Самый добрый человек русской литературыВасилий Андреевич Жуковский(1783–1852)
История отечественной словесности хранит немало имен писателей и поэтов, которых можно смело назвать талантливыми, одаренными, непревзойденными и даже гениальными. Но «самый добрый человек русской литературы» только один – Василий Андреевич Жуковский. И это притом, что судьба и обстоятельства нередко подтрунивали над ним – и прежестоко.
Злые шутки провидения начались задолго до рождения первого русского романтика, когда тульский помещик Афанасий Бунин, отправляя своих крепостных на очередную южную войну, смеясь, попросил привезти ему в подарок хорошенькую турчанку. Был ли такой «заказ» на самом деле или это семейное предание, однако через некоторое время в имении действительно появилась юная Сальха, ставшая при крещении Елизаветой Дементьевной. Она-то и подарила барину сына Василия. Чтобы мальчик не стал крепостным, в отцы ему записали обедневшего приятеля Афанасия Ивановича – Андрея Жуковского.
Василий рос в семье своего настоящего родителя, барыня Мария Григорьевна относилась к нему тепло, но «матушкой» он называл свою старшую сводную сестру – Екатерину Афанасьевну. Все смешалось в доме Буниных: «…всякое участие ко мне казалось мне милостью. Я не был оставлен, брошен, имел угол, но не любим никем, не чувствовал ничьей любви…»
Вернувшись домой по окончании Благородного пансиона при Московском университете, Жуковский берется за воспитание сводных племянниц – Александры и Марии Протасовых. Через некоторое время с ужасом ли, с восторгом ли понимает: он влюблен в Машу, и чувство это взаимно. Но о свадьбе и речи идти не может – слишком близкое родство. Не помогают ни уговоры, ни переговоры, ни стремительно растущая поэтическая слава Жуковского. Матушка Екатерина Афанасьевна непреклонна. «Петрарке» и его «Лауре» остаются лишь исполненная тихой печали и смирения переписка да меланхолия нежных элегий. «Цель моя есть делаться лучше и достойнее тебя. Это разве не то же, что жить вместе?» – писала Маша. «Я никогда не забуду, что всем тем счастьем, какое имею в жизни, обязан тебе, что ты мне давала лучшие намерения, что все лучшее во мне было соединено с привязанностию к тебе, что, наконец, тебе же я был обязан самым прекрасным движением сердца, которое решилось на пожертвование тобою…» – отвечал ей Жуковский.
В 1817-м Маша выйдет замуж за профессора Дерптского университета, хирурга Мойера. Жуковский будет на свадьбе среди почетных гостей и даже подружится с мужем своей возлюбленной. В марте 1823-го Мария Андреевна умрет родами. «Теперь я знаю, что такое смерть, но бессмертие стало понятнее. Жизнь не для счастия: в этой мысли заключено великое утешение. Жизнь для души; следственно, Маша не потеряна», – долгие годы Жуковский будет хранить верность своему «тихому ангелу» и лишь в пятьдесят восемь лет женится на дочери приятеля, немецкого художника Рейтерна, девятнадцатилетней Елизавете.
Отказав в счастье самому себе, Жуковский делал все, чтобы хоть чуточку счастливее стал мир вокруг него. На невидимом его стяге рдел девиз: «Каждый день – доброму делу, мысли или чувству». Автор «Людмилы» и «Светланы», будущий переводчик гомеровской «Одиссеи» и автор государственного гимна, «певец во стане русских воинов», ополченец, прошедший через Бородинское сражение и битву под Тарутином («Записался под знамена не для чина, не для креста и не по выбору собственному, а потому что в это время всякому должно было быть военным, даже и не имея охоты»), в «черном» для него 1817 году Жуковский становится царедворцем. Теперь он обучает русскому языку невесту великого князя Николая Павловича, немецкую принцессу Фредерику-Луизу-Шарлотту-Вильгельмину, будущую императрицу Александру Фёдоровну, а позже будет воспитывать наследника престола, Александра Николаевича, Александра Освободителя.
Своей «пропиской» в Зимнем дворце Василий Андреевич пользуется не для себя – для других: «Буду сторожем, буду высматривать благоприятные минуты и всем, чем представится, воспользуюсь. Вот единственная в глазах моих выгода моего теперешнего положения…» В разные годы он будет хлопотать о судьбе декабристов, Баратынского, Лермонтова, Герцена, Гоголя, Шевченко, Брюллова. И, конечно же, одним из главных предметов неустанных волнений и забот его неуспокоенного сердца станет Пушкин…
Знакомство с лицеистом Пушкиным случилось в Царском Селе осенью 1815 года. Всего лишь одна встреча, а Жуковский уже выписывает начинающему поэту щедрый «аванс», называя его в письме к князю П. А. Вяземскому «чудотворцем». Правда, тут же уточняет: «Нам всем надобно соединиться, чтобы помочь вырасти этому будущему гиганту, который всех нас перерастет!» Что это – дар предвидения или абсолютный поэтический слух, позволивший расслышать в чистом юношеском голосе отзвуки совершенной гениальности?
В. А. Жуковский.
По гравюре Ф. Вендрамина с оригинала О. А. Кипренского.
1817
Именно Жуковский введет своего молодого друга в литературное общество «Арзамас». По завершении «Руслана и Людмилы» подарит свой портрет с легендарной надписью: «Победителю ученику от побежденного учителя». В том числе и его стараниями грозившая Пушкину ссылка в Сибирь или на Соловки будет заменена «служебной командировкой» на юг России. Сколько раз еще придет Василий Андреевич на помощь своему вспыльчивому, не всегда осмотрительному другу? Сколько бурь и гроз отведет от него? Не успеет лишь однажды – в январе 1837-го. Но после возьмет на себя разбор пушкинских бумаг, посмертные издания, по крупицам – до минуты – соберет и донесет до нас все события последних дней поэта.
«Сверчок моего сердца… Ты создан попасть в боги – вперед». «Ты имеешь не дарование, а гений». «Ты рожден быть великим поэтом». «Плыви, силач». Жуковский не скупился на восхищение, зная не понаслышке, что без искренней любви зачахнет даже самый пышный дар. Пушкин ценил это и умел быть благодарным:
Его стихов пленительная сладость
Пройдет веков завистливую даль,
И, внемля им, вздохнет о славе младость,
Утешится безмолвная печаль
И резвая задумается радость.
Субботнее собрание у В. А. Жуковского.
По картине А. Н. Мокрицкого, Г. К. Михайлова и др.
1834–1836
Когда, к мечтательному миру
Стремясь возвышенной душой,
Ты держишь на коленах лиру
Нетерпеливою рукой;
Когда сменяются виденья
Перед тобой в волшебной мгле
И быстрый холод вдохновенья
Власы подъемлет на челе, —
Ты прав, творишь ты для немногих,
Не для завистливых судей,
Не для сбирателей убогих
Чужих суждений и вестей,
Но для друзей таланта строгих,
Священной истины друзей.
Не всякого полюбит счастье,
Не все родились для венцов.
Блажен, кто знает сладострастье
Высоких мыслей и стихов!
Кто наслаждение прекрасным
В прекрасный получил удел
И твой восторг уразумел
Восторгом пламенным и ясным.
«Лицо его, слегка припухлое, молочного цвета, без морщин, дышало спокойствием; он держал голову наклонно, как бы прислушиваясь и размышляя; тонкие, жидкие волосы всходили косицами на совсем почти лысый череп; тихая благость светилась в углубленном взгляде его темных, на китайский лад приподнятых глаз, а на довольно крупных, но правильно очерченных губах постоянно присутствовала чуть заметная, но искренняя улыбка благоволения и привета. Полувосточное происхождение его (мать его была, как известно, турчанка) сказывалось во всем его облике».
«Жуковский еще более мне полюбился, и я дружбу его почитаю лучшим даром Промысла. По талантам, по душе и по сердцу – редкий человек…»
«От гадкого всегда умел он удачно отворачиваться, и, говоря его стихами, всю низость настоящего он смолоду еще позабыл и пренебрег. В нем точно смешение ребенка с ангелом, и жизнь его кажется длящимся превращением из первого состояния прямо в последнее».
«Едва ли ангел имеет столько доброты в душе, сколько Василий Андреевич».
«Благородство истинное, ничем не измененное, было основанием его жизни».
«Жуковский, наша замечательнейшая оригинальность! Чудной, высшей волей вложено было ему в душу от дней младенчества непостижимое ему самому стремление к незримому и таинственному. Не знаешь, как назвать его – переводчиком или оригинальным поэтом. Переводчик теряет собственную личность, но Жуковский показал ее больше всех наших поэтов».
«Жуковский очень прост в обхождении, в разговоре, в одежде, так что, кланяясь с ним, говоря с ним, смотря на него, никак не можно предположить то, что мы читаем в его произведениях…»
«Жуковский, я думаю, погиб невозвратно для поэзии. Он учит великого князя Александра Николаевича русской грамоте и, не шутя говорю, все время посвящает на сочинение азбуки. Для каждой буквы рисует фигурку, а для складов картинки. Как обвинять его! Он исполнен великой идеи: образовать, может быть, царя. Польза и слава народа русского утешает несказанно сердце его».