Иногда Подд брал свой доллар, но часто этого не делал, хотя был предупрежден о том, что накопившиеся долги выплачиваться не будут и ему следует являться в банк каждую неделю. Так продолжалось свыше четырех лет. За этот срок он еще сильнее отощал, ко всему в довесок окончательно одичав.
Тем временем насмешки над Поддом в Смолл-Форкс и округе Сакунэй прекратились: шутки давно изжили себя. Опустившийся нищий стал частью пейзажа, подобно конной полиции или лесопильной фабрике, – зрелище слишком привычное глазу, чтобы вызывать какие-либо чувства.
Но на исходе этих четырех лет Смолл-Форкс единым строем восстал против Подда.
Произошло вот что: округ Сакунэй как раз отправил ежегодную партию из примерно четырехсот миллионов футов древесины в провинции канадских прерий; тамошнее число добывающих и плавильных компаний увеличилось до четырех, сплошь крупные концерны, работавшие с тремя-четырьмя тысячами тонн руды в день. Учитывая такое положение дел, все население округа дружно подхватило клич: «Электричество! Электричество!»
Вслед за тем в Смолл-Форкс появился главный минералог провинции с внушительным лбом и ответственным видом; его отчет правительству Британской Колумбии гласил, что водопад Харпер-Фоллз способен дать мощность в 97 000 лошадиных сил; это вызвало в округе большой интерес. И наконец городской совет Смолл-Форкс принял решение о создании муниципальной электростанции на Харпер-Фоллз.
Один только Подд возражал!
Он считал – как я узнал впоследствии, – что Харпер-Фоллз принадлежит лично ему; и он не хотел, чтобы люди изгадили водопад или появились где-либо поблизости от него.
Тем не менее он ничего не желал объяснять. Были начаты работы – пока что в виде сбора строительного материала. Первый намек на протест возник однажды в полночь, в начале мая – эту ночь я никогда не забуду, – когда все муниципальные запасы сгорели дотла.
Величественные языки пламени были отлично видны в Смолл-Форкс с расстояния пяти миль, и я наблюдал представление, находясь в гуще огромной толпы горожан. Пришли к заключению, что неизвестный преднамеренно совершил поджог, так как иных объяснений не нашлось. Оставалось загадкой, кто именно сделал это, поскольку не было и подозреваемых. И, подобно пауку, чья сеть неожиданно разорвалась, муниципальные власти снова начали собирать материалы для строительства электростанции.
Затем, в конце июля, произошел еще один пожар. Но на сей раз на складе находились бдительные ночные сторожа, и один из них показал под присягой, что, судя по всему, видел Подда в подозрительной близости к месту бедствия. Город был крайне возмущен этаким обстоятельством, ибо все ожидали от электростанции множества благ.
Подд был пойман и допрошен. Он не стал безоговорочно отрицать обвинение.
– Возможно, это был я, – был его ответ, – ну так и что с того?
Слова Подда доказали мне, что он был невиновен; я считал, что его ответ был продиктован тщеславием либо безумием. Власти, должно быть, рассудили так же, и Подд был отпущен, как безобидный дурень.
В городе тем не менее освобождение Подда вызвало взрыв негодования; три дня спустя я увидел его посреди толпы, откуда, не приди я на помощь, он едва бы вырвался живым, ведь теперь он представлял собой лишь мешок костей с двумя горящими глазами. На самом деле вмешательство потребовало от меня немалой решительности, поскольку там были полицейский из Северо-Западного управления, хладнокровно поощрявший нападки на бедного изгоя, агент по продаже недвижимости, провонявший скипидаром менеджер лесопилки и прочие граждане, чьи интересы были задеты. И все же я прокричал краткую речь, поручившись, что Подд невиновен; вероятно, реноме уроженца Британии помогло мне вырвать его, задыхающегося, из их хватки.
Когда Подд обнаружил, что мы оказались вдвоем на дороге за пределами города, он внезапно рухнул на колени и, обняв мои ноги, принялся рыдать, обращаясь ко мне в приступе благодарности:
– Вы спасли меня – вы, чужак. Господь вознаградит вас: жить мне осталось недолго, но вы узнаете, что ведомо мне, и увидите то, что созерцал я.
– Подд, – сказал я, – вы слышали: я дал слово, что вы невиновны. Скажите же мне теперь, что не вы совершили эти преступления.
С ледяным высокомерием он поднялся, взглянул мне в лицо и произнес:
– Конечно, это сотворил я. Кто же еще?
Я рассмеялся. Но затем строго заметил:
– Вы сознались в злодеянии.
– Послушайте, – отвечал он, – не будем пререкаться. Мы смотрим на вещи по-разному – оставим споры. В течение нескольких недель или месяцев, что я еще проживу, никакая электростанция не будет построена на Харпер-Фоллз; после – пускай строят. Вам неизвестно то, что знаю я о водопаде. Это глаз сего мира – да, безусловно, глаз сего мира. Но вы узнаете и узрите.
Он взглянул на клонящийся к западу лунный серп и, немного подумав, продолжил:
– Встретимся в пятницу, в девять вечера. Вы многое сделали для меня.
Говорил он с такой убежденностью, что я обещал повстречаться с ним. Несколькими минутами позднее я уже смеялся над тем, что был так впечатлен его болтовней.
Так или иначе, два вечера спустя, в девять, я встретился с Поддом и мы тронулись в путь; мы прошли, взбираясь и карабкаясь по склонам, около семи незабвенных миль.
Если я смогу хоть отчасти рассказать об этом таинственном приключении, то стану куда лучшего мнения о своих художественных способностях; но подлинная реальность тех событий не поддается описанию.
Невзрачный, угасающий Подд по-прежнему обладал легкой поступью горного козла, и мы пробирались в местах, без его подмоги едва ли проходимых: призрачные овраги, ельники и старые унылые кедровники с гудящими кронами, скалы перевала Гэрровэй, где грохот водных потоков внушает трепет, и ледниковые озера, спящие во мраке чащ, заросших лиственницами, болиголовом, белыми и желтыми соснами. Мы продирались вверх сквозь ущелья перевала Гэрровэй, когда Подд резко остановился; ощупью, не видя ничего в темноте, я нашел его и обнаружил, что он застыл, прислонившись лбом к скале.
– Что-то не так? – встревоженно спросил я.
– У меня кровь на губах, тьфу ты черт, – откликнулся он и, немного помолчав, добавил: – Кажется, кровотечение открылось.
– Тогда нам лучше вернуться, – заметил я.
Но он сразу оживился и сказал:
– Да бросьте, все будет хорошо. Следуем дальше.
Мы продолжили наш непростой путь.
Примерно через полчаса мы вышли на небольшое плато площадью с восемьсот квадратных ярдов; с трех сторон его окружали поросшие соснами утесы. С утеса позади нас струился поток воды: он растекался по платформе довольно широкой рекой, прокладывал себе дорогу между скалами и ниспадал пенистым водопадом с переднего края плато.
– Вот мы и на месте, – промолвил Подд, сев на скалу и склонив голову к коленям.
– Подд, вам совсем плохо, – сказал я, остановившись рядом с ним.
Он не отвечал, но с трудом приподнял голову и поглядел на Луну глазами, подобными ночному светилу в своем роде: земной спутник уменьшился до половинного размера и переходил в убывающую четверть.
– Теперь смотрите, – сказал Подд, задыхаясь и с дрожью в голосе, так что я был вынужден наклониться, чтобы расслышать его сквозь шум воды. – Я привел вас сюда, потому что вы мне очень дороги. Вскоре вы увидите то, над чем глаза ни единого смертного, кроме моих, не исторгали соленую влагу слез…
Когда он произносил эти слова, я впервые с долей потрясения осознал, что и впрямь приблизился к созерцанию чего-то беспредельного. Я более не сомневался в том, что в его словах содержалось зерно истины; в сущности, я внезапно понял, что Подд говорил правду, и мое сердце забилось быстрее.
– Но как вы воспримете это зрелище? – продолжал он. – Действительно ли я окажу вам услугу? Вы видите, как это сказалось на мне, какую горечь породило! Нет, вам нельзя увидеть все, узреть худшее; там я остановлюсь. Видите водопад, что низвергается к нашим ногам? Я могу, погрузив камень в определенное место реки, превратить скопище воды и пены в стекловидную массу – две огромные двояковыпуклые линзы. Я случайно обнаружил это однажды ночью, пять лет назад – в черную ночь моей жизни. Ох, что-то мне нездоровится нынче вечером. Неважно. Спускайтесь прямо по этой стороне скалы – это нетрудно, – пока не достигнете пещеры. Войдите в нее; затем заберитесь наверх по выемкам на своде вы увидите ее примерно в трехстах ярдах. Вы окажетесь на уступе, чей край находится приблизительно на два фута позади внутреннего окуляра. Через четыре минуты, начиная с данного мгновения, Луна покажется перед вами; созерцайте пять минут – не более. Вы увидите ее примерно в трехстах ярдах от себя, и она будет терзать ваш мозг, словно стук колес десяти триллионов поездов. Но никогда не рассказывайте ни одной живой душе, что вы видели на ней. Ступайте, ступайте! Да, не очень-то хороший выдался вечер…
Он встал с таким болезненным усилием, что я спросил:
– Вы еще не вошли в реку, Подд, и уже дрожите? Почему вы не хотите показать мне, как разместить камень?
– Нет, – пробормотал он, – вы не должны знать, не должны! Все в порядке, я справлюсь, идите. Поначалу продолжайте двигать глазами, пока не поймаете фокусное расстояние. Там много призматических и сферических искажений, радужных граней, и повсюду вторгается желтая спектральная линия натрия: объектив столь велик и тонок, что, кажется, еле улавливает свет. Не имеет значения, вы сами все прекрасно увидите – в перевернутом виде, конечно. Диоптрическое изображение, как в телескопе. Ступайте, идите, не теряйте времени зря; я управлюсь с камнем. И вы должны всегда помнить, что я воздал вам – в полной мере – за всю вашу любовь.
Произнося эту речь, Подд то и дело корчился в приступах удушья, а дикий блеск глаз выдавал сильное беспокойство или лихорадочный жар. Он подталкивал и вел меня к тому месту, где я должен был спуститься. Кивнув на Луну, он заплетающимся языком вымолвил: «Вот она», – и отбежал от меня, в то время как я ногами нащупывал путь – слева от водопада, вниз по склону утеса; склон был почти отвесным, но настолько неровным и заросшим кустарником, что спуск оказался легким.