Размягченный алкоголем, он изрекал недопустимые банальности, но не мог остановиться.
– Ты сама пишешь? Ставлю сотню, что ты поэтесса.
– Ошибся. Я медсестра.
– Одно другому не мешает.
– Но я не пишу. Я читаю.
– В наше время это редкость. Один читатель на легион писателей. За настоящего, чистого читателя!
Он выпил, не сводя с нее глаз, прощупывая ее: опьянела ли? Но она оставалась трезвой, скованной… и улыбчивой.
«Ладно-ладно», – он заново наполнил бокалы.
– Мой муж был писателем, – сказала она. Глаза ее погрустнели, затуманились, но через миг она вновь сверкала аккуратными зубками.
– Был? Он что…
Она нервно тряхнула волосами.
– Да, умер полтора года назад. Обширное кровоизлияние в мозг. Он был хирургом. Закончил оперировать пациента, сел на кушетку и умер.
– На самом деле нехудший вариант. Спасти кому-то жизнь и… – Минаков подумал, что пора сворачивать с этой темы, и спросил: – Как фамилия твоего мужа? Может быть, я читал его?
– Нет, – усмехнулась Нина. – Он не печатался. То, что он писал, было только для меня. Ну а ты женат?
Врать не имело смысла – его биография с указанным семейным статусом печаталась на обороте книги. Он и не соврал:
– В состоянии развода. Собственно, послезавтра идем в ЗАГС. Как говорится, все что ни делается…
Они допивали коньяк уже хорошими знакомыми, которым есть о чем поговорить.
Когда Глеб предложил прогуляться, она согласилась, но попросила подождать ее на улице. Он взял бокал пива и вывалился из клуба, расталкивая молодежь.
Время приближалось к полуночи, курортный город не собирался спать. Многочисленные парочки бродили вдоль аллеи с пальмами, музыка из ресторанов сливалась в какофонию, и летние звезды цвели огромными гроздьями.
– Это же тот писатель, – донесся обрывок разговора. – Я видела его на ток-шоу…
Минаков сделал вид, что не услышал, но про себя довольно крякнул. Почему бы и не быть довольным? Послезавтра он освободится от семейных уз, глупой ошибки длиной в семь лет. А дальше – свобода, новые романы, возможно, экранизация «Рабов»…
Впервые за долгое время он почувствовал то, что обычно именуется «вдохновением».
Курортный город не спал, и он тоже не собирался спать.
Нина эта слегка странная, но странные девочки быстрее дают писателям. Это было бы идеальным окончанием фестиваля.
Он успел допить пиво прежде, чем Нина вышла из клуба. Она обновила макияж, но стала еще бледнее. Улыбка диссонировала с тяжелым, трезвым, чересчур серьезным взглядом.
«Может быть, это ее первое общение с мужчиной после смерти мужа?» – предположил Минаков.
Нина шагнула к нему, прижалась к его груди и неожиданно рассмеялась. Смех был резкий и немного искусственный.
– В чем дело, Ниночка?
– Вспомнила, как увидела тебя впервые в прошлом году.
– О, это было ужасно! – Он закатил глаза и скорчил пьяную гримасу. – Я же едва на ногах держался, скандал закатил на сцене.
– И все-таки я подумала тогда…
– Что подумала?
– Что я должна прочитать твою книгу. Что это то, о чем говорил мой муж. Книга, которую надо читать.
– Что же еще делать с книгами? – хохотнул Глеб, ненавязчиво поглаживая Нину по спине. От застежки бюстгальтера вниз, к талии, потом вверх, под волосы. Рука мягко массировала женскую шею.
Нина отпрянула со ставшей уже традиционной резкостью и по-кошачьи мяукнула. Это должно было символизировать флирт, но на деле прозвучало диковато.
– Не все, – сказала она.
– А? Ты о чем?
– Не все книги надо читать. Только важные.
– Как же узнать, важная книга или нет, если не дочитать ее до конца?
– Можно узнать. Муж научил меня. Пошли к морю.
Она схватила писателя за руку и потащила через толпу, то и дело оглядываясь на него. В ее огромных, узурпировавших всю власть на бледном лице глазах сверкали отражения неоновых реклам, рот растягивался в улыбке.
Попадавшихся на пути людей она отпихивала свободной рукой, и Минакову, плывшему за ней в алкогольном тумане, казалось, что она продолжает тихо мяукать.
«Странные все же женщины интересуются литературой, – думал он. – Нормальные бабы должны любить деньги, а не это скопление строк и слов».
– Не так быстро, – попросил он.
Впереди темное ночное море сливалось с ночным небом, делясь между собой звездами и кораблями.
– Постоим на пляже, – то ли попросила, то ли приказала она. И добавила почти испуганно, когда у него в кармане зазвонил телефон: – Не отвечай!
– Слушай, – раздраженно произнес Минаков, вытаскивая мобилку, – не гони лошадей. Я успею и ответить на звонок, и постоять с тобой.
Длинные ноги и маленькие причуды – это, конечно, хорошо, но он терпеть не мог, когда женщина начинала им командовать.
– Алло.
Звонил организатор фестиваля узнать, всем ли довольна звезда и не желает ли продолжить ночные посиделки в ресторане. Звезда соврала, что уже в отеле и готовится ко сну. Когда занудливый организатор наконец отключился, Глеб обнаружил, что стоит на проспекте один.
«Мать твою, – подумал он, вертя головой. – Если эта дурочка смылась, придется действительно возвращаться в паршивый отель».
Яркий свет фонарей и рекламы не дотягивался своими электрическими лапками до пляжа, и в темноте у самого моря писатель различил одинокую фигурку. Он перепрыгнул через парапет, захрустел по мокрому песку туфлями. Из полумрака выплыли очертания Нины. Она стояла, обхватив руками плечи, и морской бриз развевал ее волосы.
– А вот и беглянка…
Минаков осекся, услышав, что Нина бормочет что-то, будто молится набегающим волнам. Он поравнялся с ней у черты прибоя и прислушался.
– Перед глазами, после долгих километров бурого гравия, наконец-то возник неровно очерченный, словно первый шаг ребенка, край горизонта. Цвет хлынул на меня и сшиб с ног, я лишь отупело смотрел вдаль, едва различая, как полоса насыщенно синего сменяла голубоватый, а затем глубоко зеленый. Я бросился вперед, снимая на ходу шарф, стягивая перчатки и расшнуровывая ботинки, чтобы вобрать через поры холод и соль декабрьского моря. Вдруг вода забурлила: на водной глади появлялись пузырьки воздуха, громко лопаясь и отдавая серой. Я отступил. В голове щелкнуло, и я уже представлял себе обнаженную деву, которая выйдет из утренней пены и пропоет сладким голосом оду любви. Я замер в ожидании и каком-то сладостном предвкушении – наверное, так ждут смерти, опасаясь и одновременно наслаждаясь.
Сквозь морок водки, пива, коньяка и коктейлей Минаков попытался вспомнить, где он слышал этот отрывок раньше.
– Это же… Вот черт…
Да, он вспомнил. Он не просто слышал – он сам написал то, что читала Нина наизусть.
– Это же из моих «Рабов». Слово в слово. Как ты это запомнила?
– У меня хорошая память, – улыбнулась она широко. – Я знаю твой роман от первой до последней буквы.
Минаков взглянул в ее глаза изумленно и понял, что она не врет. Весь роман на память. Триста сорок три страницы.
Легкое беспокойство закралось в душу писателя.
– Сколько же раз нужно было прочитать его?..
– Один. Всего один раз. Я никогда не перечитываю. Я знаю на память все книги, которые прочла.
– Ты разыгрываешь меня.
Она прикрыла веки и продекламировала:
– Полчаса спустя солнце выглянуло из-за туч, и на подъездной аллее у дома Гэтсби показался автофургон с провизией для слуг – хозяин, я был уверен, и куска не проглотил бы. В верхнем этаже горничная стала открывать окна… Она поочередно показывалась в каждом из них, а дойдя до большого фонаря в центре, высунулась наружу и задумчиво сплюнула в сад. Пора было возвращаться. Пока вокруг шумел дождь, я как будто слышал в гостиной их голоса, то ровные, то вдруг повышающиеся в порыве волнения… Но сейчас, когда все стихло, мне казалось, что и там наступила тишина.
Минаков слушал, затаив дыхание.
– Это Фицджеральд, – закончила Нина все с той же улыбкой, – «Великий Гэтсби»[1].
Глеб, к его стыду, не читал Фицджеральда, но у него не было повода сомневаться, что он услышал только что отрывок из «Гэтсби».
– Ты же уникум! – воскликнул он искренне. – И ты работаешь медсестрой с таким талантом? Ты могла бы зарабатывать на этом большие деньги, например…
Нина перебила писателя, неуклюже сунувшись в его объятия и впечатывая свои губы в его раскрывшийся от удивления рот. Удивление сменилось страстью, когда их языки соединились. Нина целовалась так же по-детски, как двигалась, но ее открытость распаляла Глеба. Его руки уже тискали маленькие, немного костлявые ягодицы девушки. Сначала сквозь юбку, потом – сквозь трусики танга, наконец, под ними. Его ладони деловито сдавили прохладную плоть.
Нина не останавливала писателя, тычась, как котенок, губами в его губы.
Он прижал ее к себе крепко, так, чтоб она могла ощущать его эрекцию. Пальцы скользнули между ее ног сзади, в жесткие волосы, в поисках влажного тепла. Однако там было очень сухо и так же прохладно. Сквозь возбуждение Глеб отметил, что ни дыхание девушки, ни ее пульс не сбились, как должно было быть.
– Все в порядке? – спросил он, отстраняясь.
– Да-да, конечно, – она сосредоточенно почесала горло.
– Я делаю что-то не так?
– Все так, – Нина улыбнулась, подтверждая свои слова. Ногтями она продолжала чесать шею.
Он затоптался на месте, чувствуя себя не в своей тарелке. Ночью, на пляже, с этой странной девицей, с полнометражной эрекцией в штанах.
– Я бы, пожалуй, выпил еще, – сказал он досадливо.
Нина энергично царапала ногтями свою кожу и улыбалась.
– Комары, – пояснила она.
– Ну хватит, – он не грубо, но настойчиво отвел ее руку от шеи.
Она смотрела на него отрешенно, не забывая улыбаться.
«А не вколола ли она себе что-то, пока была в туалете?» – спросил себя Глеб, присматриваясь к зрачкам Нины. Он неплохо разбирался в наркотиках и реакции на них. Изучал эту тему, пока работал над первым романом. Нет, непохоже, что Нина под кайфом. Скорее просто коньяк.