собой. Будучи человеком преимущественно британских привычек, полковник мог, если бы пришлось, хоть пересечь Тибет с одной зубной щеткой, но равным образом не умел заставить себя приехать погостить с пятницы по понедельник, не захватив с собой по меньшей мере огромную, очень английскую с виду дорожную сумку.
В месте столкновения одна из электрифицированных веток железной дороги под острым углом пересекала шоссе. За узлом в ту минуту по какой-то причине никто не следил; защитных ворот здесь не было, а сторож на своем посту отсутствовал. И как выяснилось, отлучился он не вовремя, потому что на запад на большой скорости двигался мощный локомотив, везший единственную платформу с аварийной бригадой к месту схода с рельсов небольшого грузового поезда в нескольких милях дальше по линии. Сообщение о стыковке передали в штаб подразделения незадолго до этого, и машинисту эвакуатора велели поторопиться, так как движение было временно перекрыто, и он старался справиться, выжимая из двигателя все соки.
Локомотив возник в поле зрения, показавшись из-за широкого поворота в двухстах ярдах от автомобиля Бриссо, ровно в ту минуту, когда тот въехал на небольшое возвышение перед полосой отвода. Машинист сделал все, что мог, но этого оказалось мало, ибо он слабо контролировал движение на столь коротком расстоянии. Он дал гудок, выключил двигатель и резко затормозил.
Шофер тоже сделал все, что было в его силах, но, судя по всему, его несчастье – и оно, как выяснилось, стало фатальным – состояло в том, что перед лицом столь неминуемо надвигающейся угрозы, явившейся столь внезапно, он совершенно потерял самообладание. Последовавшее расследование показало, вернее – позволило предположить, что он сперва попытался переехать пути до того, как приблизится локомотив, а затем изменил свое намерение и решил затормозить, но в результате у машины заглох мотор. Как бы то ни было, знаменательное обстоятельство заключалось в следующем: автомобиль, полностью остановившись, довольно долго оставался на рельсах перед пронзительно гудевшим локомотивом, пока тот не врезался в него сбоку, отбросив на шестьдесят футов грудой покореженного металла и сломанных деталей.
Мистер Бриссо и Луиджи, его шофер, погибли сразу. Последний оказался страшно изуродован; его, ободранного, как рыбу, выбросило через лобовое стекло. Однако полковник Бейт-Фарнаро по причуде то ли физики, то ли судьбы выжил, пусть и получив перелом ноги и нескольких ребер. Его, не приходившего в сознание, вывезли в Ямайку и там поместили в городскую больницу. Поначалу бытовали опасения, будто полковник расстался со здравым умом вследствие травмы черепа. Но все обошлось сильным сотрясением мозга, что и стало основной причиной его длительного беспамятства. Лишь спустя два дня он пришел в чувство, а еще через день хирурги допустили к нему посетителей.
Первым к полковнику наведался юрист покойного мистера Бриссо. Мистер Сайрус Тайри спешно примчал из города, едва услышал о прискорбном происшествии; прибыв в ту же ночь, он с тех пор ждал этой возможности выведать у раненого англичанина его версию событий. Мистер Тайри полагал, что поскольку полковник Бейт-Фарнаро слыл искателем приключений, то, вероятно, привык к трагедиям и неминучим опасностям и сохранил ясность ума, чтобы представить внятный рассказ о случившемся в те зловещие мгновения между появлением локомотива и его столкновением с застывшим на месте автомобилем. Надежда юриста, надо сказать, оправдалась. Хотя первое замечание англичанина после того, как мистер Тайри представился ему и медсестра вышла из палаты, глубоко встревожило посетителя.
– С тех пор как ко мне вернулся рассудок, я лежу и гадаю над самым необычайным обстоятельством аварии, – произнес больной. – При всем сожалении о страшной гибели моего друга и размышлениях о том, что сам едва избежал того же, я не могу выбросить из головы вот что. Несчастный Бриссо, да упокоит Господь его душу, всегда поражал меня своей замкнутостью и сдержанностью, он ничуть не был склонен вести праздные разговоры о всякой ерунде. Но почему же он ничего не рассказывал о своем африканском прошлом? То есть – почему именно он, а не кто-либо другой, был так скрытен, что же…
– Прошу прощения, – прервал его мистер Тайри, внезапно озадачившись, – вы сказали об «африканском прошлом»?
– Да-да. – Британец с досадой пошевелил забинтованной головой. – Он же знал, само собой, о том, что я много лет провел в Африке. Если бы он только решился рассказать мне, что и сам там бывал, у нас появилось бы нечто общее, интересное нам обоим, мы бы с удовольствием об этом поговорили.
– Но мистер Бриссо никогда не бывал в Африке, – ответил мистер Тайри все тем же напряженным тоном. – Я в этом совершенно уверен.
– Дорогой сэр, я никак не могу ошибаться, – ответил полковник убежденно.
– Могу лишь вновь заявить, что вы заблуждаетесь, – серьезно заявил мистер Тайри. – Мой покойный клиент немало путешествовал, как вам наверняка известно. Но в Африке он никогда не бывал. Были у него на то причины… – Он осекся и начал заново: – Даю вам честное слово, полковник, что Клейборн Бриссо ни разу в жизни не ступал на африканскую землю.
– Вновь прошу вашего прощения, дорогой друг, но вы, несомненно, ошибаетесь. Мы с вами едва знакомы, но все же, поскольку вы поверенный Бриссо и, очевидно, его друг, полагаю, вы пользовались его доверием?
– Пользовался, и в большей степени, чем кто-либо иной.
– Что ж, в таком случае он не мог не рассказать вам об одной из глав своей жизни. Быть может, я не в себе, и, признаюсь, у меня нестерпимо болит голова, но, опираясь на свой личный опыт, я точно знаю, что в определенных вопросах не могу ошибаться. Так вот, из всех воспоминаний об ужасной катастрофе, случившейся в понедельник, у меня особенно выделяется одна фраза, прочно убедившая в том, что Бриссо некогда был хорошо знаком с африканской дикой природой – в том числе с языком одного весьма изолированного племени. Язык этот реально выучить лишь непосредственно в тех краях.
Мистер Тайри, сидевший рядом с койкой, наклонился вперед. На его лице отразилось сосредоточенное любопытство, почти изумление, а веки опустились, сузив глаза в щелочки.
– Полковник, – произнес он, – вы могли бы подробно описать мне, что именно произошло и что, в частности, вызвало у вас данное… м-м… подозрение?
– Описывать здесь особенно нечего. Когда к нам приближался этот клятый электровоз, я сидел, запертый в своем автомобильном заточении, рядом был Бриссо, а впереди нас – словно сошедший с ума от страха шофер. И он истошно закричал. Видите ли, у нас троих было достаточно времени, чтобы осознать, что должно случиться. Все может промелькнуть в мгновение ока – но если вы выживаете, то потом все помните. У нас оставалась даже возможность выбраться из машины. Не скажу, что нам бы это точно удалось, даже кому-то одному, но попытаться мы бы еще успели.