Ей на туфлю упал камешек. Фрэнки не стала оборачиваться, не стала смотреть. Она присела на корточки и одной рукой потеребила пряжку туфли, а другой уронила записку на желтую линию. Увидела, как чья-то рука схватила бумажку, услышала удаляющиеся шаги.
– Что ты делаешь?
От неожиданности Фрэнки плюхнулась на асфальт, словно ее толкнули. Сестра Джорджина заслонила солнце, как в затмение.
– Застегиваю туфлю. Кажется, пряжка сломалась.
Сестра Джорджина схватила ее за воротник и вздернула вверх.
– С твоей туфлей все в порядке.
– Теперь да, – ответила Фрэнки.
Сестра сильно ущипнула ее за руку.
– Не умничай.
Фрэнки терпеть не могла, когда сестра это говорила. Терпеть не могла, когда любая монахиня так говорила. Они что, хотят, чтобы девочки были тупыми как пробки?
– Я и не собиралась… – Фрэнки осеклась, потому что сама не вполне понимала, чего она не собиралась.
– Думаешь, я не знаю, что ты делаешь?
В голове у Фрэнки замельтешили мысли. Неужели сестра видела, как Фрэнки уронила записку? Неужели она только что навлекла на Сэма неприятности? И неужели сестра опять обрежет ей волосы?
– Я ничего не делала.
– У этих мальчиков хватает забот и без девчонок, которые крутятся рядом и строят из себя шалав.
Эти слова привели Фрэнки в ярость. Она ничего из себя не строила, особенно шалаву.
– Какие еще мальчики? – спросила она.
Сестра наклонилась к ней. От монахини воняло луком. Фрэнки и так знала, что та ела лук, потому что помогала Чик-Чик готовить монахиням обед. Печенка с луком, картошка и вдобавок настоящий кофе с сахаром.
– Ты хочешь отправиться в ад? – спросила сестра Джорджина.
Тепло внутри Фрэнки сменилось холодом вроде того, что она ощущала, когда стояла у холодильника, когда зачерпывала целую горсть «джелло», так и норовившее утечь сквозь пальцы.
– Нет.
– Уверена?
– Да.
– Хорошо. – Сестра подтолкнула ее на девчоночью половину двора. – Тогда держись подальше от желтой линии. Если застану тебя здесь еще раз, будешь молить, чтобы тебя забрал дьявол.
Монахиня ушла прочь, по пути безо всякого повода отняв скакалку у другой девочки. Та посмотрела на свои пустые ладони и пожала плечами. Кто знает, сколько еще всего у нее отняли.
Сказки
Давным-давно я была маленькой девочкой в большом доме у большого озера в большой стране. Мне исполнилось четырнадцать, когда немецкая подлодка потопила «Лузитанию», уничтожив больше ста двадцати американцев; шестнадцать – когда Соединенные Штаты вступили в Первую мировую войну; семнадцать – когда появились сообщения о первых случаях гриппа в Чикаго. Смерть витала повсюду, но казалось, что меня это совершенно не касается, это всего лишь страшные истории, которые родители рассказывают полушепотом, когда думают, что дети спят. Кроме того, у меня были собственные битвы, поскольку я имела напыщенного старшего брата Уильяма, в очках с толстыми стеклами и еще более толстой кожей, и младшего брата Фредерика, который был скор на улыбку и еще скорее на кулаки.
– Не знаю, зачем я нарываюсь на неприятности, затевая драку на кулаках с близнецами Дженсенами, – говорил Фредерик маме, – когда вы все переживаете за Перл. Она же не ввязывается в драки.
– Я не забыла о твоей драке, – ответила мама. – Но вот другие скоро забудут. Зато люди никогда не забывают, если девушка ведет себя как дикое животное. Не понимаю, что на тебя нашло, Перл. Ты продолжаешь…
Она резко оборвала фразу и крепко сжала губы.
Я пила у окна горячий чай, любуясь обширной лужайкой перед нашим фасадом. Мне нравилось гулять в лесу за домом, нравилось носиться по лесу и бродить по мелководью в озере после беготни в лесу. Я приходила домой мокрая и растрепанная, но не более мокрая и растрепанная, чем всегда.
Но теперь мне семнадцать, а не семь. Мама сказала, что это неприлично. И скандально.
– Меня никто не видел, – возразила я.
– Тебя все видели, – ответила мама.
– Волнуешься о моем будущем?
– Это тебе следует волноваться о своем будущем.
– Все это неважно, – сказал Фредерик. – Война и грипп уничтожат всех молодых людей, и она в любом случае останется старой девой.
– Чепуха, – вмешался отец. – Грипп пройдет, война закончится, и Перл выйдет замуж, как любая другая девушка.
– Наша Перл – настоящая жемчужина, – пропел Фредерик. Подняв бокал на свет, он повертел его, оценивая вино. – Она сокровище, которое нужно запереть в шкатулку и вынимать только по праздникам.
Уильям посмотрел поверх очков с толстыми стеклами.
– Все женщины – сокровища.
Фредерик рассмеялся.
– Уильям, мне жаль женщину, на которой ты женишься.
Он залпом выпил вино чересчур привычным жестом для шестнадцатилетнего юноши. Мама нахмурилась.
Интересно, что бы мама сделала, если бы это она нашла коробочку в самом дальнем углу шкафа Уильяма? Все те французские открытки со всеми теми лукаво улыбающимися девицами, наклонившимися то так, то этак. При виде них у меня гудели кости. Никто не станет беспокоиться, если они убегут в лес и листва будет хлестать их по пухлым голым бедрам.
Уильям закрыл газету, которую на самом деле не читал.
– Чарльз Кент не позволит Перл носиться по лесам.
– Чарльз Кент! – выплюнула я.
Уильям продолжал, словно я ничего не сказала:
– Поэтому лучше ей привыкать сидеть дома и вести себя как леди.
Настал мой через смеяться.
– Уильям, а ты знаешь о леди все.
– Он приличный молодой человек, – заметила мама.
– Уильям? – переспросила я.
– Чарльз Кент! – бросила мама.
– Имеешь в виду, что он богаче Мидаса? – сказал Фредерик, который был уже немного навеселе.
– Чарльз Кент, – повторила я, воскрешая в памяти зализанные волосы цвета помоев, опущенные уголки рта, чересчур розовые губы на бесцветном лице, капризность, которую он источал, словно мускус, – он так на меня пялится.
Мама продернула красную нитку в своем рукоделии.
– Этим он льстит тебе, Перл.
Но это было не так.
Это было не так.
При мысли о Чарльзе от отвращения ком застрял в горле, и я закашляла. Начав кашлять, я не могла остановиться. Я кашляла, прикрываясь рукой, пока по костяшкам пальцев не размазалась кровь, как будто это я побывала в кулачном бою.
– Перл! – сказал отец. – Что с тобой, Перл?
– Перл!
– Перл!
– Перл!
Фрэнки катила тачку по коридору к столовой мальчиков. Ее сердце неистово колотилось. Но в помещении никого не было. Ужин закончился, повсюду стояли тарелки из-под каши и ложки. Подавив разочарование, она принялась собирать тарелки в тачку.
– Мы такие неряхи, правда?
Фрэнки резко развернулась. Вот он, стоит в дверях и, как обычно, мнет в руках кепку.
– И не говори, – отозвалась она.
– Нечестно, что мы устраиваем такой беспорядок, а прибирать приходится тебе.
– Монахини твердят, что жизнь несправедлива.
– Помочь?
Его голос звучал хрипло, словно он редко им пользовался. Фрэнки никогда не видела человека, который бы так нервничал. Но ведь и ее сердце угрожало выскочить из груди.
– Конечно, – сказала она. – Я просто складываю тарелки на эту тачку.
– На тачку?
– На тележку. А потом отвожу на кухню.
Он сунул кепку в задний карман и, подойдя к Фрэнки, стал помогать.
– Наверное, они будут тяжелыми.
Она кивнула. Именно это она и написала в записке. «Тарелки точно будут тяжелыми». Фрэнки решила, что, если записку подберет кто-то другой, даже монахиня, эта фраза ее не выдаст.
Смотреть на него было трудно. Фрэнки с ее ростом пришлось запрокинуть голову. Она пыталась придумать, что сказать, о чем поговорить, но ее отвлекали легкая щетина и небольшой порез у него на подбородке.
– Похоже, сестра Джорджина была не слишком тобой довольна там, во дворе, – произнес он. – Тебе не влетело?
– Она только ущипнула и толкнула. Бывало и хуже.
Он подал Фрэнки еще несколько тарелок, и девочка поставила их в тачку.
– Это она обрезала тебе волосы?
Ее руки взметнулись вверх, прежде чем она успела их остановить.
– Да.
Он покраснел, краска расползлась от шеи к щекам.
– Я вовсе не имел в виду, что ты плохо выглядишь! Совсем не плохо. Очень даже мило теперь, когда они немного отросли.
Она заставила себя опустить руки на стол. Взяла еще несколько тарелок и ложек.
– Спасибо.
– Сестра Джорджина не самая плохая из монахинь, которых я видел.
Фрэнки чуть не выронила тарелки.
– Она не самая плохая? Тогда кто же?
– Как-то раз одного парнишку вырвало от этой еды. И старая монахиня, забыл ее имя, собрала рвоту обратно в тарелку и заставила его съесть.
На этот раз руки Фрэнки взметнулись ко рту.
– Нет.
– Да. Нам всем стало дурно при виде этого. Но, наверное, это случилось очень давно, я был маленький. Ничего подобного с тех пор не было.
– Да, ужасно, – проговорила Фрэнки. – Вито мне об этом не рассказывал.
– Вито… Я его помню. Твой брат?
– Да.
– Но его здесь больше нет. Ушел в армию?
– Нет. Он в Колорадо.
Сэм подал ей еще пару тарелок.
– Что он делает в Колорадо?
– Отец туда переехал.
– Твой отец переехал в Колорадо и забрал твоего брата?
– Да.
– А тебя – нет…
Она не ответила.
Да и не нужно было.
– Это неправильно, – сказал он.
Она пожала плечами, как та девочка во дворе, у которой отняли скакалку.
– Что поделать.
Склонив голову набок, он посмотрел на девочку. Она увидела свое крошечное отражение в его больших карих глазах.
– Я Сэм, – произнес он.
– Знаю. То есть… я Фрэнки.
– Я знаю. – Он слегка улыбнулся. – Если это имеет значение, Фрэнки, я рад, что отец не забрал тебя.
Он протянул несколько ложек, как букет, и опять покраснел; румянец залил щеки, но он удержал ее взгляд.
– Я тоже, – сказала она.