Доржиев кивнул. Вновь распрощавшись, русские наконец покинули монастырь Едва они вышли за пределы слышимости, Федор Ипполитович буквально набросился на Жданова:
– Жорж, изволь объясниться. Что за мистификация? Почему ты не рассказал Доржиеву о яде? Что за странные вопросы?
Георгий Филимонович поднял воротник шинели, защищаясь от порывов колючего ветра. Порывы эти доносили редкие удары монгольских колоколов. Звук их сильно отличался от звука колоколов русских – был он непродолжительным, фактически лишенным обертонов и вибрации, к которым привычен слух православных прихожан.
– Поспешные выводы, Федор, – вот чего надо бояться, – Жданов втянул голову в плечи и поглубже натянул свою бобровую шапку. – Дело это крайне необычное… Впрочем, стоило ли ждать иного, оказавшись в Урге?
– Лично я не вижу в нем ничего необычного. Какой-то заговорщик подкупил слугу, чтобы тот добавил в питье яд, а после, когда дело было сделано, избавился от него, дабы несчастный не проговорился.
Георгий Филимонович покачал головой.
– Здравое предположение, если не принимать во внимание некоторых особенностей. Предлагаю пока оставить эту тему – я предпочел бы продолжить ее, сидя у печки с чашкой горячего чаю. Здешняя погода, Федор, не слишком располагает к беседе.
– Твоя правда, Жорж, – согласился Щербатской, и остаток пути ученые проделали молча.
Вернувшись в консульство и наскоро переодевшись, они встретились в кабинете Федора Ипполитовича. В небольшом камине весело плясали язычки пламени, тихонько подвывал ветер в оконных щелях, но в комнате царил благостный, умиротворяющий покой, напрочь отбивавший охоту о чем-то всерьез беспокоиться. Ожидая, пока подадут чай, товарищи уселись у камина, протянув к огню озябшие ноги.
– И все же, возвращаясь к сегодняшнему происшествию, – завел разговор Щербатской, – я жду от тебя объяснений, Жорж.
– Увы, Федор, чтобы объясниться, необходимо видеть всю картину целиком, а этим я пока похвастаться не могу. Но кое-какие свои мыслишки по этому поводу таки озвучу. – Поерзав в кресле, Жданов выбрал позу поудобнее, вольготно откинувшись и разложив руки на подлокотниках. – Твоя гипотеза, друг мой, хотя и кажется наиболее логичной, не учитывает один важный факт, – произнес он рассудительно, достав из внутреннего кармана портсигар. Предложив папиросу Щербатскому, вежливо отказавшемуся, он закурил. – Ты присматривался к пятнам крови в келье?
– Признаюсь, я не стремился их особенно рассматривать. – На мгновение на лице Федора Ипполитовича проступило брезгливое выражение.
– Напрасно. По ним очень ясно можно различить, как умер этот несчастный. – Георгий Филимонович сделал глубокую затяжку, выпустив в потолок длинную струю дыма. – Изначально убийца расположил его на лежаке, где и произвел свою ужасную манипуляцию, оставив несчастного связанным. Само собой, смерть не наступила мгновенно. Кровь, обильно изливавшаяся из полученной раны, наполняла рот умирающего, грозя утопить его. Стремясь освободиться или же мучимый болью, он свалился с лежака на пол, где и скончался от кровопотери. Кляп к тому времени ему удалось разжевать – об этом говорит состояние тряпки и обилие крови на полу.
Щербатской, слушая рассказ Жданова, сильно побледнел.
– И что? – наконец спросил он, почти не разжимая губ.
– А то, что несчастный умирал довольно долго – часа два, не меньше. Это подтверждают и пятна на циновке – кровь там к нашему прибытию запеклась, а на полу же была относительно свежей.
– Избавь меня от этих ужасных подробностей, Жорж… – недовольно произнес Щербатской, но затем вдруг замер. – Погоди… Два часа? Выходит, что в тот момент, когда…
– Он уже истекал кровью в своей келье, – подытожил Георгий Филимонович, расправляя бакенбарды. – Так-то, голубчик мой, Федор Ипполитович. А ты говоришь, ничего необычного.
Щербатской задумался, по своему обыкновению потирая пальцами лоб.
– Что же это получается? Двойник?
– Очевидно. В пользу такой догадки говорит и то, что под личиной доверенного слуги убийца мог без лишних вопросов покинуть монастырь…
В дверь кабинета постучали.
– Федор Ипполитович, – раздалось из-за двери, – самовар-с, как заказывали.
– Входи, – бросил Щербатской небрежно, но, когда дверь открылась, удивленно воззрился на вошедшего. – Погоди-ка. А где Агафон?
Крепкий мужчина средних лет в простом сюртуке, державший перед собой пышущий паром самовар, пожал плечами.
– Запропал куда-то, Федор Ипполитыч. С утра его никто не видал. Комната его заперта, стучали – никто не отозвался. Вчера ушел небось к какой-нить Маруське в купеческом поселке, лишку поддал, а теперь болеет.
– Весь день?! – Недовольство Щербатского нашло выход. – Вот уж я ему задам, появится он только.
Слуга, не желая, как видно, попадать под горячую руку, поставил самовар на стол и, откланявшись, вышел. Федор достал из буфета две объемистые чашки и фарфоровую сахарницу.
– Совсем от рук отбились, – проворчал он, расставляя все на столе. Жданов словно не слышал его.
– Скажи, Федор, – вскинул он на товарища вдруг ставший туманным взгляд, – а что за хворь случилась с Будой Рабдановым?
Удивленный таким поворотом, Щербатской какое-то время медлил с ответом.
– Когда я навестил его утром, у него был сильный жар, к тому же расстроилось пищеварение…
– Вот оно как! А есть ли в консульстве медик?
– Само собой. Дашевич Аркадий Семеныч. Я направил его к больному еще утром…
– Нельзя терять ни минуты. – Георгий Филимонович резко поднялся со своего места, пыхнув папиросным дымом, словно паровоз. – Отведи меня к нему!
– К Рабданову?
– Да нет же! К медику твоему, Дашевичу.
– Жорж, ты опять принялся за свое! Я с места не двинусь, пока ты не объяснишь причин, по которым тебе нужно…
– Хорошо, голубчик мой, хорошо, – прервал его Жданов. – Два года назад я стал свидетелем случая, когда отравленного мышьяком человека приняли за больного холерой.
– Отравление… – Щербатской прикусил губу. – Ты считаешь, что пропажа Агафона…
– Сценарий один и тот же, без сомнения! От восточных отравителей, признаюсь, я ждал большей изобретательности…
– Погоди-погоди, теперь уж ты упускаешь важные детали, – Федор Ипполитович живо включился в игру ума, затеянную товарищем. – В то, что отравитель загримировался под слугу Доржиева, я могу поверить. Могу поверить и в то, что он сумел примерить личину Агафона. Но чтобы он одновременно мог сойти за монгола и русака – уволь, в это я никогда не поверю.
– И верно. – Жданов разом умерил свой порыв, снова опустившись в кресло. – Но все-таки пропажа слуги в русском консульстве, внезапная болезнь важного переговорщика – и все перед отравлением персоны еще более значимой… Эти события кажутся мне взаимосвязанными.
– Ну хорошо, – согласился Щербатской, – пойдем к Аркадию Семенычу. Думаю, от того, что мы справимся о здоровье Буды Рабданова, беды никому не будет.
Дашевича, коренастого, ширококостного мужчину, разменявшего недавно пятый десяток, товарищи обнаружили в небольшом лазарете, пристроенном к зданию консульства. Выйдя к гостям, вызванный одним из помощников, вид он имел крайне озабоченный.
– Что вам угодно, Федор Ипполитович? – спросил он ворчливо, тщательно вымыв руки и протерев их после того спиртом, распустившим по покою крепкий, щекочущий ноздри запах.
– Да вот, Аркадий Семенович, хотел справиться о здоровье Рабданова…
– Плохо, – отрезал медик, – черная оспа. Вы привиты, я надеюсь?
– Д-да, – запнувшись, ответил Щербатской.
Дашевич удовлетворенно кивнул.
– Вот и славно. А теперь, господа, прошу меня оставить. Состояние больного крайне тяжелое, а лечить его, без преувеличения, нечем. Прошу извинить.
Когда двери лазарета закрылись за ними, Федор Ипполитович обернулся к Жданову.
– Вот ведь напасть какая! – произнес он обеспокоенно. – Только этого нам и не хватало. Но один положительный момент тут все же есть – версия твоя не нашла подтверждения.
– Я бы не спешил с выводами, голубчик мой, – покачал головой Жданов. – А окажи-ка мне еще одну любезность: давай наведаемся в комнату твоего пропавшего Агафона.
Щербатской отрицательно покачал головой:
– Я бы и рад, Жорж, только ведь дверь заперта. Я через стены проходить не выучился еще.
– Напрасно, голубчик, напрасно. Чрезвычайно полезное умение, – улыбнулся Георгий Филимонович. – Но шутки в сторону. Мне нужно, чтобы замок на его двери вскрыли.
– В уме ли ты? – Щербатской шумно втянул воздух, вскинув брови. Кожа на гладко выбритой голове его при этом заметно сдвинулась.
Жданов пригладил бакенбарды, достал из портсигара новую папиросу.
– Выходки твои час от часу все сумасброднее становятся, Жорж.
Чиркнув спичкой, Георгий Филимонович раскурил папиросу.
– Как знаешь, Федор. Только попомни мое слово: за этим замком Агафон твой – мертвый лежит.
– Типун тебе на язык, – нахмурился Щербатской. – Нет, Жорж. Хочешь – обижайся, да только я тебе тут не помощник. Если так неймется, иди к консулу и расскажи все это ему.
– Эх, Федор! Нет в тебе азарта. – Жданова, похоже, резкий ответ товарища нисколько не расстроил. – Значит, пойду спать. Утро вечера мудренее. А заодно ужином озабочусь – вся эта суета нагоняет зверский аппетит.
– Если хочешь, – Щербатской выглядел несколько смущенным, видимо раскаиваясь в своей несдержанности, – я могу составить тебе компанию.
– Буду весьма рад, голубчик мой, Федор Ипполитович. Тем паче что я, признаться, не знаю даже, где мне этот самый ужин раздобыть.
Спустя полчаса, сидя друг напротив друга за небольшим столом в одной из комнат Щербатского, используемой им, как видно, именно в качестве столовой, товарищи оживленно обсуждали последние петербургские сплетни, привезенные Ждановым. Свежесть их, само собой, была сомнительна, но лишенный фактически всякой неформальной связи с Северной столицей Федор Ипполитович был рад и этому. Еда, которую подавали в консульстве, была незатейлива – щи да каша из привозных крупы и овощей да местная говядина и конина, жесткие, словно подметка. Чтобы скрасить скудность блюд, Щербатской поставил на стол небольшой графин водки из неприкосновенного запаса. Поставки в эти края были редки и нерегулярны, а спиртное в списки первой н