Фрэнки попыталась поднять кастрюлю и чуть не уронила.
Чик-Чик рассмеялась.
– Нормально, ты привыкнешь. Скоро станешь такой же здоровой, как я.
– Вряд ли, – усомнилась Фрэнки. – Ты больше моего отца.
Она надеялась, что не обидела девчушку, но Чик-Чик было нелегко обидеть. Она опять рассмеялась.
– Тащи сюда тот мешок с рисом, крошка Фран-чес-ка.
Фрэнки схватила большой мешок за оба угла и потащила по полу.
– Так и будешь звать меня Франческой?
– А почему бы и нет? Смотри, берешь этот нож и разрезаешь мешок вверху, вот так.
– Пальцы береги, – сказала Фрэнки.
Чик-Чик опять захихикала.
– А ты прикольная. Ладно, когда вода закипит, берешь этот мерный стакан, набираешь рис и сыплешь в воду. Потом накрываешь, ждешь сорок пять минут, и рис готов. Все поняла?
– Конечно, – ответила Фрэнки.
– Тогда приступай.
Фрэнки под присмотром Чик-Чик открыла мешок и сунула в него мерный стакан. Роясь в рисе, девочка заметила что-то странное. Некоторые зернышки шевелились.
– Э… Чик-Чик!
– Да, Фран-чес-ка?
– Это плохой рис.
– Что ты имеешь в виду?
– Посмотри. Вряд ли рис должен сам шевелиться…
Чик-Чик, прищурившись, посмотрела на рис.
– Тебе попалось несколько личинок, вот и все. Вот эти, белые, маленькие.
– Значит, надо взять другой мешок?
– Что? – Чик-Чик опять рассмеялась, словно Фрэнки отколола презабавнейшую шутку. – Нет, другого мешка риса нету! Этот пожертвовали… хм… не помню, кто его пожертвовал, но больше у нас нет. В том-то и дело. Так что сыпь этот. Личинки всплывут, и ты просто их соберешь, ясно?
Фрэнки уставилась на нее, а Чик-Чик опять расхохоталась. Фрэнки никогда не встречала людей, которые бы так много смеялись, особенно над такими вещами, как отрезанные пальцы и червивый рис.
Чик-Чик забрала у Фрэнки стакан с рисом и опрокинула в воду.
– Пока-пока, червячки! – пропела она и помешала червивый суп длинной деревянной ложкой. – Видишь? Они уже всплыли. Эти ребята долго не протянут в горячей воде.
Следующую четверть часа Фрэнки вылавливала из кастрюли личинок, думая о том, как теперь вообще сможет есть. Потом Чик-Чик показала, как готовить тушеную говядину. В мясе блестели бугры жира, а картофель напоминал темные камни, которые дети пинали во дворе. Они налили «постума»: настоящего кофе детям не давали.
Наконец Фрэнки потеряла терпение.
– Как они могут кормить нас такой гадостью? На свалке и то можно подобрать лучше!
Чик-Чик оглянулась на сестру Винченцу, но та была занята – орала на девочку, рассыпавшую сахар. Разве они не знают, что сахар им пожертвовали и нет ни одной лишней крупинки?
Чик-Чик махнула Фрэнки, чтобы та шла за ней в другой отдел кухни: для монахинь.
– Глянь сюда.
Она подняла крышку большой кастрюли. Там в собственном соку тушилось первосортное коричневое мясо, а запах стоял такой, что у Фрэнки закружилась голова. В другой кастрюле было картофельное пюре. В третьей – зеленая, как трава, фасоль. Чик-Чик озорно улыбнулась, отчего стала похожа на хэллоуинскую тыкву с прорезями для глаз и рта, и взяла ложку.
– Разумеется, мы пробуем еду. Надо же убедиться, что приготовлено как надо. Кто же захочет есть испорченные блюда?
Она зачерпнула картофельное облако и протянула Фрэнки.
Как только та поднесла ложку ко рту и на языке взорвался вкус сливочного масла и соли, в смежном с кухней коридоре раздался шум. Вопль, глухой стук – и в распахнувшуюся дверь влетел темноволосый паренек. Его толкнули так сильно, что он проскользнул по полу и остановился у самых ног Фрэнки. Когда он поднял карие глаза из-под козырька кепки и улыбнулся – Фрэнки разглядела полные губы и раскрасневшиеся щеки, – она почувствовала себя полуобнаженной русалкой, выброшенной на берег и бьющей хвостом.
Фрэнки резко вдохнула, втянув картофельное пюре, и закашлялась. Она кашляла и кашляла, не зная, сможет ли вообще когда-нибудь дышать.
Утопленница
Когда-то и я встретила такого парня.
И с тех пор не могла дышать.
Вороний принц
Моего парня звали Бенно. Первый слог – начало поцелуя, когда губы вытягиваются в трубочку, но еще не разомкнулись. Второй слог – как сладкий фрукт. Если мне не спалось, я повторяла его имя снова и снова только для того, чтобы чувствовать это слово во рту.
Парня Фрэнки звали Сэм. Правда, у него не было времени представиться. Пока она отчаянно кашляла, а Чик-Чик била ее по спине, сестра Винченца гонялась за ним по всей кухне и била ручкой сковороды. Он выскочил за дверь, а втолкнувшие его сюда хулиганы смеялись и восторженно вопили.
– Ты в порядке? – спросила Чик-Чик, когда мальчишки убежали, а кашель Фрэнки стих.
– Кто это был? – спросила Фрэнки.
– Мальчишка? Кажется, его зовут Сэм. А что?
Фрэнки пожала плечами и опять кашлянула.
– Просто так.
Чик-Чик загадочно улыбнулась.
– Он хорошенький.
– Хорошенькими бывают девочки, – сказала Фрэнки, хотя она была неправа.
– Тогда симпатичный.
– Может быть.
На самом деле Фрэнки не знала, что мальчишки могут быть хорошенькими или симпатичными. Это казалось невозможным: с их шерстяными штанами, чумазыми лицами и огромными клоунскими ступнями. Она опять закашлялась, стараясь спрятать лицо, ставшее мокрым и горячим, словно она постояла над кастрюлей с тушеной говядиной.
– Ай-ай-ай, – проговорила Чик-Чик. – Похоже, кому-то будет что сказать на исповеди в конце недели.
– Ты о чем? Я ничего не сделала.
– Пока что, – заметила Чик-Чик.
Пару недель спустя Фрэнки думала о словах «пока что», торопясь по коридору в лазарет. Эти короткие слова казались такими большими и весомыми. Они отдавались эхом в ушах, пульсировали в венах: «пока что», «пока что», «пока что». Фрэнки бежала так быстро, что чуть не потеряла сверток с едой, который прятала под свитером. Она прижала его крепче, надеясь, что монахини не увидят выпуклости и не услышат хруста оберточной бумаги. Она почти добралась до лазарета, когда ее окликнули.
– Франческа Мацца!
Фрэнки повернулась, прижав к себе локти, как обычно делаешь, когда замерзаешь или когда болит живот. Сестра Джорджина притаилась в темном коридоре, словно огромная летучая мышь. Она что-то держала. Доску для резки хлеба. Фрэнки не хотелось знать, зачем монахине этот предмет.
Сестра потерла костяшки пальцев о доску.
– Ты куда?
– Иду в лазарет к Лоретте, хочу ее подбодрить. У нее ветрянка. Я не заражусь, потому что уже переболела.
– Кто разрешил тебе посещать лазарет в такой час?
– Сестра Берт.
– Сестра Бертина, – поправила монахиня.
– Сестра Бертина, – таким же точно тоном повторила Фрэнки.
Сестра, прищурившись, посмотрела на Фрэнки, пытаясь понять, не дурачит ли та ее. Фрэнки не дурачила, кто угодно мог понять, что она и правда хочет побыстрее уйти к Лоретте. Я это видела. Сестра Берт разрешила, а кроме того, вечер холодный, ужин только закончился, что ей еще делать?
– Раз уж сестра Бертина разрешила, то я должна тебя отпустить. – Монахиня шагнула вперед; ее глаза горели, как угли. – Но не думай, будто я не спрошу ее, чтобы убедиться, не собралась ли ты прошмыгнуть самовольно.
Фрэнки отступила назад, при этом стараясь быть достаточно храброй, чтобы стоять на своем.
– Да, сестра.
– Если обнаружу, что ты мне лжешь, ты пожалеешь, что повстречалась со мной.
Глупые слова, потому что Фрэнки не знала ни одного сироту, который не пожалел бы о встрече с сестрой Джорджиной.
– Да, сестра.
Сестра Джорджина еще секунду или две удерживала взгляд Фрэнки, а затем ушла по коридору, словно какая-нибудь королева. Фрэнки ощутила зарождающуюся головную боль. Она поклялась себе, что, когда станет взрослой женщиной и обретет свой дом, она вернется сюда в красивом костюме, шляпке и туфлях в тон. И в белых перчатках. Найдет сестру Джорджину и расскажет ей все, что о ней думала: что сестра просто задира, не лучше тех мальчишек, что слоняются по улицам и отбирают сладости у малышей. И Фрэнки плевать, если придется до конца своих дней после каждой исповеди миллион раз повторять «Аве, Мария».
– Почему так долго? – спросила Лоретта, когда Фрэнки наконец пришла в лазарет. – Утром я дочитала книгу и весь день умираю от скуки.
Она почесала красную сыпь на лице.
– Мне не разрешали прийти, – ответила Фрэнки. – А потом по пути сюда я наткнулась на сама знаешь кого.
– Самая скверная монахиня во всем приюте, – заметила Лоретта.
– И не говори. – Фрэнки огляделась, проверяя, не смотрят ли на них, и вытащила сверток. – Вот, это тебе.
Лоретта взяла подарок и потрогала обертку. Фрэнки нарисовала на ней детей с ветрянкой.
– Мне нравится, как ты рисуешь, – сказала Лоретта. – Спорим, когда-нибудь твои работы будут висеть в музеях?
Фрэнки не представляла, каким образом лица с ветрянкой могут попасть в музей.
– Так ты будешь разворачивать?
– Не кипятись. – Лоретта развернула бумагу, стараясь не порвать, и ахнула, увидев, что внутри. – О, Фрэнки! Как ты это достала?
– Есть способы.
– Я могу съесть это за один присест, но не хочу, чтобы меня видели.
Она оглянулась на медсестру Фриду и ее помощницу Беатрис, которые мерили температуру у других больных детей.
Фрэнки подвинулась к подруге, заслоняя ее от медсестры.
– А так?
– Чудесно!
Лоретта взяла из пакета сандвич с ростбифом и откусила, при этом закатив глаза чуть ли не на затылок. Фрэнки могла бы прихватить пирожных, но Лоретта предпочитала сладостям мясо. Еще лучше было бы достать тефтелей, но в приюте их не готовили даже для монахинь. От тефтелей ее мысли перескочили на отца, на то, что он уехал, бросив ее и Тони. Фрэнки тут же выкинула эти мысли из головы и стала думать о парне. Сэм… Появится ли у нее когда-нибудь возможность с ним поговорить? А потом она подумала, сможет ли справиться с дыханием, чтобы вообще что-нибудь сказать. И подумала о словах «пока что».