Когда я немного успокоился, когда дрожь улеглась и мурашки перестали бегать по спине, я встал, чувствуя себя измученным. В доме, куда я вошел, было удивительно тихо. Я пристально рассматривал узоры на ковре, пока не обнаружил бутылку французского бренди. Я открыл ее и выпил, ощущая, как силы возвращаются ко мне. Затем я взял старый фонарь, принадлежавший еще моему деду, и отправился к калитке, выходящей на Конгенгаде. Я был уверен: там есть что-то, что я должен увидеть. Подойдя к воротам, я обнаружил, что они заперты. Большой железный засов был на месте. Им запирали калитку еще в восемнадцатом веке, мне кажется. Я и не думал, что кто-то открывал проход, мистер Ли, но теперь я знал – и это знание поразило меня. На гравии не было следов, мистер Ли, я смотрел тщательно; и даже «дорожки» от метлы слуги, подметавшего придомовой участок, остались ровно там, где им и полагалось быть. Размышляя о своей давней дружбе со старым Иверсеном, я вернулся на крыльцо и сел, уже не испытывая никакого страха. Было грустно осознавать, что я никогда больше не увижу его живым, что он больше не появится после обеда, чтобы пообщаться за чашкой чая. Примерно в одиннадцать часов я вошел в дом и начал готовиться ко сну – и тогда увидел девушку-почтальона, бегущую сюда, за окном. Я мгновенно понял, что у нее за вести! Так оно и оказалось: Иверсен умер. Об этом попросила передать его супруга; никто не знал, во сколько именно наступила смерть, но точно не позже часа тому назад. Меня попросили явиться; я обулся и оделся как следует, прихватил трость из лозы – крайне полезная вещь темной островной ночью, – и вместе с почтальоншей мы отправились к дому покойного друга. Когда мы почти дошли до Моравской церкви, я заметил кое-что впереди, у обочины. Была где-то четверть первого, улица пустовала. Увиденное побудило меня кое-что проверить. Я остановился и поручил девушке бежать вперед меня и сказать миссис Иверсен, что я подоспею вскоре. Она и побежала; ее парусиновый плащ мелькнул и скрылся в темноте. Верю, она ничего не заметила… может, повела плечами и ускорила немного шаг, но – не более того.
– Что же вы увидели? – спросил мистер Ли взволнованно, еле дыша. В его голосе тут же прорезалась хрипотца: легкие ветерана все-таки еще не совсем оправились.
– Повешенных джамби, – ответил мистер да Сильва своим обычным тоном. – Да, на обочине дороги я увидел трех джамби. О таких упоминалось в «Истории» Стюарта Мэкена. Может, эта книга вам попадалась, а? Он приводит простой туземный стишок: «Ничего они не отвечают, в воздухе зависли – ступнями качают, нагоняют на прохожих смертный страх». Еще он описывает типичную группу этих джамби-висельников: это мужчина, женщина и старая карга. И всех трех я там различил… кстати, «ступнями качают» они, думаю, лишь для рифмы: их ноги теряли ясные очертания где-то на уровне лодыжек. Они были жутко длинные, эти черные ноги-жерди. Их ступни – если таковые у них и впрямь оставались – были укрыты какой-то дымкой, чье облачко вилось у земли. Есть такая привычка у местных – может, наблюдали: стоять на одной ноге, давая другой отдохнуть, или скрести лодыжку пальцами второй ноги. Повешенные джамби качались так, будто иногда переминались с ноги на ногу, – но не так, как реальные висельники. Они всегда оставались лицом ко мне.
Я медленно прошел мимо них. Они не атаковали меня, не проявили участия или злобы. Я поднялся в дом по ступенькам и обнаружил миссис Иверсен, ожидающую меня. Ее сестра тоже была с ней. Помню, просидел с бедняжками почти час. Потом явились две негритянки – старухи, обычно готовящие местных мертвых к погребению. Убедив дам взять передышку от горестей, – едва ли их плохое самочувствие чем-то поможет усопшему! – я засобирался домой… Близился второй час ночи. Я провозился, ища свою шляпу – оказалось, ее я, даже не осознав толком, повесил поверх котелка умершего хозяина дома, а это дурная примета, – взял трость и вышел за дверь, на крыльцо. Пересчитывая ступеньки к земле – дюжину или на одну больше, – я вдруг заметил еще одну старую негритянку. Та сидела, сжавшись, на самой нижней ступени – повернувшись спиной ко мне. Я подумал, что это третья старуха-погребальщица или просто одна из их родственниц, которая, допустим, побоялась оставаться одна в лачуге и пошла с ними в город. Что стар, что млад, знаете же? Ну а потом, стесняясь войти в дом, уселась тут на ступеньке и заснула. Вы же слышали пословицу местных, да? По мне, она идеально подходила к ситуации: «Жуки не топочут громко, гостя на птичьем дворе». Ну, это просто призыв быть скромным, не вести себя вызывающе в компании кого-то рангом повыше… затейливая метафора! Эх, бедолаги!.. В общем, я начал спускаться по ступенькам к старушке. В небе сиял тонкий серп-полумесяц – неяркий, но света от него хватало, и ту старуху я наблюдал так же ясно, как вас сейчас, мистер Ли. Я смотрел на нее, неприкаянно сжавшуюся внизу, и уже искал по карманам медяки – «на табак да на сахарок», как местные говорят… еще удивился, почему она до сих пор не поднялась и не поприветствовала меня: черные бабки в этих краях жутко учтивы, это считается признаком мудрости. Наверное, подумал я, крепко задремала; она не двигалась, хотя должна была услышать меня, ведь ночь была тихой, а слух у черных до старости такой чуткий, как у кошек или собак. Помню, благоухание тубероз в горшках на перилах крыльца разливалось в воздухе в ту ночь, как бы приветствуя луну! Оно показалось мне даже удушливым. Итак, стоило мне наступить на пятую по счету ступеньку, как меня обдало легким ветерком, прилетевшим с холмов за домом Иверсена. Шелест сухих листьев пальм за лестницей напомнил мне о его посещении после смерти. Я повернул голову в ту сторону, где ощущался этот ветерок.
Мистер Ли, когда я оглянулся на ступеньки, отвлекшись, может, на пятую долю мига, маленькая черная старушка, сидевшая на последней ступеньке и, видимо, крепко спавшая, пропала. Исчезла совсем – и, мистер Ли, маленькая белая собачка, с французского пуделя, бежала ко мне от того места, где она только что была, по ступенькам. Волшебное зрелище – ведь с каждым прыжком на ступеньку животное вырастало, раздавалось ввысь и вширь у меня на глазах!
И тогда я по-настоящему испугался – сильно, до глубины души. Я знал: если эта тварь хотя бы коснется меня, это будет означать смерть – полную, неминучую гибель. Старушка та оказалась «шин» – ну, то есть chien, «собакой» по-французски; правильно произносится, конечно же, «шьен», но местный диалект исковеркал это слово. Это такая местная порода оборотней – не ликантропия, а каникантропия, скажем. Старуха была собакой-оборотнем!
Не было времени на раздумья – мне нужно было действовать по инстинкту. Я резко размахнулся тростью и с силой ударил зверя прямо по голове. Он стоял ниже меня, и я мог видеть, как лунный свет отражается на клыках в его пасти. Он напоминал больше среднего размера собаку, почти волка, мистер Ли, кипенно-белого цвета. Я был в отчаянии и с такой силой врезал по нему, что пошатнулся. Я не упал, но потребовалось несколько мгновений, чтобы восстановить равновесие. Как только я уверенно встал на ноги, я быстро огляделся вокруг, ища «собаку». Но она, как и старушенция до этого, исчезла. Я, не решаясь поверить глазам, тщательно осмотрел все уголки, освещенные полумесяцем. Поискал даже там, где, казалось бы, нет никакой возможности скрыться человеку или зверю. Подножие лестницы, крыльцо – все места были тщательно проверены. Но нигде не было никаких улик и следов, что могли бы указать на местонахождение исчезнувших; зато до моего слуха, обостренного переживаниями ночи, донесся с плантаций за домом Иверсена топот босых ног. Кто-то… или что-то… давало стрекача вглубь острова, назад к холмам, в гущу кустарников. Потом из дома на галерею выбежали две женщины, готовившие тело Иверсена к похоронам. Они были жутко взволнованы, голосили наперебой: «Ос-спаде помилуй, миста Джэфри, это же был джамби, это джамби! Это шин, миста Джэфри, опасный шин! Она уйти, миста? Она уж уйти?» Утешив бедных старушек, я наконец-то побрел домой.
Тут да Сильва умолк. Осторожно потянувшись в кресле, он снова раскурил трубку. В это время мистер Грэнвилл Ли тоже сидел притихший, лишь тяжко выдыхая иногда. На его руке громко тикали наручные часы.
– Видите ли, господин Ли, – вернулся да Сильва к рассказу спустя какое-то время, – вест-индийские острова – местность совершенно уникальная, нигде во всем мире больше такой не сыскать. Я-то не путешественник, разве что в юности навестил Копенгаген, но все равно мне так кажется. Другие места тоже странные, а это – странно по-особому. Что ж, вот я и рассказал вам случай из жизни – и, хотите верьте, хотите нет, нигде не приврал… Ну, вы, я смотрю, домой уже собираетесь? Поешьте хотя бы фруктов перед уходом – тут, на острове, поговорка такая есть: «Ежели брюхо наполовину сыто, только половину пути и одолеешь, коли собрался куда». Может, слыхали…
Перевод с английского Григория Шокина
Барабаны в холмах
Когда мистер Уильям Палгрейв, генеральный консул Великобритании в Сент-Томасе, Датская Вест-Индия, вышел из своей прекрасной резиденции на Денмарк-Хилл, он выглядел, как недоброжелательно заметил один местный остряк, «как целая процессия»! Нельзя было отрицать, что красавец мистер Палгрейв, дипломат, знаменитый автор статей о путешествиях в ведущих британских журналах, всегда производил чрезвычайно внушительное впечатление. Впрочем, он это и сам прекрасно осознавал.
Однажды жарким майским днем, в благодатный 1873 год, он величественно спустился по ступеням своего дома к открытому экипажу, ожидавшему внизу на дороге. На козлах Клод, его кучер-негр, согнувшись под палящим солнцем, вяло беседовал с неким Ла Тушем Пенном, уличным бездельником, чья смуглая кожа просвечивала сквозь многочисленные прорехи в выцветшей, много раз стиранной синей рабочей рубашке. Увидев спускающегося генерального консула, Клод резко выпрямился, в то время как Ла Туш Пенн, ссутулившись, отошел в сторону, наблюдая за мистером Палгрейвом выпученными глазами.