Перевод с английского Павла Быченкова
Джамби
Кровь от крови Вирджинии, мистер Грэнвилл Ли вернулся с войны изрядно больной – его легкие основательно потрепал горчичный газ, – и врач посоветовал ему провести зиму в целебной атмосфере Малых Антильских островов, что в южной части Вест-Индийского архипелага. Выбор Грэнвилла пал на остров Санта-Крус, обитель Святого Креста – такое название дал этой земле сам Колумб в ходе своего второго мореплавания. Остров этот был ныне чрезвычайно знаменит своими ромовыми факториями.
К Джеффри да Сильве мистер Грэнвилл Ли обратился за разъяснениями касательно бытовавшей на острове веры в магию. Два месяца тропической жизни более-менее привели несчастного ветерана в чувство, вот он и стал интересоваться местной культурой. Почти тут же до него дошли слухи о местных удивительных обычаях, и, признав в да Сильве человека сведущего, он – без оглядки на унаследованные католические убеждения, запрещающие веру в магию язычников, – условился встретиться с ним на прохладной веранде красивого имения этого джентльмена-краеведа, под сенью бугенвиллеи, разменявшей четвертый десяток лет неустанного роста.
Целый час они провели за отстраненными разговорами, пригубливая из бокалов ром-свиззл[75]. Наконец Грэнвилл Ли спросил:
– Мистер да Сильва, признайтесь: вы когда-нибудь сталкивались на этом острове с самыми настоящими, всамделишными джамби? Приходилось видеть хотя бы одного? Вы же прямо упомянули, что верите в них!
Строго говоря, это был уже не первый вопрос о джамби, заданный здесь мистером Ли. Он донимал им плантаторов, вежливых и тактичных торговцев цветами, ходил с ним даже в Кристианстед – еще один, более крупный город на северной стороне Санта-Круса. Негры на тростниковых полях тоже вошли в число «джамби-респондентов», ибо, проведя немалое время на острове, Грэнвилл Ли начал разбираться в их странном жаргоне – том самом, в коем Лафкадио Хирн, посетивший Санта-Крус много лет назад, не опознал английский на слух.
Отвечали ему, что любопытно, всегда по-разному. Плантаторы и цветочники одаряли его улыбкой – пусть и с разной степенью воодушевленности – и говорили, что джамби – это выдумка датчан. Якобы с помощью этой «пугалки» плантаторы разгоняли рабочих по домам после захода солнца, чтобы те не кутили ночью, хорошо отсыпались и поменьше разоряли растущие хлеба. Даже иные черные закатывали глаза и, белозубо улыбаясь, сразу же осыпали его заверениями в том, насколько же недалеким нужно быть, чтобы верить в такую ерунду, как джамби; видимо, так они пытались впечатлить его цивилизованностью. Но как раз-таки колониальное здравомыслие в данном случае мистера Ли не удовлетворяло. Он отчаянно хотел поверить в реальное чудо, а не в сказочку о Братце Кролике, и здесь, как ему казалось, он напал на след чего-то поистине необъяснимого.
Однажды он читал книгу о Мартинике и Гваделупе, этих двух древних бриллиантах французской короны, и на первых же страницах ему попалось словечко «зомби». Разве же это не доказательство тому, что «джамби» вовсе не придумали датчане, чтобы запугивать рабов? Он слышал, пусть и краем уха, что Свен Харрик, давно уехавший домой в Швецию, и Гаррати, один из небогатых островных плантаторов, умудрились здесь подцепить «хворь волка» и стали самыми настоящими оборотнями! Вера в то, что люди иной раз способны превращаться в животных, являлась одной из важных, приметных слагаемых местной смеси чудаческих верований.
В жилах господина Джеффри да Сильвы текла целая одна восьмая африканской крови – то есть по островным представлениям он был тот еще «цветной»; как любой может себе представить, это совсем не то же самое, что вест-индийский «черный». Его образование на все сто процентов оставалось «континентальным», европейским; и словами, и поступками своими он также напоминал европейца. И все же уклад островного сообщества диктовал всем считать его «цветным», пусть и джентльменом, а социальный статус «цветного» так же ясен и четок, как и искусно вырезанный в камее образ.
Нельзя сказать, что да Сильва был единственным мулатом. В Штатах положение таких людей было иным, а здесь даже сулило преимущества – и вполне оправданные. В глазах вест-индийцев человек, на семь восьмых произошедший от джентри, может, и не способен похвастаться фамильным гербом, но относиться к нему нужно как следует. Он свободно нанимал слуг, к нему обращались в уважительном ключе, называя «сэр», и снимали шляпы на европейский манер при встрече. На приветствия мистер да Сильва учтиво отзывался – а это всегда и всюду является джентльменской чертой.
И вот, услышав вопрос мистера Грэнвилла Ли, господин Джеффри да Сильва закинул одну худощавую ногу на другую, прикурил от трубки и произнес:
– Знаете, многие надо мной посмеиваются здесь, мистер Ли, – тут по его лицу цвета сильно разбавленного кофе скользнула тень затаенной меланхолии, – кто-то почти открыто, а кто-то прячет отношение за учтивостью… но в джамби я все-таки верю. Может, все, у кого в жилах хоть немного здешней крови, не в силах избавиться от веры в чудеса и вуду. Моя склонность верить, скажу без прикрас, вполне сильна. Пусть те, кто не повидали того, что я, смеются… думаю, и им доводилось на этом острове сталкиваться со всяким – но они либо не заметили чудо, либо не придали ему должного значения, а может, заметили и придали – просто им страшно верить в такое!
Мистер Ли пригубил еще немного ромового свиззла. Он слышал, что мистер Джеффри да Сильва неохотно делится рассказами о сверхъестественной стороне жизни на острове, и подозревал: под вежливостью и улыбками господина тлеет суровая гордость, не терпящая ни единой насмешки, никаких подозрений в суеверности и фантазерстве.
– Прошу вас, сэр, продолжайте, – подбодрил собеседника мистер Ли, не осознавая, что употребил слово, на родном ему Юге уместное в обращении исключительно к людям чистой белой крови.
– В пору моей молодости, – повел рассказ да Сильва, – году в 1894-м я дружил с одним человеком по имени Хильмар Иверсен. Датчанин, он жил здесь, в городе, близ Моравской церкви – в народе это место называли Холмом Прозрения. У него была контора в Форте: правительство наняло его мелким делопроизводителем. Мы прекрасно ладили. Было ему слегка за пятьдесят, и уже тогда он страдал от лишнего веса, скверно сказывавшегося на его сердце. И вот помню: прилаживаю я сетку от москитов над кроватью, готовлюсь уже ко сну и вдруг вижу – бежит по улице, вздымая босыми пятками пыль, девчонка-почтальонша, тоже мулатка, из моих добрых знакомых, и зовет меня по имени, и вид у нее при этом такой испуганный-испуганный. Я накидываю халат и выбегаю к ней спросить, что случилось, – хотя и так уже прекрасно знаю. Ну, собственно, знание это подтвердилось: она сказала, что Иверсен умер.
Мистер Грэнвилл Ли резко выпрямился в кресле.
– Как же вы могли знать заранее? – с удивленным видом спросил он.
Да Сильва вытряхнул из трубки пепел.
– Случаются у меня такие сиюминутные прозрения, – сказал он нехотя. – Я дружил с Иверсеном много лет. Мы часто обсуждали магию, чары, явления призраков, все в таком духе. Здесь это расхожая тема, как вы уже, полагаю, подметили. Тут много можно узнать такого, что невольно задумаешься о том, в каком мире живешь, – если задержаться подольше и погрузиться в островной уклад. В общем, мистер Ли, у нас с Иверсеном был уговор. Тот, кто из нас умрет первым, попытается посетить другого. Видите ли, мистер Ли, я получил весточку от Иверсена меньше чем за час до того, как узнал факты. Я сидел тут, на крыльце, часов до десяти. В том самом кресле, где сейчас сидите вы. У Иверсена был сердечный приступ – я видел его в тот день. Он отчаянно храбрился, хотел даже отправиться на работу как ни в чем не бывало. Мне и самому казалось, что он справится, – а уж он-то точно никак не мог предречь скорую смерть. Мы даже не упомянули наш уговор при последней встрече.
Приблизительно около десяти вечера я внезапно услышал шум шагов по гравийной дорожке во дворе. Это явно был Иверсен: он направлялся к дому, минуя калитку, ведущую на Королевскую улицу, ныне известную как Конгенгаде. Его тяжелая поступь была отменно слышна на фоне ночной тишины – и такой хромающий шаг был характерен только для него. Луна не светила в ту ночь, и ожидалось, что убывающий полумесяц появится через час-полтора. Однако в это время в саду царила глубокая тьма. Я встал с кресла и направился к ступенькам, сбегающим с крыльца. Мистер Ли, я-то уже тогда уловил, что что-то странное происходит, как будто Иверсен – не он сам, а кто-то чужой. В моей голове зародилась мысль, что это был не Иверсен, а его двойник. Мой инстинкт подсказал мне, что он уже умер. Не знаю, откуда эта уверенность, но так оно и было, мистер Ли. Но что мне оставалось? Я ждал, застыв наверху лестницы, а шаги приближались с каждой секундой. У подножия ступенек было светлее, чем на лужайке, за тенью кустов: из дома долетал слабый свет. Я был уверен, что если это настоящий Иверсен, то я увижу его, когда он выйдет из-под тени кустов. Я стоял, стоял… Шаги настигли меня в этом месте и двинулись дальше. Я уставился вперед, во тьму, но не увидел ничего. Тогда до меня дошло, мистер Ли, что Иверсен уже не с нами – это он просто так выполнил наш уговор. Вернувшись обратно, я уселся в кресло и начал ожидать. Шаги начали подниматься по ступенькам, приближаясь ко мне по полу галереи. И вот они остановились за мной, мистер Ли. Я ощущал его присутствие, Иверсена, здесь, прямо за мной. – Мистер да Сильва указал своей тонкой и элегантной рукой на пол. – Внезапно, в полной тишине, волосы на моей голове встали дыбом. Страх пронзил меня, я дрожал, словно от лихорадки. Неожиданно я закричал: «Иверсен, я осознал! Иверсен, мне страшно!» Зубы мои стучали, создавая звуки кастаньет. «Прошу, Иверсен, покинь это место. Ты исполнил обещание – уж прости, но я тебя до одури боюсь теперь». Как только я сказал это, мистер Ли, все прекратилось, фантомное напряжение в воздухе спало. Стоило только попросить его уйти – и он, как по волшебству, ушел; я почувствовал, что его нет, и понял, что мы на одной волне! Смею предположить, что, будь я одним из рабочих, уже пробежал бы полпути к Кристианстеду, мистер Ли, но я был не настолько напуган, чтоб не постоять за себя.