Героическая симфонияИван Иванович Пущин(1798–1859)
Одиннадцатого января 1825 года, около восьми часов утра – еще не рассвело, зимние ночи на севере длинны и неуступчивы – в нерасчищенный двор небольшой усадьбы, затерянной где-то среди псковских холмов, «вломились с маху в притворенные ворота» заснеженные сани. На звук колокольчика из дома выбежал хозяин – босой и в одной рубашке. Нежданный гость взлетел на крыльцо, сгреб его в охапку и затащил с мороза в сонное тепло дома. Поцелуи, объятия, слезы. Потом заговорили наперебой, уж очень давно не виделись, столько всего надо было рассказать друг другу. Короткий северный день пролетел стремительно, как взмывшая в потолок пробка «искристого». Одна, потом другая. Вечером гость уехал, оставив в подарок список запрещенной к печати комедии Александра Грибоедова «Горе от ума». Уехал абсолютно счастливый, разве что чуть-чуть саднило сердце: отчего же так скоро пришлось расстаться? Хорошо, наверное, что в тот момент никто еще не знал, что встреча эта окажется не только краткой, но и последней. И через двенадцать лет, умирая на Мойке, Пушкин будет звать друга, который впервые не придет на зов…
И. И. Пущин в гостях у Пушкина в Михайловском.
По ксилографии А. С. Львова с оригинала А. П. Сафонова.
1887
Все обстоятельства этого мимолетного свидания с заточенным в Михайловском поэтом Иван Иванович Пущин подробно опишет через тридцать три года в своих знаменитых предсмертных «Записках о Пушкине». И, словно это было вчера, вспомнит все: и обнимающую его старушку няню, и немудреную обстановку крохотной комнатки «в поэтическом беспорядке». О чем говорили и за что пили то самое «искристое». Вспомнит и честно признается, что подступающие слезы и теперь не дают писать. А еще в деталях расскажет о шести лицейских годах – и о вступительных экзаменах, где впервые увидел «живого мальчика, курчавого, быстроглазого», и о череде учебных будней, и о первых поэтических опытах Пушкина, и о школьных их мальчишеских проделках. Даже про «гогель-могель», для которого самолично раздобыл у «дядьки» Фомы бутылку рома, не забудет.
Пушкин и Пущин в Царскосельском парке.
По рисунку Ю. В. Иванова.
1981
Вся эта «смесь и дельного, и пустого» для нас бесценна. И как документальное свидетельство отроческих лет будущего гения, и как бесподобный образчик мемуарной прозы, написанный живым современным слогом, которому и нынешним авторам с их опытом модернистской языковой игры впору позавидовать, и как пример истинно дружеских отношений – не слепых и предвзятых, но честных и глубоких, признающих в другом как достоинства, так и недостатки: «Чтоб полюбить его настоящим образом, нужно было взглянуть на него с тем полным благорасположением, которое знает и видит все неровности характера… мирится с ними и кончает тем, что полюбит даже и их…» Не все поначалу были готовы мириться с раздражительностью, эксцентричностью, неуместными шутками и неловкими колкостями Александра. Большой Жанно с его справедливым бездонным верным сердцем и недетской мудростью умел «сглаживать шероховатости», часто примиряя Пушкина не только с другими, но и с самим собой.
Пущин происходил из старинного, хотя и порядком обедневшего дворянского рода. В большой многоголосой семье – одиннадцать детей. В Лицей его устроил дед-адмирал – в день декабрьского восстания именно его шинель будет прострелена на Пущине в нескольких местах. Иван Великий, он же Большой Жанно, как окрестили его однокурсники, показал себя блестящим учеником, чьи академические успехи и безукоризненное поведение (история с «гогелем-могелем» – не в счет, и на солнце есть пятна) можно и нужно считать образцом для подражания. Из Лицея он выпустился в гвардию. Странное решение для человека, у которого на плечах не просто голова, а, как сказали бы сегодня, целый НИИ. Однако через несколько лет молодой поручик подает в отставку и устраивает настоящий переполох в своем благородном семействе, заявляя, что отныне намерен служить квартальным надзирателем, читайте – простым жандармом. Но, сжалившись над сестрами, по-видимому, истратившими при этом известии годовой запас нюхательной соли и умолявшими Ивана одуматься, поступил на службу в Петербургскую уголовную палату, а вскоре переехал надворным судьей в Москву. Добровольно сменить славный гвардейский мундир на место судьи, недостойное, как считалось тогда, чтобы не сказать – унизительное для человека знатного и исключительно образованного?! Что это – блажь, безумие или откровенная глупость? Не первое, не второе, не третье, конечно же. По словам декабриста Евгения Оболенского, Пущин столь круто, а в чем-то и вызывающе изменил свой жизненный путь, «надеясь на этом поприще оказать существенную пользу и своим примером побудить и других принять на себя обязанности, от которых дворянство устранялось, предпочитая блестящие эполеты той пользе, которую они могли бы принести, внося в низшие судебные инстанции тот благородный образ мыслей, те чистые побуждения, которые украшают человека и в частной жизни, и на общественном поприще…»
Истинные мотивы друга прекрасно понимал и Пушкин:
Ты победил предрассужденья
И от признательных граждан
Умел истребовать почтенья,
В глазах общественного мненья
Ты возвеличил темный сан.
Проще говоря, Иван Иванович не видел ничего постыдного в том, чтобы находиться там, где он был по-настоящему нужен и полезен, руководствуясь принципом: делай что должно, и будь что будет. Именно поэтому в январе 1825 года он и поехал к Пушкину в Михайловское, зная, что любые посещения ссыльного запрещены. Потому же, прекрасно понимая, что восстание обречено, 14 декабря 1825 года все равно вышел на Сенатскую площадь, а после решительно отказался от иностранного паспорта, который, многим рискуя, привез ему лицейский друг, будущий канцлер Российской империи Александр Горчаков, умолявший, пока не поздно, бежать за границу. Но Иван Великий был не из тех, кто бежит или добровольно сдается на милость победителю. На то он и Иван Великий – цельный, стойкий, кристально честный, неукоснительно порядочный, до конца преданный своим убеждениям, словно бы выкованный из благородного, без малейших примесей, металла. Правду сказал Кондратий Рылеев: «Кто любит Пущина, тот уж непременно сам редкий человек».
В тюрьме, на каторге и на поселении Пущин проведет тридцать один год. Создаст артель для помощи товарищам-декабристам, оставшимся без средств к существованию, займется организацией школ, увлечется прогрессивными методами ведения сельского хозяйства. В Сибири через Александру Григорьевну Муравьеву получит листок с переписанным незнакомой рукой пушкинским посвящением «Мой первый друг, мой друг бесценный!». В 1842 году брат Михаил, разжалованный после восстания в солдаты и встречавшийся с Пушкиным на Кавказе, найдет в Пскове подлинник стихотворения. Вернувшийся из ссылки Пущин будет хранить его в числе «заветных сокровищ».
В Сибири же получит Иван Иванович и весть о гибели друга и до последнего будет верить, что, окажись он в Петербурге, Пушкин остался бы жив: «пуля бы встретила мою грудь». И, несмотря на всю зыбкость сослагательного наклонения, сомневаться не приходится: «бесценный друг» слов на ветер никогда не бросал и всегда платил по счетам. Так, вернувшись из ссылки, он разыщет дочь Рылеева и отдаст ей долг, который не успел некогда возвратить ее отцу. Встретится с Натальей Николаевной Пушкиной-Ланской и старым пушкинским слугой Никитой Козловым. А еще неожиданно женится на Наталье Дмитриевне Фонвизиной. Этот поздний, не до конца объяснимый брак со вдовой друга, декабриста Михаила Фонвизина, станет, пожалуй, финальным аккордом столь виртуозно сыгранной «героической симфонии» его жизни.
Мой первый друг, мой друг бесценный!
И я судьбу благословил,
Когда мой двор уединенный,
Печальным снегом занесенный,
Твой колокольчик огласил.
Молю святое провиденье:
Да голос мой душе твоей
Дарует то же утешенье,
Да озарит он заточенье
Лучом лицейских ясных дней!
Взглянув когда-нибудь на тайный сей листок,
Исписанный когда-то мною,
На время улети в лицейский уголок
Всесильной, сладостной мечтою.
Ты вспомни быстрые минуты первых дней,
Неволю мирную, шесть лет соединенья,
Печали, радости, мечты души твоей,
Размолвки дружества и сладость примиренья, —
Что было и не будет вновь…
И с тихими тоски слезами
Ты вспомни первую любовь.
Мой друг, она прошла… но с первыми друзьями
Не резвою мечтой союз свой заключен;
Пред грозным временем, пред грозными судьбами,
О, милый, вечен он!
«В списке декабристских имен и в списке друзей Пушкина Пущин занимает особое место. Это критерий благородства. Это человек, который мог с честью прожить такую жизнь, которую немногие могли бы выдержать».
«Благородство, воспитанность, добродушие, скромность, чувствительность, с мужеством и тонким честолюбием, особенно же рассудительность суть отличные его свойства».
«Об себе я ничего особенного не имею вам сказать, могу только смело вас уверить, что, каково бы ни было мое положение, я буду уметь его твердо переносить и всегда найду в себе такие утешения, которых никакая человеческая сила не в состоянии меня лишить. Я много уже перенес и еще больше предстоит в будущем, если богу угодно будет продлить надрезанную мою жизнь; но все это я ожидаю как должно человеку, понимающему причину вещей и непременную их связь с тем, что рано или поздно должно восторжествовать, несмотря на усилие людей – глухих к наставлениям века».