Вернувшись на главную палубу минут десять спустя, Мартин увидел последний лихтер уже на полпути к берегу. Рана к тому времени была обработана марганцовкой и замотана грубой, но чистой тканью. Приказчик из крепости ждал его с мешком монет в окружении группки жандармов-охранников. Они все вместе проследовали в каюту, где пересчитали деньги и осушили парочку стаканов рома.
Вскорости «Сол Тавернер», окрыленный вечерним пассатом, в свете сияющей луны помчался к выходу из гавани. Капитан направил корабль в сторону Норфолка, Вирджиния, чтобы далее, уже пустым, поспешить в порт приписки Бостон, Массачусетс.
В полночь судно покинуло тихую гавань Сент-Томаса. Вскоре маяк Калебро скрылся из виду. Рана Мартина давала о себе знать: верхняя часть плеча постоянно ныла, отвлекая капитана от дел. Пришлось ему послать за своим старпомом, Мэтью Паундом, чтобы тот промыл ее.
– Вот же поганая черномазая девка, – ругался Мартин. Он бы и сам справился с раной, не окажись она в столь неудачном месте.
Однако Паунд не спешил помогать своему капитану: он побледнел и забормотал что-то невнятное, увидев то, что красовалось теперь на месте укуса. Зрелище явно оказалось очень мерзким, когда Мартин снял рубашку и тряпку, не смогшую остановить сочащуюся кровь. Капитану совсем не понравилась реакция его товарища, его смятение и бледность настораживали, поэтому он сказал, что справится с раной сам.
В ту ночь, самую первую в череде его кошмарных ночей, Мартин мало спал, правда, отчасти потому, что все время мысленно возвращался к сделке, заключенной с датчанами. Они явно нуждались в рабах: кто-то должен был потеть на тростниковых полях на склонах Сент-Янских холмов. Мартин здорово заработал бы, сбыв им сегодня весь свой товар. Он бы с радостью и сделал это, избавившись от всех негров, – будь они прокляты! – но суровые обязательства по поставке в Норфолк связывали его по рукам и ногам. А в Бостоне Мартин планировал сразу же по прибытии жениться, прямо на следующий день. Капитану безумно хотелось поскорее вернуться домой. Сейчас «Сол Тавернер» шел на всех парусах, с силой, на какую судно только было способно, кренясь под неизменным пассатным ветром этой широты.
От размышлений Мартина все время отвлекала ноющая рана. Из-за нее он постоянно ворочался и никак не мог занять удобное положение. Так, помучавшись до рассвета, капитан только под утро смог хотя бы подремать.
Вся левая сторона шеи и плеча горела от боли, когда Мартин проснулся и попытался подняться с койки. Наклонить голову или хотя бы повернуть ее оказалось просто невозможно. Превозмогая боль, Мартин смог кое-как одеться. Ему хотелось взглянуть на место укуса, но в каюте не было зеркала: капитан обычно в рейсе не брился. Он полил рану одеколоном, от чего стало еще больнее, и звучно выбранился. Выбравшись из каюты, он встретил стюарда, несущего завтрак. Мартин заметил, что тот смотрит на него как-то косо, с любопытством. В этом ничего удивительного не было: капитан с острой болью в шее двигался боком, словно краб. На палубе Мартин приказал поднять стаксели и, убедившись, что они держат ветер как надо, вернулся в каюту.
К полудню судно шло все так же резво, и путь в сторону Бостона, к столь желанной Лидии Фамхэм, заметно сократился. Но Мартин оставался в таком поганом настроении, что экипаж целый день старался держаться от него как можно дальше. Ночные вахты делили между собой штурманы, и капитан, окончив свой молчаливый ужин многочисленными грубыми ремарками в адрес стюарда, более нерасторопного, чем обычно, направился в каюту. Там он снял рубашку и майку и принялся обильно смазывать болевшее место кокосовым маслом. Боль распространилась уже и на руку, вплоть до локтя, а с другой стороны проникала внутрь шеи, отчего в ней даже пульсировали мышцы.
От действия масла Мартину стало немного легче. Мартин вспомнил бормотание женщины: это ведь был не эбо, а французский жаргон, служивший для немногочисленных разговоров работорговцев со своим скотом. Правда, говорила женщина на каком-то весьма диковинном племенном диалекте. Значения слов он тогда не разобрал – и, наверное, зря, поскольку в них явно был скрыт какой-то зловещий смысл. Он помнил только то, как звучала фраза, – какой-то ее ритмический рисунок или даже музыкальный лад. В прескверном расположении духа Мартин завалился на койку и почти сразу уснул.
Во сне он вновь услышал голос той черной рабыни, ее слова без конца звенели в ушах. Теперь он понимал их значение, но только пока спал. По крайней мере, когда он пробудился в четыре часа ночи, вспомнить смысл этих слов он уже не смог. Свет луны покачивался в иллюминаторе, холодный пот пропитал подушку и все тело Мартина – даже спутанную косматую бороду.
Так, ощущая жар с головы до ног, он встал, зажег свечу в лампе и снова выругался, на этот раз сам на себя, досадуя, что за целый день так и не раздобыл зеркала. Он же сам видел, как молодой Самнер, третий помощник, ходил свежевыбритым. И еще пара моряков… Значит, зеркал на борту полно. Завтра во что бы то ни стало надо раздобыть одно! Но что сказала ему женщина? Вспомнить было уже невозможно. Да и зачем? Болтовня негров – сплошная чушь! Ох уж эта черномазая, стоило сразу же, на месте, содрать с нее шкуру живьем! Это же надо: посмела тяпнуть его!
Но как бы то ни было, рану нужно было залечить до того, как он вернется в Бостон к Лидии. С трудом Мартин забрался в постель, испытывая сильное напряжение и боль в левом боку. Он задул свечу, отчего лампа сильно закоптила. Надо было сперва послюнить пальцы – и затушить так, старым дедовским способом.
Ночью его снова преследовали слова, вернее слоги, нашептываемые голосом черной женщины. Но теперь Мартин каким-то образом начал осознавать, что сейчас он спит и что смысл фразы, открывшийся ему во сне, не сможет «забрать с собой» в реальность, когда проснется. Всю ночь он ворочался, холодный пот жирными сальными струйками стекал по густой бороде.
Проснувшись, Мартин едва мог соображать. Когда он понял, что не может подняться, его охватил ужас. Все тело сковывала боль: казалось, во сне его избили, после чего содрали кожу. К счастью, рядом оказалась одна из тех самых бутылок бренди с мартиниканской шхуны из Сент-Томаса. Он дотянулся до нее, зубами вытащил пробку и сделал большой глоток. Тепло разлилось по его нутру. Да, это как раз то, что ему было нужно. Мартин снова поднял бутылку, уже заметно опустевшую, и поставил на место. Теперь предстояло сделать огромное усилие, чтобы выбраться из койки. С первого раза капитан с этим не справился – слегка приподнялся и завалился обратно. Голова гудела, как улей разъяренных пчел.
Так он и лежал в оцепенении, не до конца сознавая происходящее, чувствуя, словно в теле бурлит какая-то мерзость. Что-то гадкое проникло в него и теперь созревало прямо там, внутри, и росло: даже вены его набухли и мышцы заметно раздулись там, где пульсировала боль.
Однако отсутствие капитана не могло остаться незамеченным. Прошел час, и после нескольких робких стуков дверь каюты приоткрыл стюард. Увиденное ему явно по душе не пришлось, и он поспешил за старпомом, бледнея на ходу.
Старший помощник Паунд, третий помощник Самнер и стюард втроем подошли к капитанской каюте. Каким бы морским волком ни считал себя Паунд, тут он явно мешкал. Никто на борту «Сола Тавернера» не позволил бы себе завалиться в каюту к капитану без разрешения. Паунд приоткрыл дверь, так же осторожно, как это делал стюард, зашел внутрь и закрыл дверь за собой.
Капитан лежал на правом боку, накрытый одеялом по пояс. Он спал в майке, и левая сторона шеи оставалась открытой. Паунд долго разглядывал его рану. От этого зрелища его бросило в дрожь. Он так же бесшумно удалился и в задумчивости поднялся на палубу; там Паунд смог разыскать молодого Самнера, и они о чем-то долго переговаривались, стоя у фальшборта. В конце концов Самнер, убедившись, что никто не видит, вытащил из кармана куртки некий предмет вдвое больше ладони и швырнул его за борт. Предмет этот успел яркой вспышкой отразить утреннее солнце, прежде чем морские воды навсегда поглотили его. Это оказалось зеркальце для бритья.
В четыре часа утра старпом снова спустился в капитанскую каюту. На этот раз его осторожный стук не остался без ответа: Мартин слабым голосом пригласил его войти. Капитан теперь лежал на спине и смотрел на старпома осоловелыми глазами.
– Как ваше самочувствие, сэр?
– Получше, получше, – пробормотал Мартин, – но эта чертова рана!.. – Он указал на левую сторону шеи. – Сегодня утром я смог немного поспать. Сейчас, думаю, худшее уже позади.
В разговоре возникла пауза: сказать вроде как больше было нечего. Паунд начал рассказывать что-то о состоянии корабля: верный способ заинтересовать капитана. Мартин отдал несколько указаний, и старпом удалился.
Капитан не соврал, сказав, что чувствует себя лучше. Хоть рана и болела, но уже не так сильно. Мартин поднялся с койки, оделся и, открыв дверь, крикнул, чтобы ему принесли кофе. Однако же, когда минут десять спустя капитан вышел на открытую палубу, его нельзя было принять за выздоровевшего человека. Он как-то иссох, ссутулился, кожа приобрела серый оттенок и местами стала облупливаться, как краска на борту корабля. Все сразу замолкали и даже замирали от ужаса, когда Мартин оказывался рядом. Капитан совершил обход по судну, стараясь не упустить ни одной детали, но сосредоточиться ни на чем не мог. Боль хоть ослабла, но не отступила полностью, в висках пульсировала кровь. Но стоило ему хоть на мгновение отвлечься от неприятных ощущений, как тут же в голове возникали те самые таинственные звуки: «лу-кун-ду», – словно чьи-то губы двигались совсем рядом, поблизости, шепча это слово в горячечных сумерках его сознания. Вот только теперь слово произносила уже не чернокожая женщина: голос явно изменился.
– Да что же это за напасть такая! – бормотал Мартин, спускаясь в свою каюту после утреннего обхода, за час до полудня. Больше он решил никуда не выходить – так и остался сидеть у себя, прислушиваясь к странному шеп