ание вновь замутнено иллюзиями? Боже – как не хочется сойти с ума!.. Чтобы избежать гнетущих мыслей, следовало сосредоточиться на чем-то положительном – особенно учитывая, что сама атмосфера того вечера показалась мне зловещей и кощунственной.
…Вдруг я обнаружил себя в темном пространстве, похожем на подземный переход. В конце тоннеля мерцал свет, и я был вынужден двигаться к нему, чтобы не оказаться во власти мрака, подпитывающего тревожные мысли. Свет обещал безопасность, в то время как тьма казалась полной плохих предчувствий. Ночь пронизывал вездесущий голос, голос-манипулятор – звучащий везде и подстрекавший ко злу, отнимающий всякое спокойствие. Он стал громче – или это внезапно усилился иллюзорный бред?..
Татра-ма у тьезта…
Не пора ли уже избавиться от таких эксцентричных мыслей? Я наконец-то покинул переход, – не хотелось бы словить головокружение в таком изолированном, опасном месте! – и моя неприкаянная поступь стала выбивать из булыжной мостовой звонкое эхо… Почему же тогда впереди меня возникла ни с того ни с сего эта фигура – возникла, не произведя ни звука? О, это всего лишь безобидная старушка, у нее за горбатой спиной какая-то вязаная котомка. Я не обратил на нее внимания, занятый противодействием внутреннему голосу – теперь мне чудились в нем повелительные нотки, – а вот она подняла голову, злобно глянув на меня. В сумраке ее зубы показались мне ярко-белыми, а глаза – закатившимися. Вмиг она каким-то образом переместилась мне за спину – я даже не успел заметить, как так вышло. Я ускорил шаг – не из страха перед этой ведьмой, но потому, что приказ поступал все более настойчиво и властно. Он нуждался во мне. Во мне? Вздор. Что ему было нужно? Почему этот голос так тревожил меня? Все никак не умолкает, тихо и настойчиво бормочет: татра-ма у тьезта…
Незаметно тревога моя переросла в странное очарование. Темнота все еще окружала меня, несмотря на то что свет становился ярче. Здания казались огромными, и в них не было дверей, чтобы сбежать. Но я и так не смог бы это сделать. Лавки закрыты… к себе в дом меня никто не пустит… все ускользало от моих неустойчивых чувств; ничто больше не выглядело естественным образом. Я мчался сквозь бесконечную пустоту, реальность улиц больше не держала меня в себе. Меня призвали…
Помню, мне попалось окно – густо заляпанное грязью, все в отпечатках человеческих ладоней. Я остановился и заглянул внутрь, что отчасти помогло мне справиться с хаосом в голове. В комнате стояла какая-то статуя. Я не мог толком разобрать внешний вид, но силуэт казался отчего-то знакомым. Скульптура возвышалась обнаженной на каком-то пьедестале, но смысл данной композиции мне постичь не удавалось. Я напрасно пытался разгадать, на чем именно стояло это изваяние. Вокруг светилось множество других огней и теней; их присутствие ощущалось мною как близость зловещих призраков. Чувство зла переполняло меня, и я почти становился им одержим.
О, что за безумная ночь. Почему я не могу вспомнить, куда лежит мой путь? В этом бесконечном и монотонном повторе зова, возможно, когда-нибудь обнаружится нечто новое и свежее, только вот когда? Может быть, я просто не в своем уме? Всегда боялся этого. Видел безумие других, но никогда не понимал его. Сумасшествие казалось загадочным. Я не мог осмыслить его, но знал симптомы и старался противостоять им, борясь за эту привилегию – здравомыслие. Тьма нарастала, свет угасал, но все это становилось неважным. Один лишь зов оставался незыблем и только наращивал мощь.
…татра-ма у тьезта…
Сквозь непонятные пейзажи я прокладывал свой путь, не зная точно, куда же в итоге приду. Голос, направляя меня, становился все громче, заставляя ускорить шаги. Местность была незнакома: похоже, я очутился за городом, совершенно не памятуя о том, как сюда попал. Тянувшаяся неподалеку чаща дохнула на меня страхом. Асфальтные дороги и приземистые жилища почти совсем пропали из виду; впереди меня ждали одни только проселочные тропы. За очерченными кругами света последних фонарей пролегала дикая пограничная местность, где царило нечто зловещее – но не такое, как в городе, а новое, чащобное. Татра-ма, шептал ветер, напоминая мне о неведомом.
Неприятный морозец стал заползать мне под одежду, хотя я не мог уверенно заявить, что было холодно: стоячий воздух напоминал подогретый бархатный занавес, тормозящий и обволакивающий. Да, он действовал именно так – обволакивающе! Ни горячо, ни холодно – здесь, и я сам – ни жив, ни мертв под властью зова. Но он все еще требовал моего участия – хоть живой, хоть мертвый, имел ли я право игнорировать его волю?
Мои конечности реагировали на ментальные команды со внезапной необъяснимой резкостью – будто молния проходила сквозь все тело, отключая осязание напрочь. Родилось довлеющее впечатление, что я нахожусь в состоянии частичного гипноза, словно в дивном сновидении, где навязчивые размышления и обостренные ощущения смутных и запутанных образов не могли быть отделены от моих истинных состояния и местонахождения. Не могу точно описать свое удивительное, курьезное состояние, но в нем точно не было ничего сновидческого: я не управлял своими действиями, но полностью осознавал это. Пугающе бесчувственные, кончики пальцев моих коснулись мокрого лба, словно движимые какой-то внешней силой. Спотыкаясь, я поспешно вышагивал наугад – как марионетка, направляемая чужой волей. Отмечу снова, особо: я не испытывал усталости в общепринятом понимании этого слова, полностью отдавая себе отчет в происходящем. Периодически я убеждал себя в том, что все вокруг – лишь череда зрительных искажений, вызванных недавней операцией на головном мозге. Мир тек мимо меня, как динамическая декорация, подвижный задник сна.
Перед тем как окончательно расстаться с городом и углубиться в лес, я миновал пару неприметных зданий, последних стражей порубежья; это были не то склады, не то какие-то нежилые корпуса. Интересно, что там хранят? Вряд ли что-то толковое, нормальное, уж если даже тут мне попадался невообразимый мусор, ни на что не годный сблев города. Что-то в канаве, полной застойной, пузырящейся воды, ужасно смердело – на секунду у меня из-за этой вони все поплыло перед глазами. Господи, как же близко лес! Но я ни в коем случае не должен уклоняться: неведомый источник зова все еще нуждался во мне.
Повсюду росли чернеющие мрачные кусты и огромные уродливые деревья. На них, в разных местах, наползали бледно-серые и деформированные паразитические лишайники. В свете луны казалось, что они шевелятся, – но этого быть никак не могло.
Татра-ма у тьезта…
Мое сознание вдруг осенило, что эти древесные просторы кажутся мне знакомыми. Какой же старый пейзаж! Он уже был таким вечность назад – ничто не поменялось: ни этот дышащий недружелюбием небесный простор, ни довлеющий здесь зов. Каким-то образом мне казалось, что я уже видел эту местность раньше, – и что-то внутри меня говорило, что мой приход сюда был предопределен. Внезапно я заметил тускло светящуюся фигуру.
Я не мог остановиться, ноги несли меня вперед. Я чувствовал себя беззащитным перед страшным злом, маячащим впереди.
Да, я согласен идти!
Эта неожиданная мысль нарастала во мне, сбивая с толку и затуманивая мои чувства, мое восприятие. Под руководством нечто впереди я шатался по мрачным зарослям, стремясь к неопределенной цели. Все мои рациональные мысли были забыты, осталась одна – идти. Чем ближе то нечто делалось, тем поспешнее я вынужден был шагать.
Лес полнился исполинскими деревьями, совершенно немыслимыми с виду. Поверх этих неестественно раздутых, узловатых и почерневших стволов даже птица не свила гнезда птенцам, и зверье не искало у их корней укрытия. Старые стволы вздымались из сырых гущ гротескных сорняков, из мучнистых озер перегноя. Кое-где над завалами гниющих сучьев произрастали пятна тускло мерцающих грибов. Запустение и смрад безраздельно владели этим местом. Прижившиеся в этом отстойнике растения были непоправимо изуродованы и разделяли слабое люминесцентное свечение гнилостной среды. Непотребство леса не ограничивалась одной только почвой: несуразные, искривленные ветви, редко обсыпанные листвой неправильной формы, скорбно качавшиеся в выси, транслировали ужас от земли к небесам. Свет луны нечасто долетал сюда – но, возможно, и к лучшему: самые нестерпимые части пейзажа оставались надежно сокрытыми в тени. Несмотря на отсутствие яркого света, небо перекрывало мягкое сияние, похожее на фосфоресценцию из глубоких земных каверн. Даже облака здесь были склонны принимать загадочные очертания; нередко над участками заброшенного леса я замечал бледнеющие испарения неизвестной природы.
Смертные обходили этот лес стороной, а когда у них находились дела на другом конце долины – предпочитали ходить более длинным, окольным маршрутом, дабы не продираться сквозь дебри грозной, ненавистной тени, разлитой под кронами.
Мое повествование кажется несовершенным, потому что я вижу лишь одну сторону этой загадочной картины… Без понимания корней того, что я пытаюсь передать, мои слова обрывочны и ущербны: они лишь обрисовывают то, что предстало моим растерявшимся чувствам. Ныне я вполне уверен, что из-за перенесенной мной операции мои перцептивные способности несколько изменились – я начал невольно воспринимать вещи, о каких люди обычно даже не фантазируют; что уж говорить о сколько-нибудь ясном понимании! Меня избавили от одного паталогического состояния – и, похоже, ввергли в другое: я воспринял вещи, выходящие за грань привычного диапазона зрительных и слуховых ощущений. Разве благодаря активизации особых чувств человек не может постичь такие аспекты реальности, какие недоступны – неощутимы, незримы – организму в обычном, здоровом состоянии?
Пока я брел, теряя силы, пробираясь сквозь плотные заросли этого загадочного леса, что цеплялись ко мне и к земле, внутри меня начались перемены. Мой шаг замедлился, а внутреннее стремление к исследованиям угасло. Постепенно я осознал, что застыл на месте, а странные мысли и усталость покинули меня. Я снова стал собой, хотя чувствовал некое физическое напряжение, словно невидимые стены ограничивали мои движения.