История смотрителя
Смотритель не закончил свое повествование, но концовку мне удалось пронаблюдать собственными глазами, и та картина врезалась в мою память гораздо ярче, чем если бы я прочел ее написанной чернилами.
Когда я подал объявление о поиске сторожа для моего дома на побережье, мой давний и проверенный товарищ, Джим Уэст, сказал, что у него есть один моряк на примете. Любой, кого он порекомендует, – человек надежный.
Джим писал мне, что некто Хортер, претендовавший на место, несколько лет работал шкипером на его катере, и распрощаться с ним пришлось только потому, что сама лодка стала больше не нужна. «С тех пор, – говорилось в письме, – Хортер дважды ходил в плавание, очень подолгу, но оба рейса закончились трагически: суда погибли в море». Джим сообщал, что в одной из трагедий Хортеру посчастливилось остаться единственным выжившим среди всего экипажа. Такие события стали для бывалого моряка слишком сильным ударом, и он твердо решил завязать с морями. «Для тебя это отличный вариант. Хортер – малый честный и рукастый, а что еще надо для смотрителя дома на побережье?» – подытоживало письмо.
С Джимом мы через пару дней увиделись в клубе, и я сразу решил уточнить: всерьез ли он считает, что поселить человека, пережившего такие потрясения, в одиночестве на пустынном побережье – хорошая идея? Я бы понял, будь у Хортера жена… но тут ему и днем, и ночью предстоит блуждать в одиночестве по пустому дому.
Джим возразил, что нервы у его кандидата в полном порядке, а все проблемы касаются только выхода в открытое море. Кораблекрушение стало для него серьезной трагедией – видимо, потому, что одного из членов экипажа он считал своим лучшим другом. К тому же Хортер почему-то вбил себе в голову, что он сам несет ответственность за смерть товарища.
– Да, он суеверен, как и все флотские. И конечно, он наизусть знает «Поэму о старом мореходе», – со снисходительной улыбкой говорил Джим. – На этой теме он помешан, но в остальном – спокойный исполнительный старик. Уверен, пара лет на берегу выправит его.
Я поговорил с Хортером, и он мне понравился, однако невозможно было не заметить, что этого человека судьба неслабо потрепала. Нет, он не был нервным или напряженным, скорее наоборот – слишком тихим и смиренным, хотя и невозмутимым. На протяжении всего разговора и тени улыбки не промелькнуло на его лице. Я видел застывшую в глазах моряка меланхолию: казалось, своим печальным взглядом он смотрит не на меня, а сквозь меня. Но внешность его все равно оставалось, можно сказать, статусной – как у пожилого денди, переживающего не лучшие времена. Например, старая рубашка на нем явно была из очень тонкого и дорогого шелка, но рукава ее обкорнали на пару дюймов выше локтей, отчего оставшиеся обтрепанные концы свободно свисали с рук. Вместо ремня талию опоясывал галстук крикетного клуба «Фри Форестер», а его белоснежные брюки клеш, как у истинного моремана, видать, стоили недешево, когда он их покупал. Лицо Хортера имело утонченные черты, хотя висячий подбородок портил все впечатление. Не будь этой черты, каждый мог бы назвать Хортера красивым мужчиной. Глубоко посаженные голубые глаза и орлиный нос довершали его образ. Своим видом собеседник напоминал печальную чайку, за которой кто-то уже долго гонится; ему оставалось только расправить крылья и унестись прочь. Он был очень рад произвести меня хорошее впечатление, но я не мог не чувствовать беспокойства, представляя, как эта мрачная старая птица будет зимовать в прибрежном доме, продуваемом всеми ветрами. Я еще раз повторил, что место его службы будет очень уединенным, излишне отрезанным от мира.
– Я совсем не против побыть в одиночестве, – ответил он. – Еще более одиноким мне уже не стать. – Он говорил медленно и задумчиво, все тем же меланхоличным голосом.
– Что ж, если так угодно… – начал было я.
– Все будет нормально, – перебил он меня, но прозвучало это не грубо. Казалось, он говорил сам с собой.
Хоть у меня и оставались еще сомнения, я все-таки решил довериться рекомендации Джима.
Болотистое побережье, отделяющее лес Нью-Форест от моря, всегда слыло юдолью запустения. Мой дом на взморье представлял собой небольшую, но прочную постройку из камня, очень уместно вписанную в пейзаж – словно много веков назад море само возвело этот форпост, дабы воплотить здешнюю суровую атмосферу в произведении архитектуры. В зимнее время тут становилось мрачновато даже для меня, но все летние выходные я не мог проводить где-то еще. Во время прилива здешние волны силились превратить мою спальню в ванную, но каменные стены всегда отлично выдерживали их натиск. Я думал о том, что если море действовало Хортеру на нервы, то здесь ему, конечно, негде спрятаться. Но в конце концов, бывших моряков не бывает.
В переписке Хортер оказался немногословным собеседником. Обычно я получал от него письма примерно раз в две недели. Почерк у него оказался на редкость красивым и правильным, но слов он тратил совсем мало: дом в полном порядке, чек получен. Однако в феврале я перестал получать от него весточки. В то время я оказался за границей, и мне не пересылали корреспонденцию; только вернувшись через пару недель, я обнаружил, что мой смотритель мне не ответил. Подходило время выслать следующий чек, и я сопроводил его письмом с просьбой рассказать о текущих делах в доме.
Ответа я не получил – и тогда уже забеспокоился. К тому же я соскучился по своему дому: три месяца меня не было в Гемпшире, в тот год в конце февраля погода стояла совсем весенняя. Мысленно я все чаще возвращался к уютному жилищу у моря. Я направил Хортеру телеграмму, что прибуду к обеду («достаточно и пюре с сосисками»).
Еще издали дом показался мне совершенно заброшенным, трубы его не коптили небо. Двери и окна оказались наглухо закрыты ставнями – проникнуть за них не могли ни яркое солнце, ни соленый ветер. Единственной жизнью, встретившей меня здесь, оказались чайки: целая стая кружилась рядом с домиком. Их резкие скорбные крики витали в воздухе, будто маленькие облака, превращенные в звуки.
Я поспешил пройтись по галечной дорожке и с силой дернул ручку двери. Она не поддалась: заперто. Я ощутил смятение. Похоже, смотритель отсутствовал, когда принесли телеграмму. Значит, в доме не приготовлены ни очаг, ни обед для меня. Я предположил, что Хортер уехал на целый день. При мысли об этом я здорово разозлился на своего смотрителя. Потом сразу осадил себя: он ведь имел право на отлучку – не в темнице же он здесь сидит! Однако закрытые ставни смотрелись странно – и я вспомнил направленные мной письма, оставшиеся без ответа. Мог ли смотритель покинуть дом несколько недель назад?
В кухню снаружи вела еще одна дверь – и, подходя к ней, я заметил нечто зловещее. У самого порога виднелась темно-багровая лужица крови, и ее след уводил внутрь дома. Я почувствовал что-то неладное и поспешил к кухонному окну, но оно оказалось затворено глухими ставнями – как и все остальные. Возможностей заглянуть внутрь не оставалось.
Повторюсь, мой дом представлял собой очень прочное строение – вынести плечом ту дверь, что всегда выдерживала порывы юго-западного ветра, мне не удалось. Я обошел его по кругу, понимая, что тщетно испробовал все возможности пробраться внутрь. Однако, даже если мой смотритель подвел меня и бросил службу, дом, как оказалось, и сам по себе представлялся надежной крепостью. Понимая, что с помощью обычных способов в него мне не попасть, я посмотрел наверх, на толстую короткую трубу. Оставалось только лезть в нее.
Пока я стоял в раздумьях, одна из кружащих рядом чаек вдруг спикировала точно на меня. С оглушительным мерзким криком она бросилась прямо на мои глаза, словно хотела лишить меня зрения. «Крылатое чудовище!» – воскликнул я, схватив случайную палку. Я метко огрел птицу ею, по меньшей мере сломав крыло. Чайка вспорхнула и тут же бросилась в море. Не прошло и минуты, как подоспела ее подмога; не меньше шести угрожающе выглядевших птиц зависли прямо надо мной. Не иначе как хотели заклевать меня до смерти! Угроза выглядела вполне реальной, и я глубоко пожалел, что ударил ту чайку палкой, хоть она и здорово напугала меня.
Такого со мной еще никогда не случалось, сколько я сам ходил по морям – крикливые птицы никогда не пытались напасть. Тут уже стало не до рассуждений: стоило любой ценой проникнуть в дом уже для того, чтобы укрыться от этих тварей. Дело принимало жуткий оборот. Я разбил окно с другой стороны дома, сильно при этом порезав руку – и второй раз за день увидав кровь. Чувствуя дурноту, я обернул рану носовым платком. Что же за день такой неудачный…
Наконец-то оказавшись внутри дома, я в первый же момент с удивлением воспринял кромешную темноту. Ставни все оставались заперты. Пройдя вперед, я сразу споткнулся о лежащий стул, ударившись костью голени. Яростно бранясь, я начал распахивать окна одно за другим, чтобы впустить свет и свежий воздух: запах в доме стоял просто ужасный. Хортер определенно не справился с работой смотрителя.
В гостиной я увидел лишь пыль и грязь, а еще тут было очень холодно. Я осмотрелся и проследовал на кухню. И снова я споткнулся, но на этот раз – о что-то мягкое на полу, словно одеяло. Я отшвырнул это в сторону и поспешил открыть тут окна, поскольку вонь стояла просто невозможная.
Вернувшись в комнату, я понял, что является источником этого запаха. Все вокруг оказалось завалено трупами чаек. Я насчитал не меньше десяти мертвых птиц, их тела уже начали разлагаться. Опавшие перья устилали весь пол. Я стоял посреди всего этого хаоса, ошеломленный. Вдруг я заметил торчащую из кучи кость, явно бо́льшую, чем все остальные, – не иначе как берцовая кость мужчины.
Ощущая себя каким-то падальщиком, я стал расшвыривать останки птиц по сторонам – стараясь выкопать все, что осталось от Хортера, перемешанное со слипшимися клочьями его одежды. Кости предстали передо мной полностью оголенными – разве что на его череп налипли волосы. Порыв ветра проник в комнату и вскружил перья, отчего мне пришлось закрыть лицо руками. Тут же я услышал шелест страниц где-то рядом: это оказалась тетрадь, лежавшая на столе. Сразу я не заметил ее, но теперь, терза