Ни личные невзгоды, ни даже разразившаяся вскоре Отечественная война 1812 года, хотя и нанесли душевные раны Василию Львовичу, не смогли убить в нем достойное Эпикура жизнелюбие. Вернувшись из эвакуации из Нижнего Новгорода, он вновь зажил барином, продолжая принимать гостей и сочинять дружеские послания, мадригалы, песни, подражания, остроумные басни и куплеты, которые распевали в русской армии, расквартированной в его любимом Париже. Среди наследия Пушкина-старшего есть даже молитвы-ирмосы.
Творческой вершиной поэта и по сей день считается поэма «Опасный сосед» (1811) – столь же фривольная, сколь и злободневная, запрещенная к публикации, но разошедшаяся в списках. «Соседа» учили наизусть, цитировали – чем не хит, как сказали бы сегодня? В этом коротком – всего-то 155 строк – тексте Василий Львович мастерски изобразил колоритные московские бытовые сценки и в очередной раз «проехался» по противникам-шишковистам:
Кузнецкий мост, и вал, Арбат и Поварская
Дивились двоице, на бег ее взирая.
Позволь, Варяго-Росс, угрюмый наш певец,
Славянофилов кум, взять слово в образец.
Досель, в невежестве коснея, утопая,
Мы, парой двоицу по-русски называя,
Писали для того, чтоб понимали нас.
Ну, к черту ум и вкус! пишите в добрый час!
Популярность «Опасного соседа» была столь велика, что в своем «Онегине» Александр Сергеевич Пушкин выведет главного героя поэмы, бузотера Буянова, точно зная, что он будет узнан без объяснений и комментариев:
Мой брат двоюродный Буянов
В пуху, в картузе с козырьком
(Как вам, конечно, он знаком).
И это притом, что впервые поэма была опубликована лишь после смерти автора – да и то за границей, а в России ее напечатали только в начале XX столетия. В какой-то момент среди читающей публики прошел слух, что подлинный автор «Соседа» – не Василий Львович, а Александр Сергеевич (то, что в момент создания поэмы Пушкину-младшему едва стукнуло 12 лет, в расчет не принималось).
Встреча дяди и племянника 8 сентября 1826 года.
По рисунку Ю. В. Иванова.
2012
На это Василий Львович ответил остроумной эпитафией самому себе, не забыв в очередной раз уколоть злосчастного основоположника «Беседы любителей русского слова»:
Здесь Пушкин наш лежит; о нем скажу два слова,
Он пел Буянова и не любил Шишкова.
Василий Львович Пушкин был первым настоящим поэтом, которого его племянник Александр встретил на своем жизненном пути. Он же стал и его первой «поэтической школой», о чем Пушкин-младший никогда не забывал, пусть с годами и стал относиться к дядюшкиным творениям не без шутливой снисходительности:
Я не совсем еще рассудок потерял,
От рифм бахических шатаясь на Пегасе.
Я знаю сам себя, хоть рад, хотя не рад,
Нет, нет, вы мне совсем не брат,
Вы дядя мой и на Парнасе.
Именно дядюшка Василий Львович, а не отец с матерью, в 1811 году повез любимого племянника в Петербург, своим именем открыв ему двери Лицея. И навещал его там, знакомя с главными литературными звездами эпохи, пристально следил за его успехами и за отзывами в печати на произведения племянника. Сам оценивал, критиковал и поощрял, никогда не оставаясь равнодушным. Оба они состояли, невзирая на разницу в возрасте и опыте, в литературном обществе «Арзамас»: племянник «Сверчок» и дядя-староста, сам себе избравший прозвище «Вот» – указательную частицу, часто употребляемую Жуковским в стихах.
Случались между ними и ссоры, чаще безобидные, во многом шутливые, но именно к дяде на Старую Басманную примчался освобожденный из ссылки Пушкин сразу после встречи в Чудовом монастыре в Кремле с императором Николаем I. Дом этот помнит многих: князя Вяземского, Жуковского, Баратынского, Батюшкова, Дмитриева, польского лирика Адама Мицкевича (сейчас здесь открыт Дом-музей Василия Львовича, такой же обаятельный, как и его хозяин).
Дружба дяди и племянника, в которой каждый находил бесконечное утешение, тепло и поддержку, длилась до того самого дня, когда на излете лета 1830 года друзья и знакомые гостеприимного весельчака и острослова получили траурный билет: «Александр Сергеевич и Лев Сергеевич Пушкины с душевным прискорбием извещают о кончине дяди своего Василия Львовича Пушкина, последовавшей сего августа 20 дня в два часа пополудни…» Все хлопоты и расходы по погребению Александр Сергеевич взял на себя. 620 рублей, в которые обошлось ему прощание, перед свадьбой были не лишними, но семейная честь и признательность цены не имели. Всю дорогу от Немецкой слободы до кладбища Донского монастыря Пушкин прошел за гробом дяди пешком.
В наследство от Василия Львовича племяннику Александру досталось фамильное кольцо-печатка XVIII века. А нам – рецепт безмятежности и неугасимого счастья:
Люблю я многое, конечно,
Люблю с друзьями я шутить,
Люблю любить я их сердечно,
Люблю шампанское я пить,
Люблю читать мои посланья,
Люблю я слушать и других,
Люблю веселые собранья,
Люблю красавиц молодых.
Над ближним не люблю смеяться,
Невежд я не люблю хвалить,
Славянофилам удивляться,
К вельможам на поклон ходить.
Я не люблю людей коварных
И гордых не люблю глупцов,
Похвальных слов высокопарных
И плоских, скаредных стихов.
Люблю по моде одеваться
И в обществах приятных быть.
Люблю любезным я казаться,
Расина наизусть твердить.
<…>
Люблю пред милыми друзьями
Свою я душу изливать
И юность резвую с слезами
Люблю в стихах воспоминать.
Поэт-племянник, справедливо
Я назван классиком тобой!
Всё, что умно, красноречиво,
Всё, что написано с душой,
Мне нравится, меня пленяет.
Твои стихи, поверь, читает
С живым восторгом дядя твой.
Латоны сына ты любимец,
Тебя он вкусом одарил;
Очарователь и счастливец,
Сердца ты наши полонил
Своим талантом превосходным.
Все мысли выражать способным.
«Руслан», «Кавказский пленник» твой,
«Фонтан», «Цыганы» и «Евгений»
Прекрасных полны вдохновений!
Они всегда передо мной,
И не для критики пустой.
Я их твержу для наслажденья.
Тацита нашего творенья
Читает журналист иной,
Чтоб славу очернить хулой.
Зоил достоин сожаленья;
Он позабыл, что не вредна
Граниту бурная волна.
«Сам он был весьма некрасив. Рыхлое, толстеющее туловище на жидких ногах, косое брюхо, кривой нос, лицо треугольником, рот и подбородок à la Charles-Quint, а более всего редеющие волосы не с большим в тридцать лет его старообразили. К тому же беззубие увлаживало разговор его, и друзья внимали ему хотя с удовольствием, но в некотором от него отдалении. Вообще дурнота его не имела ничего отвратительного, а была только забавна».
«Парижем от него так и веяло. Одет он был с парижской иголочки с головы до ног; причёска à la Titus, углаженная, умащенная huit antique. В простодушном самохвальстве давал он дамам обнюхивать свою голову».
«Старик, чуть движущийся от подагры, его мучившей, небольшой ростом, с открытой физиономией, с седыми немногими оставшимися еще на голове волосами, очень веселый балагур – вот что я видел в нем при первом свидании. При дальнейшем знакомстве я нашел в нем любезного, доброго, откровенного и почтенного человека, не гения, каким был его племянник, даже не без предрассудков, но человека, каких немного, человека, о котором всегда буду вспоминать с уважением и признательностью».
«Бедный дядя Василий! Знаешь ли его последние слова? приезжаю к нему, нахожу его в забытьи, очнувшись, он узнал меня, погоревал, потом, помолчав: как скучны статьи Катенина! – и более ни слова. Каково? вот что значит умереть честным воином, на щите, le cri de guerre à la bouche!»
Неукрощенный ЛевЛев Сергеевич Пушкин(1805–1852)
…В тот день, когда в студеном, продуваемом ледяными невскими ветрами Петербурге умирал первый поэт России, капитан Лев Сергеевич Пушкин продвигался вместе с Гребенским казачьим полком из крепости Грозная в сторону Матаранского ущелья. Сквозь пороховой дым и грохот ружейных залпов очередной кавказской экспедиции он не услышал звука выстрела, оборвавшего жизнь его старшего брата. О смерти Александра Лев узнает лишь в середине марта 1837-го. Первый порыв – жаркий, неосознанный – пустить коня в галоп и не останавливаться до самого Парижа, а там – вызвать проклятого убийцу на поединок, который, если только есть на небе Бог, непременно окажется для Дантеса последним. Помимо раздавленной горем братской любви, и в этом нет причин сомневаться, Пушкиным-младшим двигали и чувство вины, и отчаянное желание вернуть долг дружбы, чего он не успел сделать при жизни брата.
Друзья отговорили Льва Сергеевича от столь необдуманного шага, а история если и не «обнулила» счета, то со временем расставила все по своим местам, определив ему место в одном ряду с ближайшими душевными друзьями поэта.