– Вообще ничего, – ответила Лоретта, когда мы двинулись дальше. – Это строение – копия какого-то здания в Японии. Весь этот участок должен выглядеть как японский сад.
– Правда? – Мальчик в серой кепке схватил красивый кустик и выдернул из земли. – Я считаю, нам сейчас не надо в Чикаго ничего японского, так, ребята?
Мальчишки вокруг него закивали и тотчас принялись вырывать растения и кидать камни в прудики. Волк завыл и заскреб когтями землю, но его никто не слышал.
Одно растение упало к ногам сестры Джорджины, и она развернулась. Фрэнки была уверена, что она закричит на мальчишек, может, даже подойдет к ним и схватит кого-нибудь за ухо. Но сестра Джорджина только посмотрела на них, потом на растение у своих ног так, как птица смотрит на червяка, которого только что расклевала надвое.
Она только и сказала:
– Вы слышали сестру Берт. Мы должны попасть в музей до обеда.
Подняв растение, сестра разорвала его и принялась топтать так яростно, что все уставились на нее.
Подождав, пока монахиня отойдет подальше, Фрэнки сказала:
– Забудьте про парней. За море следует отправить ее.
Слишком холодно снаружи, слишком холодно внутри.
– Я запарилась в этом свитере, – сказала Джоани, уже расстроенная, потому что сестра Берт заставила ее терпеть, пока не закончится обед, и ей уже опять хотелось в туалет. Кроме того, она сердилась, что здесь не было ни динозубров, ни костей. Сестра Берт увела группу сирот от подвешенного к потолку старого самолета к детали старого маяка. Даже если бы детям довелось на нем работать, им и то не было бы так скучно.
– Эта линза снята с очень старого маяка в заливе Барнегат, – сказала она, – что на побережье Нью-Джерси.
Она бубнила и бубнила, а сироты перекладывали свои плащи с одной руки на другую.
– Ее привезли в музей в 1934 году. И она стоит пятнадцать тысяч долларов.
А вот это мы услышали.
– Пятнадцать тысяч долларов! – воскликнула Джоани. – За этот старый хлам?
– Это не хлам, мисс Макнейлли, и если бы ты обратила внимание… О!
Внезапно сестра Берт ахнула и прижала руку ко рту.
Сначала мне показалось, что она смотрит на самолет, но нет. Она уставилась на мальчишку в серой кепке, который каким-то образом залез в этот самолет и махал из кабины.
– Даниэл Конекки! Слезай сейчас же! – закричала сестра Джорджина.
Не знаю, услышал ли ее Серая Кепка или просто не обратил внимания, но он продолжал махать, и сестра Джорджина покраснела, а потом побагровела. Мне стало немного любопытно, не случится ли с ней инсульта и не будет ли ее призрак бродить в музее, вечно грозя и крича на расшалившегося сироту в самолете.
Сестра отогнала детей и стала бегать взад-вперед под самолетом, будто собираясь поймать Серую Кепку, когда тот спрыгнет. Дети захихикали, но постарались успокоиться, когда подошла сестра Берт.
– Боже мой, – произнесла она как можно мягче, – разве можно куда-нибудь водить таких хулиганов?
Музейный охранник в форме притащил лестницу. Когда мальчишку вытаскивали из самолета, он показал большой палец, и все сироты принялись хлопать в ладоши, пока сестра Берт не велела прекратить.
– Думаете, это смешно? А будет ли так же смешно, когда этому мальчику придется летать на самолете по-настоящему?
Фрэнки вспомнила письма, которые им читала Стелла. Парни рассказывали, как вокруг рвутся бомбы, осколки попадают в крылья, шрапнель режет металлическую обшивку самолета как папиросную бумагу. Фрэнки вдруг обрадовалась, что Вито не летает ни на каких самолетах, а ходит по земле, словно это могло его уберечь – словно вообще что-то могло его уберечь.
Вито завалил сестру потоком писем, но ей не приходило в голову, как мало он на самом деле писал о войне. Фрэнки было известно, что он где-то в Италии, но она не знала, что он участвует в операции «Аваланч», основной высадке войск под Салерно. Фрэнки знала, что они сражаются, но не слышала взрывов, не знала, каково это – пытаться заснуть под стоны раненых. Вито рассказывал, что они слушают радио, которое один из солдат нашел в городе, но она не знала, что слушали они Ось Салли[18], которая начинала передачи словами «Привет, олухи!» – и рассказывала солдатам, что их жены и невесты спят с первыми встречными мужиками: вы же знаете девок, девок, которые каждый раз обводят вас вокруг пальца, но все это неважно, потому что вас все равно всех сотрут с лица земли, когда Германия перейдет в наступление. Фрэнки не знала, что парни открывали каждое письмо, любое письмо так, словно это было послание из другого мира, более доброго, из дивной мечты, о которой они грезили, когда были совсем юными.
Она не знала, что они больше не были юными.
Следующий экспонат, к которому притащили сирот, был интереснее линзы и отвлек их от самолета, от неопределенности и неотвязного страха войны. Это была железная дорога Санта-Фе – крупнейшая модель железной дороги, какую они когда-либо видели.
– Дэнни расстроится, что не увидел этого, – сказал один из друзей Серой Кепки, глядя на локомотив, тянущий по рельсам вагоны.
Тут же были цементный завод, нефтяное месторождение и даже несколько зданий с электричеством, прямо как настоящие дома.
– Ты когда-нибудь бывала в Большом каньоне? – спросил кто-то рядом с Фрэнки. Сэм.
Она так удивилась, увидев его, что прослушала вопрос.
– Что?
– Большой каньон. Ты там бывала?
Он смеется над ней?
– Э, нет, а что?
– Сюда.
Он схватил ее за руку и повел к миниатюрному Большому каньону, устроенному рядом с рельсами.
– Ну вот, теперь ты тут побывала. А когда-нибудь мы съездим к настоящему. Поездим по всей стране, по всему миру.
Он говорил серьезно, она это видела. Он сжал ее руку, и она сжала его руку в ответ.
Между ними втиснулась Лоретта.
– Ну все, довольно.
– А что? – спросила Фрэнки.
– Сюда идет сестра Джорджина, – ответила Лоретта. – Она вас увидит, и что тогда будет?
Фрэнки могли выпороть. Могли выгнать из приюта. Но разве это худшее, что могло случиться? Чик-Чик покинула приют прошлой осенью и нашла работу на фабрике в Форест-Парке, где помогала делать торпеды и жила в общежитии с десятью другими девушками. По субботним вечерам они ездили на метро в город, в Христианский центр военнослужащих, где всю ночь напролет танцевали с симпатичными офицерами и моряками. «Любая может найти там себе парня, потанцевать, – рассказывала Чик-Чик Фрэнки в свой первый и последний визит. – Говорю тебе, Фран-чес-ка, вот это жизнь. Я собираюсь поступить к ним, Фрэнки. У них есть женские вспомогательные войска».
У Фрэнки не было отца и не было матери. Ей придется устраиваться в жизни самой. С Сэмом ей это удастся. Она будет не одна. И с Тони все будет хорошо. С Тони всегда все хорошо. Тони не станут наказывать за то, что натворила Фрэнки, Тони слишком юна. Может, она даже обрадуется, когда Фрэнки уйдет.
К счастью для Фрэнки, сестра Джорджина их не видела. Не в этот раз. Монахиня по-прежнему смотрела на самолет, висевший высоко над головой и слегка покачивавшийся от веса призрака. В кабине сидела девушка с разбитым лицом и отчаянно пыталась улететь.
Что ты делаешь, что ты натворила?
Героем моего старшего брата Уильяма был Теодор Рузвельт – охотник на медведей, лошадник и стрелок Тедди Рузвельт. Отец говорил, что это из-за Тедди Уильям так отчаянно рвется на войну. Уильям ненавидел лошадей – точнее, это они его ненавидели. Стрелял он ужасно, и любой уважающий себя медведь сожрал бы его, а кости использовал как зубочистки, но Уильям читал книги Рузвельта как Святое Писание: «Грубые наездники», «Покорение Запада», «Беседы о женственности и детстве», «Америка и мировая война». Когда Германия потопила «Лузитанию», Уильям не мог поверить, что Вудро Вильсон не повел всю американскую армию к немецким границам. Он считал, что тот не мужчина, кто не держит в руке пистолета, кто не желает защищать дом и страну до последней капли крови, своей и чужой, и неважно, как далеко придется ехать. Когда Уильяма признали негодным к службе из-за слабого зрения, он воспринял это как приговор не здоровью, а своей мужественности. Как и многие парни. Словно мерилом человека является количество людей, которых он желает убить. А Уильям желал.
Однако не все выказывали такую ретивость.
– Эй! – Сэм потянул руки Фрэнки, обвившие его шею. – Не так крепко. Задушишь.
– Прости, – проговорила она.
Последнее время, когда она была с ним, ее охватывал холод, внутри все леденело. Приближался его восемнадцатый день рождения, а война еще не закончилась. Но, может, скоро закончится. Может, антигитлеровская коалиция побьет немцев и японцев. Может, завтра или на следующей неделе она услышит, как обычную радиопередачу прерывает сообщение, что Гитлер капитулировал и больше ни один парень не уйдет воевать.
– Ну же, Фрэнки, отпусти.
Сэм встал и провел пальцами по волосам. Лицо его было бледным и осунувшимся, вокруг глаз пролегли морщинки, словно он внезапно постарел.
– Что случилось?
– Не знаю. – Он покачал головой. – Знаю, конечно. Я должен записаться.
Она поняла, о чем речь, но все равно спросила:
– Куда записаться?
– В армию, глупышка.
– Не называй меня глупышкой, – сказала она, хотя умышленно вела себя именно так. – Ты пока еще не должен записываться.
– Запишусь через пару месяцев.
Он подошел к окну. На спине на темной рубашке у него остались отпечатки ее рук. Фрэнки месила тесто для пирога и была вся в муке, которой перепачкала и Сэма. Она решила не говорить ему, пусть остается с отметинами.
– Все должны служить, – сказала она после паузы.
– Ты не должна, – возразил он, оглянувшись через плечо.
Она не поняла, что он хочет этим сказать.
– Мой брат Вито ушел служить. И с ним все хорошо.
– Не со всеми все хорошо, Фрэнки.
– Я знаю. Но с Вито все будет хорошо, и с тобой тоже.