Итак, товарищ вдохновенный,
И ты! – а я на прах священный
Слезы не пролил ни одной:
С привычки к горю и страданьям
Все высохли в груди больной.
«Кюхельбекер являлся предметом постоянных и неотступных насмешек целого Лицея за свои странности, неловкости и часто уморительную оригинальность. С эксцентрическим умом, пылкими страстями, с необузданной вспыльчивостью, он всегда был готов на всякие курьезные проделки».
«…Это горячая голова, каких мало, пылкое воображение заставило его наделать тысячу глупостей, – но он так умен, так любезен, так образован, что все в нем кажется хорошим, – даже это самое воображение; признаюсь, – то, что другие хулят, – мне чрезвычайно нравится. Он любит все, что поэтично».
«Пушкин очень не хотел этой глупой дуэли, но отказаться было нельзя. Дельвиг был секундантом Кюхельбекера и стоял от него налево. Кюхельбекер начал целиться, и Пушкин закричал: „Дельвиг! Стань на мое место, здесь безопаснее“. Кюхельбекер взбесился, рука дрогнула, он сделал пол-оборота и пробил фуражку на голове Дельвига. „Послушай, товарищ, – сказал Пушкин, – без лести – ты стоишь дружбы; без эпиграммы – пороху не стоишь“, – и бросил пистолет».
В. К. Кюхельбекер.
По хромолитографии А. З. Иткина.
1970
Счастлив, о Пушкин, кому высокую душу Природа,
Щедрая Матерь, дала, верного друга – мечту,
Пламенный ум и не сердце холодной толпы! Он всесилен
В мире своем; он творец! Что ему низких рабов,
Мелких, ничтожных судей, один на другого похожих, —
Что ему их приговор? Счастлив, о милый певец,
Даже бессильною завистью Злобы – высокий любимец,
Избранник мощных Судеб! огненной мыслию он
В светлое небо летит, всевидящим взором читает
И на челе и в очах тихую тайну души!
Сам Кронид для него разгадал загадку Созданья, —
Жизнь вселенной ему Феб-Аполлон рассказал.
Пушкин! питомцу богов хариты рекли: «Наслаждайся!» —
Светлою, чистой струей дни его в мире текут.
Так, от дыханья толпы все небесное вянет, но Гений
Девствен могущей душой, в чистом мечтаньи – дитя!
Сердцем высше земли, быть в радостях ей не причастным
Он себе самому клятву священную дал!
«Не слушай, друг Пушкин, ни тех, ни других, ни журналистов, готовых кадить тебе и ругать тебя, как велит им их выгода, – ни близоруких друзей твоих! Слушайся вдохновения – и от тебя не уйдет ни современность, ни бессмертие!»
«Сегодня день рождения покойного Пушкина. Сколько тех, которых я любил, теперь покойны!
В душе моей всплывает образ тех,
Которых я любил, к которым ныне
Уж не дойдет ни скорбь моя, ни смех.
Пережить всех – не слишком отрадный жребий!
Высчитать ли мои утраты? Гениальный, набожный, благородный, единственный мой Грибоедов; Дельвиг умный, веселый, рожденный, кажется, для счастия, а между тем несчастливый; бедный мой Пушкин, страдалец среди всех обольщений славы и лести, которою упояли и отравляли его сердце…»
Раскаявшийся АсмодейПётр Андреевич Вяземский(1792–1878)
Ах, какие карты сдала ему судьба! Все тузы, и все козырные… По отцу Андрею Ивановичу – самый что ни на есть Рюрикович, прямой потомок Владимира Мономаха. Белая кость, голубая кровь. Наследство матери-ирландки Дженни О̕Рейли и того богаче: рыжие кудри и в легенду вошедшее, какое-то нечеловеческое остроумие. Это он первым высказался о «квасном патриотизме», он же утверждал, что суровость российских законов «умеряется их неисполнением» и доводил до белого каления некоторых литераторов, заявляя, что «мыслящие люди не пишут, а пишущие – не мыслят».
Князь Пётр Андреевич Вяземский – «язвительный поэт, остряк замысловатый», старший друг Александра Сергеевича Пушкина, один из важнейших для него людей и при этом – одна из самых противоречивых фигур своего времени.
Остафьево.
По картине И. И. Вивьена.
1817
История его родителей стоит, конечно же, отдельного рассказа. В двадцать один год – полковник, в двадцать пять лет – уже генерал-майор, Андрей Иванович Вяземский владел латынью, французским, немецким, английским, но ни на одном из этих языков не знал слова «нет». При своей оглушительной красоте и поистине восточных богатствах признавал лишь покорное его воле «да». В 1782 году двадцативосьмилетний князь отправляется в большое европейское путешествие. Живет на широкую ногу, дает балы и крутит романы. И в один прекрасный день встречает во Франции Дженни Квин, в девичестве ОʼРейли. То, что рыжеволосая красавица замужем, его нисколько не смущает. Он увозит ее в Россию, с огромным трудом, но все же добивается для нее развода, при этом насмерть ссорится с собственным отцом, который так и не признал невестку – чужую «мужнюю жену» да вдобавок ко всему еще и католичку. Несмотря на столь мелодраматичную завязку, брак Андрея Ивановича и Евгении Ивановны оказался счастливым, хотя и недолгим. Дженни умерла, когда ее сыну Петру было всего десять, Андрей Иванович пережил ее лишь на пять лет.
П. А. Вяземский.
По рисунку А. С. Пушкина.
1826
В конце 1820-х князь Пётр Андреевич через своего друга Александра Тургенева попытался было разыскать родственников матери. Из этой затеи, увы, ничего не вышло, возможно потому, что, согласно статистике, фамилию О̕Рейли носит чуть ли не каждый десятый ирландец.
В год рождения сына Андрей Иванович Вяземский покупает подмосковную усадьбу Остафьево, которую позже с легкой руки Александра Сергеевича Пушкина станут называть Русским Парнасом. Николай Михайлович Карамзин, женатый на Екатерине Андреевне, старшей сводной сестре Петра, пишет здесь свою «Историю государства Российского». И в московском доме Вяземских, и в Остафьеве собираются все, о ком теперь мы читаем в учебниках: первый морской министр и один из основоположников Черноморского флота адмирал Николай Мордвинов; крестник Екатерины Великой, директор Эрмитажа граф Дмитрий Бутурлин; будущий обер-прокурор Святейшего Синода, а на тот момент опальный молодой князь Александр Голицын. И, конечно, все сливки высшего поэтического общества: Василий Жуковский, Константин Батюшков, Денис Давыдов, Василий Пушкин. Позже, словно бы растеряв где-то всю свою светскую холодность и надменность, на сцене здешнего домашнего театра будет блистать беззаботный Александр Грибоедов. Вот это университеты! Неудивительно, что в такой компании одаренный от природы юноша вырос превосходным поэтом, зорким публицистом, беспристрастным, глубоким критиком.
А. С. Пушкин и П. А. Вяземский.
По рисунку Е. А. Фейнберга.
1974
Но если провидение, не скупясь, отмеряет тебе столь щедрый стартовый капитал, а потом еще и невероятно долгий век (родившийся при Екатерине II, Вяземский всего трех лет не доживет до восшествия на престол ее праправнука Александра III), стоит быть готовым к тому, что и испытаний на этом пути будет уготовано немало. И ладно бы только огнем, мечом и медными трубами. Как выяснилось, испытания на внутреннюю стойкость, верность убеждениям и честность перед самим собой пройти порой бывает куда сложнее…
П. А. Вяземский.
По литографии В. де Шатобрена.
1820-е
Проучившись два года в Петербурге, юный князь вернулся в Москву, где с ним занимаются профессора Московского университета. «Я был между двух огней: отец хотел видеть во мне математика; Карамзин боялся увидеть во мне плохого стихотворца. Он часто пугал меня этой участью. Берегись, говаривал он: нет ничего жалче и смешнее худого писачки и рифмоплета. Первые опыты мои таил я от него…» – позже вспоминал Вяземский. И правда, таил: хотя в 1808-м и опубликовал стихотворение «Послание к… в деревню» в «Вестнике Европы» (в это время журналом заведовал Жуковский), подписать его своим именем все же не решился. Лишь в 1816-м на вечере у Александра Тургенева набрался смелости продекламировать собственные строки перед наставником. И наконец-то получил его благословение: «Теперь уже не буду отклонять вас от стихотворства. Пишите с Богом». Однако можно предположить, что внушения Карамзина не прошли для него даром, и Пётр Андреевич, один из первых членов «Арзамаса», его недремлющий и беспощадный Асмодей, так и не начал относиться к своим поэтическим штудиям всерьез и уж точно не видел в них главное свое предназначение, но лишь один из многочисленных «публицистических» инструментов. Вяземский писал много, но стихи свои частенько терял, то и дело просил Пушкина восстановить их по памяти, а первый и единственный прижизненный сборник выпустил только в 1862 году.
Дом П. А. Вяземского в Москве.
По рисунку Б. Ф. Рыбченкова.
1971
Начиная свой путь как наследник «легкой» французской поэзии с ее куплетами, посланиями, эпиграммами, короткими изысканными «виньетками» в альбомы, со временем князь все больше склоняется к либеральным поэтическим высказываниям – острым, бесстрашным, взывающим к справедливости и уж точно небезопасным. Его элегию «Негодование» в III отделении