оту в левом ухе, прямо над раной в шее.
– Не припомню я, чтобы наш капитан целый день вел себя так тихо, – заметил стюард, накрывая на стол к обеду. Объяснение такому поведению вряд ли понравилось бы хоть кому-то из команды, хотя стюард и рассуждал здраво. Интуиция подсказывала ему, что у капитана шалят нервы: уж как сумела одна рана так подействовать на бывалого моряка! Но разобраться подробнее в том, что с капитаном не так, стюарду не удалось. А если бы ему кто-то рассказал правду – он бы не поверил или, по крайней мере, изрядно удивился бы настоящей причине непривычных молчания и кротости. Капитан Люк Мартин впервые за свою блестящую и жестокую карьеру был по-настоящему напуган.
Во время обеда он ел очень мало и сразу после скудной трапезы отправился в свою каюту. Однако там капитан пробыл недолго: вскоре он спешно поднялся по трапу и вышел на кормовую палубу. «Сол Тавернер» несся на всех парусах со скоростью в двенадцать узлов. Мартин лез по трапу со всей бодростью заправского моряка, но, как только встретился взглядом с юным Самнером, опустил глаза.
– Я хочу одолжить твое зеркало, – сказал он тихо.
Юноша вздрогнул, почувствовав, как кровь отхлынула от лица. Старпом его об этой просьбе предупреждал – видимо, не зря он выкинул зеркало.
– Прошу прощения, сэр. В этом рейсе у меня его нет. Зеркало было при мне, пока мы не оказались в Сент-Томасе, а там я его потерял. Я уже пару дней как не брился. – Молодой штурман сделал демонстративный жест, указывая на свою юношескую щетину. Парень боялся, что капитан сейчас же начнет орать, но вместо этого Мартин только рассеянно кивнул и направился прочь. Самнер с интересом наблюдал за ним, покуда тот не скрылся палубой ниже. Но тут штурмана прошибла внезапная мысль: «Черт возьми, он ведь возьмет зеркало у Дейва Слоана». Тут же Самнер ринулся искать старпома Паунда, чтобы предостеречь его: капитан, вероятно, с минуты на минуту получит то, что ему нужно. При этом юноша сгорал от любопытства: в чем же секрет этого приказа? Он хоть и выбросил свое зеркало, но все еще считал, что на корабле творится что-то странное. Тогда Паунд сказал лишь, что капитан ни в коем случае не должен увидеть рану на своей шее. Без зеркала он бы точно не смог это сделать.
Узнав, что капитан вскоре узрит свое отражение, Паунд замер в оцепенении. Затем он выругался и, усевшись за крошечный столик в своей каюте, подпер голову руками, несколько раз повторив: «Боже, боже». Тогда любопытство юного Самнера возросло еще сильнее. Он собрался с духом и спросил:
– Что с этой раной не так, мистер Паунд? Все настолько плохо?..
– Я бы сказал, прескверно. Кожа омертвела… – Паунд поежился, вспомнив увиденное. – И края у раны цвета вызревшей сливы… Очень похоже на негритянские губы.
Запершись у себя, Мартин начал разматывать бинты, скрывавшие рану. Болезненная перевязка близилась к завершению, когда послышался стук в дверь. Поспешно застегиваясь, как будто его застали за каким-то неблаговидным занятием, капитан поднялся на палубу. Паунд обременял его корабельными делами почти двадцать минут. Капитан реагировал на все очень вяло и как-то отстраненно, что было в диковинку для моряков «Сола Тавернера». Затем он снова удалился в свою каюту.
Осколок зеркала, одолженный Мартином у Слоана, исчез из умывальника. Капитан обшарил всю каюту, но нигде его не обнаружил. Случись такое раньше – ярость капитана не знала бы границ. А теперь он просто беспомощно оглядывал каюту, словно был здесь в первый раз. Но внимание Мартина занимало совсем другое. Голос, тот самый голос, что уже так долго преследовал его, вдруг заговорил по-английски! Его больше не донимали туземные напевы, эти раз за разом повторяющиеся «лу-кун-ду». Теперь в его левом ухе громко и ясно звучали слова: «За борт». Напряженно и убедительно, будто команда какого-то вышестоящего начальства, они повторялись: «За борт! За борт!..»
Мартин сидел, понурившись, довольно долго, слушая бесконечный поток одинаковых фраз. Примерно через час лицо его, никем не видимое, исказилось гримасой. Он медленно, словно украдкой, начал снимать с себя рубашку, затем стянул майку. Положив одежду на койку, он осторожно потянулся к ране на шее. Наконец его пальцы коснулись болезненно-воспаленного места и стали ощупывать пульсирующую плоть…
Два часа спустя именно старпом Паунд нашел Мартина на полу каюты по пояс голым, без сознания. Здоровяк с трудом сгреб в охапку и усадил капитана – огромного мужчину ростом в шесть с половиной футов – в кресло. Натянув на него майку и рубашку, Паунд влил, словно живительную воду, остаток бренди между синеватыми губами. Пришлось даже пару раз встряхнуть его, прежде чем капитан Люк Мартин пришел в себя.
Паунд пытался прояснить ситуацию, но на все вопросы получал простые и короткие ответы. Казалось, капитан общается с кем-то другим.
– Я сделаю это, – сказал он тихо. Затем повторил: – Да-да, сделаю!
В тот момент Паунд увидел кровь на правой ладони капитана. Он приподнял руку Мартина – большую и тяжелую, но лишенную даже намека на силу. На месте трех пальцев остались только кровоточащие обрубки с торчащими пеньками костей. Рука будто побывала в пасти акулы. Паунд в ужасе смотрел на нее.
Кое-как обработав открытые раны, старпом попытался встряхнуть капитана за плечи еще раз, чтобы привести в чувство. Но взгляд у того блуждал, Мартин не обращал внимания на старпома: казалось, он слушает кого-то другого, незримого. На вопросы Паунда он только слабо кивал в знак согласия, а в один момент вдруг бодро заявил:
– Да-да! Я все сделаю!
Паунд оставил его одного и вернулся снова только ближе к ужину. Капитан все так же сидел, словно погрузившись в глубокую апатию.
– Сэр, вы будете ужинать? – осторожно спросил старпом. Мартин даже не взглянул на него. Однако губы его явственно шевелились, и Паунду пришлось подойти ближе и наклониться, чтобы хоть что-то расслышать.
– Да, да, да, – бормотал капитан, – уже скоро, уже скоро.
– Еда у вас на столе, сэр, – робко добавил Паунд и, не получив ответа, удалился.
Встретив в коридоре стюарда, он распорядился:
– Капитан тяжело болен. Расставь там у него все как полагается и уходи.
– Да, сэр, конечно, – ответил растерянный стюард и взялся исполнять приказ – накрывать стол в каюте капитана. Старпом даже остался и помог ему справиться с обязанностями, после чего сопроводил стюарда на палубу, убедившись, что тот никуда не свернул. После этого Паунд вновь подошел к двери капитанской каюты.
Внутри кто-то разговаривал… как минимум – двое. Капитану отвечал тихий туземный голос – возможно, детский или женский. Паунд стоял в полной растерянности. Несомненно, он слышал диалог. Капитан задавал вопрос и получал на него ответ – и так повторилось несколько раз. Но откуда мог взяться этот второй голос? Детей на корабле точно не было. По меньшей мере дюжина женщин сейчас надежно заперта в трюме, и вряд ли они смогли бы выбраться из этого зловонного ада без посторонней помощи – тем более оказаться в каюте капитана рядом с ним. Совсем недавно он оставил Люка Мартина в полном одиночестве и не слышал, чтобы кто-то подходил к двери. Паунд уже поднял руку, чтобы постучать в дверь, но так и не решился. Он слушал очень внимательно; казалось, тайна разговора околдовала его.
В конце концов он смог разобрать несколько фраз капитана. Его речь оказалась очень похожа на то, что слышал старпом, пока обрабатывал его изуродованную руку. Паунд даже вздрогнул, вспомнив ужасную картину – окровавленные пальцы-обрубки. «Сол Тавернер» был нечистым кораблем, слава о нем шла очень дурная… и сам Паунд своими морскими приключениями не раз добавлял мрачности слухам о происходящем здесь. Но все же происходящее в этом рейсе – сущий ад. О таком никто не мог помыслить.
– Да-да, я сделаю это!..
Слова капитана стали больше напоминать стоны, и второй голос начал вторить ему, образуя зловещий, бессмысленный дуэт. Удвоенная речь становилась быстрее и громче.
Внезапно все прекратилось: звуки будто перестали проникать через дверь. Паунд выпрямился, выждал минуту и постучал.
Дверь распахнулась, и к нему вышел сам капитан. Глаза его стали словно из мутного стекла – совсем невидящие. Паунд уступил дорогу, и Люк Мартин сразу зашагал к трапу. Судя по всему, он направлялся на открытую палубу. Одежда его была мятая, вся в складках, и висела на нем, как ворох тряпок.
Паунд поспешил за капитаном вверх по трапу. Выбравшись наверх, капитан устремился прямо к леерному ограждению, будто не замечая, что там, впереди – открытое море. Уже начинало темнеть, субтропические сумерки быстро окутывали всю вокруг. На корабле в это время было тихо, не считая плеска волн о борт: судно делало не менее двенадцати узлов, на всех парусах стремясь в Вирджинию.
Старпом сразу сообразил, что дело плохо, и бросился к капитану: тот уже начал перелезать планширь – не иначе как решил самоубиться. Проклятые голоса!
Казалось, к Мартину наконец-то вернулась его моряцкая сила. Он явно не хотел, чтобы ему сейчас кто-то мешал. Набросившегося на него Паунда он со всей дури огрел мощными, крепкими кулаками – вот тот самый капитан, которого боялись и уважали все на корабле!..
Свирепая борьба между ними продолжалась практически в полной темноте: свет давали только судовые навигационные огни. Никто не кричал, но отчаянная схватка шла не на жизнь, а на смерть.
Паунд всеми силами пытался оттащить капитана от борта, а тот с несдерживаемой жестокостью наносил удары своему старому морскому товарищу. Вдруг старпом, схватив Мартина за грудь, оторвал кусок его рубашки и в страхе отскочил от капитана.
Там, где шея обнажилась, виднелись черно-лиловые пухлые губы негритянки. Паунд смотрел на них, потрясенный, а губы те раскрылись в широкой улыбке, обнажив огромные белоснежные африканские зубы. Меж них показался длинный розовый язык и хищно провел по бывшим краям раны… Паунд в ужасе закрыл лицо руками.
Он оцепенел, дрожа и от страха, и от холода, все внутри несчастного старого моряка сжалось от ужаса. Когда же наконец-то старпом вновь смог почувствовать теплое дуновение пассата, он немного пришел в себя и взглянул на то место, где только что боролся с капитаном «Сола Тавернера». Там было пусто: ни единого следа Люка Мартина на слабо освещенной палубе; и в пенных морских волнах, шлейфом разбегавшихся от корабля, его тоже было не видать.