Другими словами, президент должен был либо найти очень весомые аргументы для руководства «Единой России», чтобы отклонить предложенную партийцами кандидатуру, либо пойти на серьезный и, главное, открытый политический конфликт с партией власти и ее лидером. А руководство партии получало дополнительные рычаги для решения вопроса о назначении глав почти во всех субъектах Федерации.
В любом случае, как заявил координатор фракции КПРФ Сергей Решульский, «ни о какой демократизации речи не идет, ведь у президента остается право послать к чертовой матери всех депутатов, если они откажутся утверждать его кандидатуру». Если «Медведеву нужна демократия, пусть восстановит всенародные прямые тайные выборы губернаторов», – добавил коммунист.
За возвращение прямых выборов руководителей российских регионов выступил и Юрий Лужков. Он заявил об этом в эфире передачи «Познер» вечером 17 ноября 2008 г. При этом Лужков напомнил, что в 2003 г. он поддержал решение российского руководства об отказе от прямых выборов губернаторов. Тем не менее, как указал мэр, «сейчас этот вопрос можно было бы вернуть». «Я был бы сторонником этого», – добавил Лужков. По его мнению, главы регионов, избранные на прямых и альтернативных выборах, являлись более легитимными, нежели губернаторы-кандидаты, избранные местными парламентами, заключил он.
Между тем председатель высшего совета «Единой России» Борис Грызлов уже не раз озвучивал позицию партии парламентского большинства, заявив, что она не намерена возвращаться к прямым выборам глав регионов. Секретарь президиума генсовета партии Вячеслав Володин в одной из бесед с журналистами отметил, что в возвращении к прямым выборам губернаторов нет смысла. По его словам, новый порядок утверждения глав регионов уже показал свою эффективность.
Через два дня после заявления Лужкова по окончании выездного заседания Госсовета в Ижевске Дмитрий Медведев пообщался с представителями региональных СМИ. В частности, он говорил о том, надо ли опять выбирать губернаторов.
На вопрос об отношении к предложениям вернуться к всенародным выборам глав регионов, о которых говорил мэр Москвы Юрий Лужков, президент отреагировал чрезвычайно жестко. Нынешнюю систему назначения губернаторов господин Медведев назвал оптимальной и единственной возможной, а ее изменение – недопустимым.
– Если кого-то из глав регионов она не устраивает, то они должны понять, что не являются частными лицами, и они могут подать мне заявление об увольнении, – отрезал президент.
Лужков заявления, естественно, не подал. Борис Грызлов рекомендовал не рассматривать точку зрения Лужкова как партийную.
А 18 ноября 2008 г. бюро высшего совета «Единой России» обсудило повестку X съезда партии, который должен был состояться 20 ноября. Ее пункты включали, в частности, поправки в устав и выборы генсовета. Это был первый съезд, который Владимир Путин проводил как председатель партии.
С приходом Владимира Путина в партию единороссы ожидали корректировки схем принятия решений, прихода в партию новых, лично ему преданных кадров для оперативного руководства «Единой Россией». Существующая структура руководящих органов партии нуждалась в оптимизации. На бюро высшего совета практически не явились ни татарский президент Минтимер Шаймиев, ни мэр Москвы Юрий Лужков.
Глава союза общественных объединений «Свободная Россия», в прошлом руководитель одного из управлений администрации президента, Модест Колеров указал, что именно бюро высшего совета партии должно затронуть требование ротации партийного руководства, прозвучавшее в послании Дмитрия Медведева Федеральному собранию. По словам господина Колерова, эта структура «должна выполнять стратегические функции, но не способна на это». В качестве примера он привел ситуацию с заявлением г-на Лужкова 17 ноября. После чего «Единая Россия» отменила выступление Юрия Лужкова и Минтимера Шаймиева на предваряющем съезд медиафоруме. (Выступление должно было быть посвящено федерализму.)
Однако, судя по всему, Владимир Путин пока не собирался избавляться от ветеранов партии. «Любые резкие кадровые решения будут восприняты обществом как дестабилизация – в структуре, которая сейчас, во время кризиса, должна олицетворять стабильность, стратегию-2020. Председатель не допустит их», – заявил источник в окружении Юрия Лужкова.
12Отставка архитектурнаяКак Лужков Москву украшал
Иногда – как в »Трансваале» – его дома падали и давили людей, но он не хотел их давить, это были незапланированные несчастные случаи. Впрочем, после Трансвааля и спустя некоторое время нескольких десятков погибших граждан, оставшихся под завалами Басманного рынка, следовало бы подать в отставку по совести. Тем паче, что в обоих случаях архитектором был один человек, Нодар Канчели, долгое время креатура мэра. Но нет, Лужков продолжил уродовать Москву.
В Москве шесть больших проблем – административная, транспортная, экономико-социальная (инвестиционное пространство заменило пространство для жизни), культурной идентичности (тотальная замена памятников новоделами), экологическая и энергетическая. Каждая из них потенциально ведет город к коллапсу. И, что еще хуже, они так политизированы, что не совсем понятно, верно ли они диагностированы.
Возьмем транспортную проблему. Десятки людей в один голос говорят, что есть две причины московских пробок – что Лужков жадно строил торговые центры на местах пересечения транспортных потоков и что чиновники ездят с мигалками. В реальности, однако, это довольно мелкие проблемы.
Крупная – в низкой связанности московской дорожной сети. В Москве невозможно проехать из одного спального района в соседний, в результате через центр идет до 35% транзитных перевозок, чего нет ни в одном мегаполисе. Проблема диагностирована бог знает когда, в генплане 1971 года с ней уже вовсю борются, и с тех пор мало что поменялось. Нужно построить около 50 мостов и туннелей под железными дорогами на пространстве от МКАД до Третьего транспортного, и из центра уйдет до трети машин.
Вторая крупная – в том, что до 30% дорог в центре занято под стихийную парковку. Если решить две эти проблемы, то в центре станет в два раза меньше машин, пиковые нагрузки не будут превышать 5 баллов.
Но мосты, туннели и парковки – это политически неинтересные темы, чего о них говорить?
Возьмем часть административной проблемы – отношения города и области. Утверждается, что в реальности они живут как одно целое, но их нельзя было соединить из-за самодурства Лужкова и Громова. Более глубокие люди говорят, что соединение невозможно из-за перегрузки государственной структуры – в федерации возникает субъект, едва ли не равномощный всей федерации.
Кто-то предлагает создание федерального округа Москва, управляемого напрямую президентом по образцу федерального округа Колумбия, кто-то говорит, что в российской реальности это превратится в президентский феод по образцу опричнины Ивана Грозного. То есть большая политическая проблема.
В реальности, однако, целое с Москвой образует вовсе не Московская область, а 30-километровое кольцо вокруг Москвы, и если рассчитывать транспортные потоки в Москве без Рублевки абсурдно, то не менее абсурдно считать, что Москвой невозможно управлять без управления Дмитровом, Волоколамском, Серпуховом и Коломной – да вовсе они не составляют с Москвой одного целого. Политическая проблема и реальность располагаются на разных территориях.
Понятно, насколько вкусной является тема инвестиционного жилья в Москве, тем более что тут еще и Елена Батурина, контролировавшая аж 2% рынка и, естественно, начисто его испортившая. Но вообще-то тут и впрямь серьезная проблема.
Лужков придумал разделить социализм и капитализм территориально. Основной массе жителей он оставил социализм – дотации на квартплату, льготы пенсионерам, прибавки малоимущим, низкий налог на недвижимость, жизнь по БТИ. А на пустых землях развел капитализм с атомными ценами на недвижимость. Это обеспечило ему социальное спокойствие, когда в городе с населением 10–20 миллионов жителей на акции протеста выходят 200 человек.
Но пустые земли кончились – начались эксцессы типа «Речника». Можно, конечно, и дальше утверждать, что все проблемы от жадности Батуриной, но что толку? Экономическая модель Москвы состояла в обмене нефтедолларов на инвестиционный квадратный метр. Мы всегда переживали, что будет, когда кончиться нефть, но кончился метр. Нужна новая модель, но на нее нет и намека.
Когда минувшим летом Юрий Лужков проталкивал генплан, главное, чем удивлял этот документ, – практически полным отсутствием стратегии. Город у нас был устроен так, что все шло как шло, а генеральную мысль о том, как будет, Юрий Михайлович думал сам. С годами он все меньше слушал специалистов, все больше полагался на себя и все больше путался.
Итог в том, что проблемы-то более или менее видны, а вот банк решений пуст. Лучшие специалисты в основном работали у того же Юрия Михайловича в институте Генерального плана. Они деморализованы годами службы при Лужкове, а что же касается оппозиционных идей, то их как-то не видать. Нельзя же в самом деле решать проблемы мегаполиса путем сноса «Петра Великого» и надевания на голову синих ведерок!
Наши архитекторы два кризиса сидели без работы, им было нечем заняться, но для города в целом они не предложили ничего, их слишком интересуют конкретные заказы за конкретные деньги. В результате наших архитекторов никто не знает, и гордиться ими не принято, вряд ли они способны создать образ Москвы будущего, который кого-нибудь увлечет.
Памятник Петру I
В начале марта 1997 г. после кампании за проведение референдума о судьбе памятника Церетели, организованной в Москве галеристом Маратом Гельманом вкупе с либеральным союзом «Молодежная солидарность» и Независимым профсоюзом студентов, была создана независимая общественная комиссия в составе 23 человек. Среди них архитектор Юрий Аввакумов, главный художник Большого театра Сергей Бархин, писатель Борис Васильев, поэт Андрей Вознесенский, главный редактор журнала «Столица» Сергей Мостовщиков, главный редактор «Московского комсомольца» Павел Гусев, тележурналист Юрий Сенкевич, актер и режиссер Олег Табаков, а также члены молодежной «тельмановской» инициативной группы по проведению референдума и представители территориального управления Якиманки.
Хотя около половины опрошенных москвичей были отнюдь не в восторге от памятника, большинство из них все же высказалось против его демонтажа, заявил председатель комиссии Юрий Сенкевич. Однако он не уточнил, сколько горожан вообще участвовало в этом опросе. Что не мудрено: опрос не был ни поголовным (иначе это уже был бы референдум), ни социологическим (по объективной выборке), ни точным по счету. Кроме того, некоторые члены комиссии высказали также мнение, что на перенос (или снос) памятника потребуется затратить слишком много средств из городского бюджета. К слову сказать, монумент высотой с 25-метровое здание и так довольно дорого обошелся: по предварительным, скромным, подсчетам – в $15–20 млн. Проведение же референдумов по вопросам оценки художественных произведений комиссия сочла дорогим и нецелесообразным (Юрий Лужков оценил проведение референдума в $12 млн).
«Это дело специалистов, а не общественности. Ведь если исходить из принципа "нравится – не нравится", то большинство москвичей лояльно относится лишь к памятникам Пушкину, Долгорукому и Гоголю», – прокомментировал Юрий Сенкевич.
Таким образом, решение комиссии поставило точку в споре о памятнике Петру I в Москве: бронзовый увалень по-прежнему будет маячить на стрелке Москвы-реки между Крымским мостом и храмом Христа Спасителя.
Однако дебаты по этому поводу сыграли положительную роль. Комиссия высказалась за разработку городского закона «О порядке сооружения в Москве объектов визуального искусства».
Парк Победы на Поклонной горе
Самыми первыми мемориалами Победы неожиданно стали строившиеся еще во время войны станции московского метрополитена. Великолепным образцом этого является, например, «Комсомольская-кольцевая». Спроектированная в 1945 г. станция была задумана и сооружена как величественный памятник Победы. Этот созданный Щусевым и Кориным шедевр сталинской архитектуры – очевидно, самый посещаемый мемориал Москвы.
Первый большой мемориальный комплекс был сооружен в Трептов-парке в 1949 г. В Берлине появиласьогромная (12,5 м) скульптура вооруженного мечом Солдата-Освободителя с девочкой на руках, приспущенные знамена из красного гранита, фигура Скорбящей Матери («Пьета»), братские могилы с большими бронзовыми венками. Берлинский памятник задал и символику, и сюжеты, и идеологию (траурная тема по замыслу авторов должна была перерастать в гимн Победе).
Скульптор Вучетич и архитектор Белопольский пользовались с этих пор почти безграничным авторитетом в деле строительства мемориалов. По их проекту был возведен грандиозный ансамбль на Мамаевом кургане в честь Сталинградской битвы. Правда, на смену христианской традиции пришла языческая, а Скорбящая Мать уступила место Матери-Воительнице. Рассыпанные по всему Союзу огромные Родины-матери в брежневские времена стали объектом злых шуток и различных прозвищ – от ласковых (Матрена) до неласковых (клепаная мать).
Что ничуть не мешало архитекторам и скульпторам бороться за престижные заказы, превосходя коллег и самих себя в театральности и грандиозности своих творений. Томский, Цигаль, Вучетич, Кибальников, Кербель – их работы меняли облик и ландшафт бывших полей сражений.
Мемориал на Мамаевом кургане, открытый в 1970 г., состоял из нескольких скульптурных композиций, каждой из которых менее требовательному скульптору хватило бы на всю жизнь. Фигура Родины-матери достигла высоты в 82 м и потребовала специальной штатной единицы «инженер-смотритель меча». Мемориальный комплекс Брестской крепости был столь величественным, что саму крепость за ним трудно было разглядеть. Земля не выдерживала монументов, киевский холм осел под металлической скульптурой Родины. Открытие в 1982 г. комплекса на Малой земле, казалось, стало кульминацией. Казалось, что ничего более грандиозного построить было невозможно. Однако не был пока завершен главный государственный мемориал – Москва все еще прозябала без большого военного памятника.
И в начале 1980 г. в Манеже были выставлены четыре проекта мемориала на Поклонной горе. К реализации приняли работу авторского коллектива, возглавляемого скульптором Николаем Томским и архитектором Яковом Белопольским. Вскоре архитектурную мастерскую по проектированию памятника Победы возглавил Анатолий Полянский. Он стал автором проекта музея Великой Отечественной войны, открытого в 1995 г. По проекту Полянского сооружен и храм Святого Георгия, о возможности и уместности которого в комплексе 15 лет назад никто и не догадывался.
Первоначальный сценарий комплекса был разработан не кое-как и отражал все этапы истории Великой Отечественной от ее первого дня (архитектурно-скульптурная композиция при входе) до дня Победы (площадь Победителей с «красногранитным монументом, символизирующим народ-победитель, осененный Ленинским знаменем, в комплексе с беломраморным Музеем Великой Отечественной войны, увенчанным золоченым куполом зала Славы»). Их соединяла центральная аллея «Годы войны», состоящая из пяти террас, символизирующих собственно годы.
Террасы остались и в нынешнем варианте, правда, на них установлены только плиты с цифрами, а не «парные бронзовые композиции, посвященные боевым и трудовым подвигам народа». Остались от первоначального проекта и 1418 струй фонтанов по числу военных дней, но нет вечнозеленых елей вдоль аллеи – «солдат войны, выстоявших в борьбе с фашизмом». Нет и предусмотренного обилия цветов на газонах, «утверждающих торжество победы народа».
Глобальный сценарий отвечал принципу справедливости – никого не забыть. В парке Победы должны были появиться аллея защитников Москвы, аллея солдат, аллея партизан, артиллеристов, моряков, связистов, летчиков, танкистов, ветеранов войны и труда. Весь комплекс должен был занимать 20 га. Проектная высота главного красногранитного монумента «Знамя победы» составляла 72 м.
Именно главный монумент стал объектом жесточайшей критики, которой подвергся комплекс сразу же, как только сама критика стала возможной. Она, впрочем, тоже была утверждающей и позитивной: говорили, что все бы хорошо, но вот огромное знамя будет выглядеть издали как чудовищная черная глыба.
Со временем стало ясно, что критики правы, хотя и напрасно прицепились именно к знамени – воздвигнутая на его фундаменте в два раза более высокая (141,8 м) стела в форме штыка и нанизанная на нее богиня Ника вместе с двумя трубящими ангелами, даже освещенные солнцем, тоже кажутся совершенно черными. А темный «паучий» силуэт мемориала вызывает у жителей Кутузовского проспекта самые разные и совершенно не торжественные ассоциации.
Мало кто из критиков рисковал поставить под сомнение саму уместность строительства. Робко говорили о бездарно истраченных средствах, которые могли бы как-то облегчить жизнь ветеранов. Но поскольку сами участники войны высказывали разные мнения, суммировать их никто не рискнул. От большинства сюжетных затей, правда, отказались, строительство приостановили, назначили новые конкурсы на главный монумент, обеспечив участие всех желающих. Но на 15 этапах конкурса, прошедших с 1987 по 1990 г., идеального проекта не определили. Сверхгосударственной идее альтернативы не нашлось. Зато критиков неудавшейся художественной концепции мемориала перестали обвинять в цинизме и неуважении к памяти павших.
Потом пресса с некоторым изумлением сообщила, что строительство Мемориала на Поклонной горе продолжается без всякого официального объявления. Теперь его кураторами оказались главный архитектор Москвы Леонид Вавакин и скульптор Зураб Церетели. Критики, воспрянув духом, повторили все прежние доводы про имперский, официозный, казенный характер комплекса, указав на холодный неоакадемизм здания музея, на параллели с фашистской архитектурой. Им уже никто не возражал. Тем более, что мудрые авторы буквально до последних дней сохраняли свой подарок москвичам в некоторой тайне.
Стоит заметить, что за два года до открытия мемориала Поклонная гора выглядела лучше, к музею уже привыкли, а свободный плац перед ним вроде бы не требовал больше никаких грандиозных затей. А вот конные фигуры на крыше музея уже показались игривыми виньетками, мало уместными для холодного неоакадемического здания. Церетелевский штык с сексапильной богиней и упитанными амурами, за монтажом которого страна следила со спортивным азартом (успеют? не успеют?) вызвал мало восторгов. Странен непривычный сюжет, неудачны пропорции, удивляет силуэт. Установленный у подножия Георгий Победоносец (то ли в тоге, то ли в латах), смотрится диковато на фоне реалистических батальных сцен, обильно украшающих стелу. Пожалуй, здесь пригодился бы «другой Георгий» – конный памятник маршалу Жукову, поставленный на Манежной площади.
Вид легендарного маршала, привставшего в седле и простертой дланью указывающего на свежие окопы Манежной, конечно, занимателен, но окружающая архитектура мало соответствует жеманному академизму творения скульптора Клыкова. Гораздо ближе ему стиль сооружений на Поклонной и особенно храм Святого Георгия. Стилизация под древнерусскую архитектуру смотрится вполне празднично и вызывает у публики чуть больше сочувствия, чем победоносная стела-штык. Правда, видимые достоинства нового храма обеспечены скорее достоинствами его прообразов, чем мастерством архитектора. Слегка модернизировав традицию, он благоразумно не разрушил ее.
Если бы конный памятник маршалу Жукову был водружен (страшное допущение!) на месте творения Зураба Церетели, то ансамбль принял бы вполне законченный вид и имел бы собственный, вполне характерный стиль – умеренно-национальный, показательно-православный, сдержанно-имперский. Но всякий большой мемориальный комплекс – еще и памятник затяжным сражениям его авторов, равно приближенных к властям. Несколько маниакальная идея скульптора поставить памятник Жукову именно на Красной Пощади, и всякое иное решение почитающего антипатриотичным и антирусским, лишило мемориал на Поклонный весьма органичного фрагмента.
Можно посочувствовать мэру столицы, ответственному за строительство мемориала и вынужденному удовлетворять претензии столь разных по стилю, но равных по пассионарности творческих личностей.
Храм Христа Спасителя
Храм по мере своего восстановления пережил несколько стадий критического осмысления.
Первая была историософской. Вопрос стоял о пути России. Сторонники считали восстановление храма актом грандиозного покаяния, надеялись, что с этого начнется воссоздание России во всем ее величии, что храм чудесным образом очистит от скверны пространство вокруг себя, Москву, Россию – все. Противники храма считали это фальсификацией. Вместо подлинного покаяния за ужасы советской власти, требующего духовного напряжения от каждого, воссоздание храма казалось им псевдопокаянием, требующим лишь финансового напряжения. Это была, несомненно, серьезная духовная борьба.
Дальше акцент несколько сместился. Противники первой волны бубнили: «Мы говорили, что восстанавливать не надо, нас не послушали, теперь хоть трава не расти». Вместо них появились другие скептики, борьба пошла вокруг проекта восстановления. Со стилобатом, которого не было у Константина Тона, или без него? С залом церковных соборов или без зала? Что размещать в стилобате? Строить ли мост от храма к острову? Из чего делать скульптуры? Кому передать заказ на живопись?
А если посмотреть последние критические публикации о храме, то окажется, что единственный сюжет, который интересовал людей, – сколько это стоило и кто сколько стащил. В особенности, сколько получил Церетели.
Так что перед нами такая динамика: от духовных проблем к архитектурным, от них – к финансовым, от них – к уголовным. Своя динамика была и на стройплощадке.
Начиналось с идеи возвращения утраченной национальной святыни. Она должна была восстать во всем сиянии первоначального блеска, точно такой, какой была прежде. Потом было решено все конструкции делать из монолитного железобетона, зато внешний вид сохранить, как у Тона. Затем оказалось, что и это не по-хозяйски. Нужно было просто насыпать заново холм, который срыли под фундамент Дворца Советов, и получить полезные площади. Так появился гигантский стилобат с чередой залов, стоимость которого превысила стоимость самого храма. Главный архитектор храма, выступавший за точное восстановление, Алексей Денисов, был отстранен; его место заняли более свободно относящиеся к историческому прототипу Михаил Посохин и Зураб Церетели.
Наконец занялись убранством новополученного стилобата. Тут речь шла уже не о восстановлении, но просто о новой академической религиозной живописи. Таким образом, динамика шла от новообретения святыни к восстановлению «по мотивам», а далее – к академической халтуре на религиозные темы.
Несомненно, восстановление храма – подвиг для Юрия Лужкова. Он это затеял и он это выполнил. Игнорируя противников, он довел грандиозную стройку до конца. Однако на каждом из этапов проигнорированные противники отпадали от темы, пока из религиозного подвига она не истончилась до обсуждения вопросов о том, сколько украли на заготовлении мха для композиции «Райский сад» в зале архиерейского собора.
На первом этапе, когда зашла речь о храме, это спровоцировало раскол между православной и неправославной интеллигенцией. Ведь вопрос стоял о пути России и об отношении к прошлому. В каком-то смысле строительство храма заменило собой новый Нюрнбергский процесс над коммунистами или хотя бы вынос тела Ленина из Мавзолея. Средство примирения с прошлым и искупления вины оказалось найдено в религиозно-символической сфере, что удовлетворило не всех. Все неудовлетворенные к храму отнеслись плохо.
Когда Лужков принял решение о восстановлении именно тоновского храма, от него отпали все, кто так или иначе связан с темами современной эстетики, философии и искусства. Храм не имел никакого отношения ни к какой современной эстетике – это произведение эклектики XIX в., уже к моменту его окончания показавшееся всем архаическим и нелепым.
Скорее всего, столкнувшись с задачей возведения современного православного собора, наша отечественная архитектурная и художественная тусовка просто растерялась бы и ничего не смогла бы родить. Тем не менее на Западе существует масса примеров церковного искусства не отталкивающего, а вовлекающего в свой круг современную эстетику. Нам следовало дать своему искусству тот же шанс – добиться того, чтобы оно хотя бы не отторгало храм от себя.
Решив восстанавливать, а не искать современный проект, Лужков привлек на свою сторону любителей старины вместо любителей современности. Но отказавшись от идеи буквального восстановления, он их от себя оттолкнул. В итоге всех перипетий храм не стал деянием России, Москвы, архитекторов, художников – никого. Он стал деянием московской мэрии, оказавшейся в одиночестве со своим творением.
Это творение явилось акцией по демонстрации властями себя. Способ демонстрации однозначно свидетельствует: храм не стал памятником новой России. Он стал памятником переходной России. Что стоит за всей этой историей? Безусловная и безоговорочная вера властей в авторитет. Если больше не работает Дворец Советов, надо построить храм Христа Спасителя. Если не вывозит одно единственно верное учение, должно вывезти другое. Оказывается, это очень плохо работает в обществе, где вместо иерархии авторитетов существует их конкуренция. Побежденные твоим авторитетом оппоненты не перестают существовать. Они начинают активно работать над подрывом твоего авторитета. И, как выясняется, преуспевают.
Потому что когда в 1993 г. ты говорил: «Храм Христа Спасителя восстанавливают», тебе все отвечали: «Не может быть». А когда ты сегодня говоришь: «Храм Христа Спасителя восстановили», тебя все спрашивают: «И сколько в итоге сперли?»
Подводя итоги, не знаешь, что это все-таки было. То ли покаяние за преступления коммунистической России с верой в очищение от скверны, то ли халтура с элементами уголовщины. Наверное, правильно будет сказать, что для каждого свое.
Реконструкция Манежной площади
История проекта началась в 1989 г. Именно тогда отцы города – г. Попов, Лужков, Музыкантский – решили провести международный конкурс среди архитекторов под скромным названием «Обустройство Манежной площади».
Часть политически активного населения Москвы расценила этот шаг как создание повода для закрытия излюбленного места митингов оппозиции. Было ли это основной причиной организации конкурса, мы вряд ли узнаем, но его результат стал событием несоизмеримо более весомым, нежели тактические задачи, преследовавшиеся властями.
Дело в том, что в конкурсе, где, по предварительным раскладам, должны были победить французы, неожиданно для всех одержал победу проект московского архитектора Бориса Улькина. Этот проект был настолько необычен и ярок, что совершенно обаял как московское правительство, так и профессиональных архитекторов.
«Убойность» проекта крылась в его идее. Г-н Улькин видел трансформацию Манежной площади в развитии подземного пространства этой территории. Причем он наметил не отдельные подземные переходы или автомобильные стоянки, а огромный многофункциональный комплекс – настоящий город под землей. Саму же Манежную площадь предполагалось сделать пешеходной зоной с восстановленными историческими памятниками.
6 сентября 1997 г. Борис Ельцин и Юрий Лужков открыли комплекс «Охотный ряд» на Манежной площади. Однако при всей торжественности и праздничности атмосферы происшедшее произвело двусмысленное впечатление.
Комплекс на Манежной открыли условно. Полумиллионная толпа прониклась неприязненными чувствами к мэру и президенту, которые что-то под землей открыли и вылезли, закрыв обратно. Но пускать туда народ было действительно незачем и небезопасно. Торгового комплекса еще не было. Была лишь центральная часть, а окружающие ее магазины и рестораны были не просто не достроены – большинство из них не нашло хозяев. Достраивали все в чудовищной спешке, и если эти декорации выдержали президента со свитой, то как они поведут себя под миллионной толпой, никто не знал.
Все произошло в советских традициях. Объект открывают к празднику, а потом «доводят до ума».
В мае-июне 1997 г. среди главных архитекторов «больших проектов» царила паника – решено было сдавать к празднику Гостиный Двор, Большой театр, Лужники и т. д. В июле главный архитектор города Александр Кузьмин в интервью «Коммерсанту-Estate» с удовлетворением говорил, что Гостиный Двор и Большой театр удалось «вывести из-под 850-летия». Тогда же на заседании московского правительства Владимир Ресин, первый вице-премьер правительства, гарантировал открытие к празднику «Охотного ряда» с археологическим музеем и храма Христа Спасителя. В реальности не удалось и это.
Дело в том, что за исключением храма, все программы реконструкции были связаны с частными инвесторами. Идея вкладывать деньги не по бизнес-плану, а по календарю памятных дат для них абсурдна. Мэрия же хотела включить все строительство в официальную программу 850-летия. Результат налицо.
По новой «Охотный ряд» открывали втихую, без всяких объявлений. В конце ноября посетителей пустили на два первых уровня, а через полторы недели на последний – третий. Видимо, сознавая, что получилось не совсем хорошо, власти предпочли не акцентировать внимание на этом событии.
Принято считать, что все беды от Церетели.
Возмущение по поводу «Охотного ряда» сконцентрировалось на фигуре малохудожественного медведя в Александровском саду. Но по сравнению с архитектурным решением Церетели – это не страшно. Это – «шерсть», ее можно и сбрить. С архитектурой уже ничего не сделаешь.
Представьте себе станцию метро, разделенную на два этажа. Это и будут пропорции залов «Охотного ряда». Входы вообще имеют характерные очертания подземных переходов, два «атриумных» пространства, прорезающих все подземные уровни, не снимают ощущения давящей тяжести – любой эскалаторный подъем на станции метро производит ощущение большей свободы и открытости, чем эти небольшие отверстия. Они кажутся техническими люками, которые для красоты покрыты синими стеклянными куполами Церетели. Красота не спасает.
Лазарь Каганович специально ставил перед советскими архитекторами задачу преодолеть в метро ощущение «подземности», и задача была выполнена. Юрий Лужков специально такой задачи не ставил, и, видимо, зря. Яма на Манежной кажется гаражом, бомбоубежищем, но не общественным пространством. Среди архитекторов это пространство называется странным словом «сервитутное». Вдумываясь, понимаешь, что это правильно – действительно сервитутное. По рассказам строителей, потолок первого (самого низкого по высоте) этажа начали закрывать белыми гипсолитовыми плитами, и когда Юрий Лужков увидел это, он лично распорядился плиты убрать и вместо них сделать покрытие из анодированного алюминия. Чтобы зеркальным эффектом несколько исправить эффект низкого потолка. Наверное, с плитами было бы еще хуже, но и сейчас ужасно.
Все приземистые пространства украшены дизайном Церетели по программе «археологического разнообразия». Самый нижний уровень – XVII в., далее классицизм, верхний уровень – XX в. в виде стиля модерн, наверху – космос голубых куполов.
По средствам, затраченным на строительство, комплекс «Охотный ряд» – один из самых дорогих в мире, цена приблизилась к $5 тыс. за метр, почти в два раза перекрыв то, что предлагали на тендере западные компании.
Это тем более поразительно, что благодаря Церетели весь комплекс выглядит дешевкой. Его исторический декор выполнен из пластика, пластмассы и прочих сомнительных материалов. Невысокие способности великого дизайнера всех времен и народов сымитировать исторический стиль хорошо известны. Вольные вариации на темы классики, древнерусских узоров или линий модерна поражают подзабытым привкусом дешевой пошлости эпохи кооперативов. На этом фоне очень дорогие товары в бутиках, обрамляющих общественные пространства, кажутся таким же фальшаком, как и «исторические» интерьеры.
А ведь как славно все начиналось! Но автора оригинальной идеи архитектора Улькина быстро оттерли от проекта, проектирование принял «Моспроект-2» во главе с Михаилом Посохиным (главный архитектор проекта – Дмитрий Лукаев). Всю культурную программу (театры, музеи и т. д.) сократили, осталась одна торговля. Заглубляться в землю, как предлагал Улькин, не стали, высота этажей сократилась, а один этаж «выпер» на поверхность, уничтожив Манежную площадь. Потом пришли строители и так подвесили все трубы, вентиляцию и т. д., что высота сократилась еще на два метра. Чтобы как-то «замазать» выпирание верхнего этажа, Михаил Посохин пригласил своего тестя Зураба Церетели прикрыть все это дизайном. Появились балюстрады и фонарики, имитирующие провинциальный сталинский парк культуры. Заодно Церетели отдали и весь интерьер…
На первый взгляд, проблема в том, что одни архитекторы оттирают других, те приводят своих родственников и в результате возникает грандиозная халтура. Но дело не совсем в этом. Сложившаяся в Москве система проектирования и строительства, видимо, и не могла произвести на свет ничего иного.
В цивилизованном мире для подобных «больших проектов» существует институт «прожект менеджмента». Специальные управленческие компании, которые устраивают тендеры, экспертизы, согласовывают усилия разнообразных специалистов и т. д. Метод управления – финансовый. От халтуры их удерживает экономический интерес. В советском обществе ту же функцию исполняли проектные институты и государственные строительные компании. Метод управления – ор чиновников друг на друга по нисходящей. От халтуры их удерживала партия и репрессивный аппарат.
Москва – единственный из постсоветских городов, где чисто советская система строительства полностью сохранена и даже укреплена. Но ее уже ничего от халтуры не удерживает. В классические советские времена общая планировка комплекса была бы расценена как вредительство, а пластиковый декор – как воровство.
За вредительство, конечно, посадили бы не Посохина, который получил бы партийный выговор, а Улькина, который вообще ни при чем, но страшно было бы всем. Сегодня же мы имеем дело с халтурой, которой ничего не страшно.
«Трансвааль» и другие творения архитектора Нодара Канчели
В субботу 22 июня 2002 г. мэр Москвы Юрий Лужков открыл первый в столице аквапарк. Построенный всего за полтора года, уникальный спортивно-оздоровительный комплекс имел площадь более 20 тыс. кв. м и вмещал около 2000 человек. Ядро комплекса – аквапарк – представляло собой маленькую экзотическую страну. Его интерьер имитировал южное море, окруженное скалами и тропической растительностью.
На торжественной церемонии Юрий Лужков сказал, что ему приятно открывать такое прекрасное спортивное сооружение, которое расположилось не в центре города, а на периферии – в красивом и просторном месте. В аквапарке, продолжил мэр, смогут хорошо позаниматься спортом, отдохнуть как взрослые, так и дети…
14 февраля 2004 г. в 19:15 в развлекательном комплексе «Трансвааль» обрушилась часть кровли над аквапарком. В этот момент в здании находилось около 400 человек. В результате обрушения погибло 28 человек (в том числе 8 детей), травмы различной тяжести получили 193 человека (в том числе 51 ребенок).
6 апреля мэр Москвы Юрий Лужков публично признал, что причиной трагедии в «Трансвааль-парке» стали ошибки проектировщиков. Свое заявление Юрий Лужков сделал в прямом эфире телеканала ТВЦ в передаче «Лицом к городу» сразу после того, как приехал из Абу-Даби и ознакомился с выводами технической комиссии.
По словам мэра, они свидетельствуют о том, что «все-таки можно говорить об определенных ошибках в проектировании» при строительстве «Трансвааль-парка». В частности, при проектировании кровли «не были учтены радиальные и сдвиговые деформации, которые могли повлечь за собой такие уровни сдвигов, при которых колонна могла просто выскочить из своей опоры». Кроме того, комиссия пришла к выводу, что опора, в которой крепилась 11-я колонна, была сделана из хрупкой стали, сообщил Юрий Лужков. И это тоже могло сыграть свою роль и стать причиной катастрофы, отметил московский градоначальник.
Мэр пояснил, что в ходе расследования специалистами «был исключен ряд версий, в числе которых плохое качество фундамента, тектоническая активность в районе аквапарка, погодные условия, внутреннее и внешнее воздействие». Кроме того, сказал градоначальник, члены комиссии пришли к выводу, что «облако пыли, поднявшееся возле 11-й колонны за несколько секунд до обрушения крыши, – отлетевшая штукатурка, которую нанесли на опоры для противопожарной безопасности», а не результат взрыва.
Такое заявление мэра оказалось неожиданным прежде всего для проектировщика кровли Нодара Канчели. В ходе расследования градоначальник неоднократно оказывал личную поддержку инженеру и даже заявил ему буквально следующее: «Ты рано сливаешь воду, Нодар. Нужно побороться. Я готов подтвердить версию о внешнем воздействии на любом уровне».
Похоже, мэр вместо воды слил любимого инженера, спроектировавшего перекрытия храма Христа Спасителя, торгового комплекса на Манежной площади и еще нескольких амбициозных проектов столичного строительного комплекса. Видимо, понял это и сам г-н Канчели. Он отказался комментировать слова мэра, сказав: «Я знаю, что нужно сказать, и вместе с тем я не могу ничего сказать. Мэр есть мэр, Канчели есть Канчели…».
И все-таки инженер Канчели не согласился с выводами комиссии: «Не применительно к аквапарку хочу сказать: я просто не понимаю, откуда и как она (опора) могла выскочить». По словам конструктора, сила сдвиговой деформации, которая воздействовала на колонну, должна была составлять не менее 24 т, что просто невозможно себе представить.
При этом согласие мэра с выводами комиссии можно было предсказать. Версия об ошибке в проектировании оставалась самой удобной для всех. Она снимает ответственность с федеральных и столичных властей за возможный теракт и защищает от исков пострадавших владельцев аквапарка и строителей. А для Нодара Канчели власти быстро придумали выход. Ему предложили амнистию.
Уже летом 2004 г. проект восстановления «Трансвааль-парка» в качестве оздоровительного центра был одобрен общественным советом при префекте Юго-Западного округа. Автором проекта выступил Владимир Десяткин, главный инженер ООО «Архитектура, технология и сервис», разрабатывавшего доаварийную концепцию деятельности аквапарка. Этот проект стал компромиссным решением: весной владельцы «Трансвааля» планировали открыть в уцелевшей части здания дискотеку, боулинг, сауны и ресторан, однако на следующий день городские власти запретили это делать, мотивируя тем, что эксплуатация аквапарка опасна для жизни посетителей. Тогда же Юрий Лужков заявил, что «наряду с этим хозяйственным аспектом существует и серьезный моральный аспект, который нужно осмыслить».
Судя по всему, за 11 месяцев столичные власти «осмыслили моральный аспект».
«Мы храним тяжелую память о трагедии, но жизнь продолжается и предложенные решения являются балансом между различными мнениями», – заявил мэр на заседании градостроительного совета в марте 2005 г. Главный архитектор Москвы Александр Кузьмин сообщил, что в память о погибших при обрушении кровли аквапарка рядом будет построена часовня, «ее будет венчать звонница, в основание которой вмонтируют мемориальную доску с именами погибших».
«Чтобы соблюсти этику, мы обязательно построим часовню», – заявил Сергей Арсентьев, директор владеющего аквапарком ООО «Европейские технологии и сервис». По его словам, «на том месте, где было обрушение, будет построен зимний сад, никакой развлекательной составляющей больше не будет, вероятно, будет изменено и название комплекса, потому что слово "Трансвааль" несет негативную нагрузку».
Вместо развлекательного комплекса г-н Арсентьев обещал построить спортивно-оздоровительный центр с грязевыми ваннами и процедурными кабинетами. Плавательный бассейн предполагалось увеличить в два раза. «Я не исключаю того, что 50-метровый бассейн пригодится городу в качестве олимпийского объекта для 2012 года», – добавил г-н Арсентьев.
Оценить прибыльность будущего комплекса г-н Арсентьев отказался: «У нас одной налоговой задолженности $30 млн и десятки миллионов долларов убытков. Все понимают, что нашей вины в том, что оно упало, нет, но денег нам никто не вернет».
Не остался без дела и Нодар Канчели. В апреле 2005 г. градостроительный совет при мэре Москвы рассматривал концепцию Центра всесезонных видов спорта в Электролитном проезде (долина реки Котловки). Конструктором спорткомплекса выступил господин Канчели, представлял проект на заседании главный архитектор Москвы Александр Кузьмин.
Комментируя свой проект, господин Канчели отметил, что для удобства проектировщиков и строителей центр необходимо разделить на несколько объектов, которые будут вводиться в строй поэтапно. «Это позволит избежать затягивания сроков проектирования и строительства комплекса», – пояснил архитектор.
«Это уникальный проект, очень красивое и величественное предложение», – заявил мэр Москвы Юрий Лужков, добавив, что комплекс «должен стать инвестиционно привлекательным, для этого он должен включать в себя гостиницы, рестораны, другие окупаемые объекты». «Работа выполнена очень талантливо», – оценил г-н Лужков…
23 февраля 2006 г. около 5 часов утра в Москве обрушилась крыша Басманного рынка, расположенного на Бауманской улице. После обвала на рынке начался пожар, а подвал, где оказались блокированы люди, стало затапливать. На место прибыли 50 машин скорой помощи и более 200 спасателей. Ими руководил лично глава МЧС Сергей Шойгу. Под развалинами Басманного рынка 66 человек погибли, а еще 24 – оказались в больницах.
В проектировании купола рынка принимал участие архитектор Нодар Канчели. Господин Канчели в беседе с журналистами назвал причиной катастрофы на Басманном рынке не предусмотренную проектом снеговую нагрузку, к которой добавился вес устроенных под крышей торговых павильонов. Кроме того, архитектор не исключил возможность коррозии несущих конструкций. Вместе с тем он отметил, что построенное в 1977 г. здание соответствовало всем действовавшим нормам.
В тот же день архитектора вызвали на допрос в прокуратуру, которая возбудила по факту катастрофы уголовное дело по статьям «Причинение смерти по неосторожности» и «Халатность». Чиновники и спасатели сразу отвергли версию теракта, единодушно заявив, что крыша рынка рухнула под тяжестью выпавшего в ночь на 23 февраля мокрого снега, и из-за ошибок проектировщиков.
Наверняка сыграла свою роль неравномерность приходящейся на антресоль нагрузки: в тот период эксплуатировалась только часть рынка, обращенная к Бауманской улице, в то время как тыльная часть строения была закрыта.
К нагрузке от торгового оборудования и сельхозпродукции, сложенной на антресоли, добавилась и нагрузка от снега, действующая на крышу сверху. Крыша рынка представляла собой почти плоский круг диаметром 80 м из железобетонных плит. Особенность конструкции заключалась в том, что этот круг опирался не на капитальные стены, а на мощные стальные тросы-ванты, натянутые от краев конструкции к середине. По краям ванты цеплялись за железобетонный опорный контур, установленный по периметру здания, а в центре – за стальной диск со смотровым окном в середине. Учитывая, что тросы допускали некоторое провисание, крыша представляла собой все же не плоскость, а воронку с очень пологими краями, в центре которой собирался снег и талая вода.
«Версия об обрушении из-за снега является главной», – заявил Юрий Лужков. Однако по его же данным, крыша была рассчитана на нагрузку снежного покрова толщиной 1,4 м, а замеры снега показали, что перед обрушением на крыше скопилось всего 40–45 см влажного снега, причем распределен он был равномерно. Нормально действовал и сток талых вод с крыши. Впрочем, учитывая, что сооружение уже было перегружено изнутри со стороны антресоли, и небольшое количество снега могло сыграть роковую роль. При этом очистить снег администрации рынка не могла.
«У нас не было ни возможности залезть на крышу, ни специальной техники для уборки снега, – заявил перед задержанием директор рынка Мишиев. – И вообще я был уверен, что снег должен был таять под воздействием внутреннего тепла, а вода – стекать по водостоку». Следует отметить, что чистку снега с купола не предусмотрели и проектировщики, поскольку допускалась повышенная снеговая нагрузка на крышу.
На все перечисленные проблемы обязательно должны были обратить внимание опытные эксперты – члены комиссии, созданной еще два года назад после обрушения купола «Трансвааль-парка».
После катастрофы в Ясеневе все без исключения объекты с большими пролетами, перекрытыми легкими крышами стадионы, бассейны, концертные залы и рынки, были подвергнуты комплексным проверкам. Особое внимание уделялось сооружениям, крыши которых проектировал Нодар Канчели. Проверяли и Басманный рынок, однако, как заявили мэр Москвы Лужков и директор рынка Мишиев, эксперты признали здание неопасным и разрешили его дальнейшую эксплуатацию.
Сразу после катастрофы Юрий Лужков заявил: «Я думаю, что среди погибших в основном приезжие». Действительно, в столь ранний час на рынке находились лишь торговцы и представители администрации. Чуть позже он заявил журналистам, что развалины Басманного рынка разберут до основания, но это место пустовать долго не будет. «Здесь будет сделан большой центр, где на первом этаже будет рыночная торговля, а на втором – бутики, магазины, ресторанчики, кино и все те элементы, которые бывают в подобных торговых центрах», – сказал мэр.
В итоге члены комиссии правительства Москвы, расследовавшие обрушение крыши Басманного рынка, единогласно не назвали причин аварии, ограничившись рассуждениями о неправильной эксплуатации здания в течение 30 лет.
Таким образом, ни одно ведомство и должностное лицо от выводов расследователей не пострадало. Юрий Лужков спокойно подписался под этими выводами. Поставил свою подпись под заключением и входивший в городскую комиссию конструктор рухнувшей крыши рынка Нодар Канчели.
А еще через месяц, 28 апреля 2006 г., Юрий Лужков подписал распоряжение о строительстве на месте рухнувшего два года назад «Трансвааль-парка» комплекса для семейного отдыха. «Комплекс должен быть восстановлен. Я не считаю, что будет лучше закопать оборудование на десятки миллионов рублей в землю, все забыть и через несколько лет сделать на месте "Трансвааля" рынок», – заметил Сергей Арсентьев.
Манеж
Московский Манеж, полыхавший в день президентских выборов, 21 марта 2004 г., сгорел удивительно вовремя. Потеряв, наконец, уникальный памятник архитектуры, московское правительство получило возможность сэкономить порядка $ 100 млн.
В катастрофе можно увидеть мистическое начало.
Манеж возник из пожара 1812 г., когда Москва выгорела и вокруг Кремля образовалось гигантское пустое место. Это был памятник триумфу над Наполеоном и памятник с особым смыслом. Строительная программа императора Александра I (то есть история развития русского ампира) заключалась, в частности, в том, чтобы внятно указать Наполеону, кто, собственно, является наследником Римской империи. Основные мероприятия на эту тему развернулись в Петербурге, но и в Москве было решено создать «классический» центр.
В предшествующую эпоху Екатерина Великая тоже собиралась материализовать в Москве имперские амбиции России и даже хотела ради этого снести Кремль, но при Александре концепция поменялась.
У стен Кремля архитектор Осип Бове построил грот, выглядевший так, будто это небольшой раскоп, в котором удалось найти остатки колонн, капителей, карнизов. Рядом расположился Манеж. Как раз в то время все были увлечены раскопками Помпеи. Получилось, будто вот копнули под Кремлем, а там, оказывается, был фантастический римский форум, наш «Капитолийский холм», где позднее на развалинах античности построили средневековую крепость. Русский Капитолий «не сохранился», зато рядом, пожалуйста, гигантский античный храм.
Символически Манеж – это московский Парфенон, причем даже не один Парфенон, а целых два (он в два раза длиннее, чем это принято по канонам античного храма). В центре Манежа еще находилась церковь Святого Николая, апсида которой выходила в Александровский сад (ее снесли в 1930-е гг.), и получалось так, что к этой церкви пристроены два огромных античных храма.
Это было зримое доказательство происхождения Российской империи от Римской, что в начале XIX в. означало доказательство нашей цивилизованности, нашей причастности к общеевропейским ценностям.
Из пожара эта причастность возникла, в пожар и ушла, увенчав гигантским фейерверком победу на выборах президента, чья программа вряд ли может быть охарактеризована как просвещенный европеизм. Наш принцепс, конечно, не слишком подходит на роль Нерона, любующегося пожаром столицы под крики восхищенного народа, его артистизм проявляется в другом. Но для романтически настроенных натур тут есть где усмотреть массу мистических совпадений и тем острее погрузиться в переживание одной из величайших национальных культурных катастроф.
Центр Москвы в тот момент выглядел как после авианалета: слева полуразрушенная сталинская гостиница «Москва», символ азиатской империи, справа сгоревший Манеж, символ империи европейской, в центре лужковский «Охотный ряд». Более зримой и глубокой победы русского центризма не придумаешь.
Это если говорить о символическом порядке. В пространстве более приземленном дело обстоит так. Мэр Москвы Юрий Лужков уже на пожаре объявил о том, что здание будет реконструировано и расширено вдвое. Это прозвучало странно. Все-таки редко вечером в воскресенье на пожар люди приезжают с готовым проектом восстановления, в котором предусмотрены дополнительные площади.
Но все дело в том, что Манеж сгорел необыкновенно удачно: как раз тогда, когда московское правительство вплотную подошло к его реконструкции, было даже выпущено постановление правительства о «реставрации и приспособлении» Центрального выставочного зала к современным функциям. Слово «реконструкция» в отношении памятников архитектуры употреблять было запрещено (этот вид работ не предусмотрен законом «Об охране памятников»), поэтому вместо него используется эвфемизм «приспособление».
По постановлению московского правительства инвестором работ выступила австрийская фирма M. S. I. (Messe Service International), один из крупнейших выставочных операторов на русском рынке. Фирма оплачивала расходы на реконструкцию, а взамен получала время – 75% выставочного времени сроком на 15 лет. Город фактически терял на этот период всякую прибыль от выставок в здании: оставшихся 25% едва хватило бы для проведения там бесприбыльных муниципальных мероприятий вроде выставки Школы акварели Сергея Андрияки, которая должна была открыться в Манеже как раз на той неделе, когда случился пожар.
В соответствии с заданием на проектирование, помимо реставрации Манежа и в особенности его перекрытий, предполагалось углубление выставочного комплекса на один этаж для собственно выставочных пространств, а также сооружение под ним подземной парковки на 200 машин (фактически на всю площадь здания). Кроме того, в здании должны были быть созданы офисные площади для администрации зала, а также кафе и рестораны.
Именно об этом плане Юрий Лужков и рассказал на пожаре: увеличение площадей в два раза и подземный паркинг. Все было решено, но надо сказать, что решение далось московским властям нелегко. Мысль хозяйственная входила в жесточайший конфликт с мыслью культурной, и впереди инициаторов проекта ждала масса сложностей.
Деревянные перекрытия Манежа, созданные гениальным инженером Августином Бетанкуром, швейцарцем на русской службе, – памятник инженерного искусства. Бетанкур придумал, как перекрыть 47 м деревянными конструкциями без опор, но за 150 лет конструкции подпортились. В свое время для лучшей сохранности деревянные балки укутали и засыпали солдатской махоркой, от которой жук-древоточец дох на месте. В военные годы махорку выкурили, и жуки воспряли духом.
В хрущевское время, когда Никита Сергеевич вывел из Манежа кремлевский гараж и устроил там выставочный зал, началась реконструкция, но бревен такой длины и качества больше в СССР не произрастало. В результате под балки были подведены железные опоры, а сами перекрытия зашили фанерой – получилось выставочное пространство, которое тот же Хрущев навсегда обессмертил радикальнейшей критикой современного искусства (он там указал на гомосексуальную природу авангарда в самых скандальных выражениях).
Получалось, что из-за культурных проблем необходимо, во-первых, открывать все перекрытия и реставрировать, чистить и защищать от пожара весь этот полуистлевший памятник инженерного искусства. Во-вторых, подводить под перекрытия компенсирующие металлоконструкции, которые бы все это держали. В-третьих, строить подземные выставочные пространства и парковки, как-то так подкапываясь под все это, чтобы оно не пострадало. Просто глаза на лоб лезли от такого финансового нестроения, и еще неизвестно, что бы из этого вышло.
Дело в том, что Манеж – памятник федерального значения, находящийся в городской собственности. Когда московские власти хотят реконструировать федеральные памятники, они по закону должны проходить согласования в Минкульте, который как раз и требует отдать памятники в федеральную собственность на том основании, что московские власти вместо реставрации занимаются их уничтожением. Легко предположить, что идея паркинга, подземного выставочного комплекса, кафе и ресторанов была бы мгновенно квалифицирована как пример злостного надругательства над памятником и получить эти согласования было бы чудовищно трудно. Ну не было у Осипа Бове подземного паркинга для гужевого транспорта, и офисных помещений не было, и ресторанов тоже.
И вот счастье – полыхнуло.
У нас, кстати, такое счастье уже случалось. Как раз тогда, когда готов проект реконструкции и уже вроде бы пора к ней приступать, вдруг памятник раз – и загорается, и сразу все проблемы отпадают. Даже термин возник – «реанимация методом кремации».
В Замоскворечье, где ценные инвестиционные площади занимали домики купчих позапрошлого века, в 1990-е гг. просто постоянно полыхало, причем, что интересно, всегда именно везло: ни одного уголовного дела о поджоге не было. Короткое замыкание – и стоимость реконструкции понижается в два-три раза.
Легко рассчитать, что в случае с Манежем, проект реконструкции которого можно оценить в сумму $200–300 млн (около 20 тыс. кв. м в трех получившихся уровнях при цене в районе $1 тыс. за метр, как в соседнем «Охотном ряду»), сумма экономии составляет порядка $100 млн. Учтем при этом, что после пожара все согласовательные проблемы с реконструкцией будет решать гораздо проще.
Ведь Манеж сгорел, и необходимость что-то с ним делать очевидна и для Минкульта, а чтобы что-то сделать, нужны дополнительные инвестиционные площади.
Словом, произошла большая инвестиционная удача. Когда кому-то так (на такую сумму) повезло, невольно думаешь, что, может быть, этот кто-то удачу подтолкнул. Но беспристрастный наблюдатель все же должен склониться к мысли о чистом везении. Судите сами. Предположим, кто-то решил по экономическим соображениям сжечь Манеж. Стал бы этот человек поджигать его непосредственно в момент торжества Владимира Путина? Это и с точки зрения бизнеса как-то неаккуратно. Люди, оперирующие такими суммами, в целом не склонны идти на неоправданные риски, а, говорят, Путин очень интересуется, на кого бы обидеться за этот пожар. Но тут судьба, а с судьбы что же возьмешь? Можно попенять на выбранное ею время, но какой удачный итог!
Фактически пожар полностью подготовил строительную площадку, как в 1812 г., премного поспособствовав украшению столицы новым прекрасным зданием.
Восстановленный Манеж открылся для публики 18 апреля. За год, ушедший на реставрацию, вероятно, ни один архитектурный объект Москвы не волновал общественность так сильно.
Самое удивительное, что московское руководство повело себя так, будто пожарище еще добавило ему новых пут. Казалось бы, никто теперь не мешал реализовать давнишний замысел «Моспроекта-2» – с парковкой и еще одним подземным этажом. Тем более что и инвестор под проект уже был найден. Контракт, правда, заключить не успели. Поэтому в принципе никто не удерживал тот же «Моспроект-2» от того, чтобы засесть за еще более шикарный проект реконструкции, где были бы реализованы самые смелые мысли. Например, прозрачная кровля – такой вариант был. Помимо некоторой художественной свежести это роднило бы новый Манеж с перекрытым прозрачной же кровлей Гостиным Двором. А Гостиный Двор, как известно, не самая бедствующая выставочная площадка: график расписан на несколько лет вперед. То есть понятно, что не всякий зритель строем пойдет на специфические выставки типа стоматологических или сапожных, но это уже проблемы организаторов. А свою аренду Гостиный Двор в любом случае получает.
Можно было бы, наоборот, махнуть рукой на Гостиный Двор-2, торопливо и экономно воспроизведя именно такой Манеж, каким все его знали последние десятилетия: несколько унылые и бестолково освоенные бесконечные просторы, в которых всегда чувствовался дух незабвенного МОСХа и слышалось эхо хрущевской ругани – вне зависимости от того, что, собственно, выставлялось. Никаких проблем с Минкультом тогда бы точно не возникло.
Но был и третий путь, который многим подсказали сами непокрытые руины Манежа. Можно было бы поставить дело таким образом: вне зависимости от нашего желания или нежелания фирмы Бетанкура утрачены навсегда, но светлая память об инженерно-конструкторском дерзании великого иностранца на русской службе должна сохраниться. Давайте же поиграем в преемственность поколений и пригласим какого-нибудь великого архитектора современности, чтобы он охватил все это своей могучей рефлексией: и победу над Наполеоном, и путинские выборы, и торжественный тосканский ордер, и гениального Бетанкура, и закопченные руины. Нефам венецианского Арсенала, где когда-то строили корабли, а сейчас проводят архитектурные и художественные биеннале, такое и не снилось.
Результат, однако, оказался неожиданным. Власти отказались от привлечения инвестиций и прекратили переговоры с M.S.I. Vertriebs, взвалив все расходы на городской бюджет. Злополучный призрак автостоянки под Манежем сначала скукожился до небольшого паркинга на 200 машиномест, а потом и вовсе исчез из проекта реставрации. Хотя подземный ярус есть – в нем разместится еще один выставочный зал и подсобные помещения. Противопожарными датчиками утыкано все, что только можно, но в остальном по отделке и по материалам это помещение крайне простое и, мягко говоря, не очень затратное.
Основной уровень (то есть собственно восстановленный исторический Манеж) производит смешанное впечатление.
Первое, что бросается в глаза: ликвидирован потолок, на необходимости которого так настаивали поборники аутентичности реконструкции во главе с директором Института искусствознания Алексеем Комечем. Просто мэр хотел, чтобы хоть современная копия бетанкуровских конструкций была совершенно доступна обозрению посетителей манежных выставок («А то иногда такое выставят, что и смотреть больше совершенно не на что», – прибавлял Юрий Лужков). Даже компромиссные варианты вроде съемного или полупрозрачного натяжного потолка не прошли.
В итоге картина слегка ошеломляющая: над без малого гектаром выставочного пространства нависает не потолок, а несколько ажурных ярусов переплетающихся деревянных конструкций. Здесь есть привкус хай-тека и актуальности, но понятно, что это именно хай-тек в духе ампира, с его тягой к неглянцевой, архаизирующей классике. При этом стропила – новые, сделаны из клееной сосны, прямо на них приделаны светильники, освещающие пространство зала, и зритель может созерцать теперь еще и трубы с кабелями, проложенные по внутренней обшивке кровли.
К слову, внутри Манеж теперь выглядит еще более просторным. Прежние помещения входной группы (гардеробы, туалеты, кассы и т. д.) ликвидированы, Манеж фактически начинается прямо с входных дверей. Но поскольку элементарная инфраструктура все-таки необходима и не все можно перенести в подземный уровень, при входе возведены в два яруса довольно робкого вида галерейки – безликие и сверкающие галогеном, будто перенесенные из аэропорта средней руки.
Надо сказать, что даже реакция Юрия Лужкова на восстановленный Манеж была противоречивой. Оба зала – верхний и нижний – мэр осмотрел буквально мельком, хотя в том же раскрытии стропил все-таки есть его немалая заслуга, казалось бы, мог бы и полюбоваться лишний раз. Но нет. Даже прессе мэр рассказал не о своих восторгах от обновленного интерьера, а о том, что фундаменты здания теперь как следует укрепили, и это хорошо, потому что при Александре I строили совсем халтурно – Манеж, мол, еле стоял.
Военторг
В 2003 г. правительство Москвы приняло решение о сносе Военторга – «со сносом всех строений, с сохранением наиболее ценных элементов фасада». Взамен был разработан проект строительства нового здания в «московском стиле» на месте Военторга.
Здание – замечательный памятник эпохи модерна. Заметные в Москве охранители принялись бить тревогу, говорить о необходимости срочного включения Военторга в списки федеральных памятников (сейчас здание имеет статус вновь выявленного памятника). Но как это у них получается, прекрасно показывает история с гостиницей «Москва». Там все было то же самое: то же волнение, те же постановки на учет, тот же статус вновь выявленного памятника – «Москву» начали разбирать в сентябре.
Отечественный опыт 1990-х гг. однозначно свидетельствует: таким способом нам не удалось реконструировать ни одного здания. Мы умеем разрушить и отстроить заново, а вот оставлять и сохранять – это мы не можем. Мы попробовали с Гостиным Двором – и вроде бы это то же самое здание, которое было, но только на самом деле все равно – муляж.
Строительство храма Христа Спасителя, как ни верти, принципиально уравняло историю и новодел в общественном сознании: для большинства населения Юрий Лужков доказал, что он может строить ничуть не хуже царей, потому борьба против сноса перестала быть общественно значимой. Вопрос стал узкоспециальным, но специалисты по охране в своем наиболее деятельном и разумном большинстве все инкорпорированы в лужковские комиссии и советы. Жизнь их насыщена и интересна, они заседают в этих комиссиях, которым для работы нужны заключения экспертов, их фирмы заняты подготовкой этих исследований под доказательство возможности и необходимости нового строительства в центре и новых сносов. И архитекторы, и инвесторы относятся к этой аналитике с заранее проплаченным результатом как к легализованной форме взятки и уважают охранников памятников примерно так же, как население уважает гаишников.
Вдобавок начался восхитительный процесс дележа памятников между Москвой и федеральными властями, который окончательно доказал, что высокие проблемы сохранения нашего наследия – это просто вопрос о том, кто будет собирать дань.
История перестала быть всеобщей – она приватизировалась, а общественная защита частных интересов группы мытарей – это нонсенс.
Леса с нового здания Военторга на Воздвиженке сняли в августе 2008 г. Эксперты-историки с презрением отвернулись, московское правительство осталось довольно.
То, что новый Военторг не соответствует тому, который был снесен в 2003 г., – тривиальная истина факта. Тут не о чем рассуждать – это другое здание. Оно в шесть раз больше. Оно построено в другом материале: старый Военторг был штукатурный, нынешний из полированного гранита, который трудно отличить от пластика. Оно другой формы. Изменен ключевой элемент – угловая башня, она была прямоугольная с длинными тягами и трехчастным делением окон, а стала скругленная с куполом. Исчезли эркеры, исчезли поэтажные членения. Вообще все черты, делавшие это здание памятником «венского» модерна начала XX в., тщательно убраны, и во всех деталях, членениях и пропорциях это характерный офисно-торговый центр лужковского стиля.
Это прискорбно и отвратительно. Но остается вопросом, отнеслись бы эксперты к этому зданию как к менее прискорбному и отвратительному, если бы оно было построено точно по чертежам Сергея Залесского 1911 г. Ведь это все равно была бы фальшивка, а чем фальшивка ближе к подлиннику, тем она преступнее. Фальшивые здания – то же, что и фальшивые деньги. С того момента, как со здания сняты леса, они выпущены в оборот, уже стоят и обманывают людей, делают вид, что они подлинники, хотя сами – фальшивки.
Но, согласитесь, фальшивомонетчик, нарисовавший сто долларов по своему вкусу, так, как ему кажется правильнее и симпатичнее, – существо даже трогательное в своей наивной беспомощности по сравнению с холодным циником, рисующим купюру так, что ее не отличишь без детектора.
С трагическим видом эксперты сетуют, что вот, мы же предупреждали, мы же советовали, надо было не выдвигать вперед мансарды, нельзя использовать полированный гранит, надо было сохранять пропорции. Но нас не послушали, и посмотрите, какой неудовлетворительный результат.
Эксперты в этой ситуации больше напоминают старых респектабельных фальшивомонетчиков, которым достался редкостный придурок-ученик. Он с энтузиазмом порет какую-то отсебятину, вместо того чтобы копировать, чего показали.
Поразительно, что с этой своей крайне экзотической бедой охранники выходят к обществу и на полном серьезе требуют сочувствия – нет, ну вы посмотрите на этого оболтуса, ну он же вообще ничего не понимает. Пропорции перепутал, материал перепутал, форму башни перепутал – ну что же с таким делать, граждане? Можно сделать фармазона из такого феноменального кретина? Помогите, граждане!
Кто же этот художник? С одной стороны – это архитектор Владимир Колосницын, известный своим зданием ресторана поперек Чистых прудов. С другой стороны, московская власть воспринимает архитектора как существо, способное более или менее плохо нарисовать пути канализационных труб, электрических подводок, вентиляционных коробов и обеспечить потребное количество квадратных метров. За художественный облик она отвечает сама, сама говорит, чего рисовать, сама принимает нарисованное, сама подписывает, сама выпускает постановление правительства с проектом в виде приложения. Так что мэрия и Владимир Колосницын тут, как минимум, выступают как соавторы, навроде Кукрыниксов.
Когда сносили Военторг и Михаил Швыдкой, тогда министр культуры, послал телеграмму президенту Путину с просьбой остановить акт вандализма, московское правительство как-то всполошилось и предприняло попытки примириться с общественностью. Ситуация была нервная, попытки были разнонаправленные и малоосмысленные.
В общей кутерьме Владимир Иосифович Ресин даже пообещал спецкорру «Коммерсанта» Григорию Ревзину: «Я обещаю, будет Военторг точно такой, какой был! Мое тебе слово!» И как теперь быть с этим словом?
Нет, вообще-то сложно допустить мысль, что Владимир Иосифович обманул журналиста. Не такой это человек. Он просто искренне не видит различий между старым Военторгом и новым, то есть видит, но полагает их несущественными. Ну как если дом, скажем, перекрасят или сделают ему новую дверь – разница, конечно, есть, но ведь никто не скажет, что это другой дом? Так и тут – ну поменяли, что надо, но дом-то тот же самый. Это представляется страшно важным.
Нет сомнения, что и Юрий Лужков, и Владимир Ресин, и вообще вся верхушка московской власти принадлежат к героическому поколению 1990-х. Это весьма специфическое поколение, которое можно встретить в любой области власти или бизнеса. Ему присуще несколько важных черт.
Во-первых, авантюризм. Они искренне уверены, что нет ничего невозможного, что любые запреты, существующие в обществе, – это хлам, инерция, и их как минимум стоит попробовать на устойчивость: выстоят, значит, правильные, рухнут, значит, фуфло.
Во-вторых, недоверие к любым авторитетам. Они готовы слушать, но всегда думают, что их хотят надуть, запудрить мозги, навязать бессмысленные траты, и поэтому надо все решать самому. Инструментом решения является интуиция, внутреннее ощущение, что вот этот эксперт вот здесь врет, вот тут пытается выгадать, вот тут украсть.
И наконец, известный романтизм. Они могут изводить миллиарды долларов на совершенно идеалистические цели вроде восстановления храма Христа Спасителя, их интересуют не столько деньги, сколько возможность с помощью этих денег менять мир.
Так вот, эти люди в итоге конструктивно отнеслись к проблеме реконструкции и реставрации.
Они согласились с тем, что прошлое – это важно и разрушать его не надо.
Они согласились с тем, что старыми зданиями нужно гордиться. Но при этом сочли, что все требования о сохранении материальных остатков памятника, о точном следовании методикам научной реставрации, о соблюдении закона об охране памятников – это попытка их развести, вытянуть у них деньги на каких-то реставраторов и ученых, и вот это – нет, лохами тут никто не будет.
Они придумали свое, интуитивное ощущение реконструкции, где критерием правильности является, во-первых, общее сходство с прототипом, во-вторых, финансовая успешность реконструкции (больше метров), в-третьих – чтобы выглядело богато.
И именно с этими критериями реконструируется сегодня вся историческая Москва.
Военторг – крайний случай, здесь степень отклонения от оригинала так велика, что заметна сегодня и почти всем. Но с его помощью можно понять, насколько сильно привкус лужковских реконструкций будет ощутим во всех зданиях, до которых они дотянулись.
В июне 2008 г. эксперты назвали Военторг главной утратой 90-х годов. Теперь это здание должно стать главным камертоном лужковского вкуса.
Если вы чувствуете, что с историческим зданием что-то не то, пойдите к Военторгу, и вы поймете, что именно.
Но есть еще один изумительный аспект, о котором нельзя не сказать.
Когда Военторг сносили, его достаточно сложно снимали с охраны (он имел статус нововыявленного памятника архитектуры). Были приглашены эксперты (свои, московские), был составлен паспорт памятника, и там как-то так получилось, что предметом охраны не являются фундамент и несущие конструкции, а только элементы декора на фасаде. Эти элементы – рыцари при входе – восстановлены в новом сооружении.
То есть по закону этот памятник в результате достаточно сложных манипуляций – экспертных заключений, согласований, заседаний советов с протоколами и т. д. – восстановлен правильно. Бессмысленно обсуждать качество этих законных процедур, в результате которых требуется признать, что вот это вот, что стоит на Воздвиженке, – тот самый исторический памятник, восстановленный в строгом соответствии с процедурами. Очевидно, что если по закону черное надо признать белым, это не проблема черного и белого, а проблема закона, точнее уважения к нему. Тут интереснее другое – кого здесь хотят убедить?
Тут действует какая-то поразительная логика, которая вновь заставляет вспомнить об успешных бизнесменах 1990-х годов. Что бы они ни делали, они при этом стараются обезопаситься от возможных преследований, обкладываются справочками, заключениями, экспертными решениями и протоколами заседаний акционеров, чтобы, когда за ними придут, адвокатам было с чем работать.
Поэтому совершенно невозможно понять, кого ждала московская мэрия. Кто к ним придет? Для кого они собирают эти бумажки, доказывающие, что по закону перед нами тот же Военторг, который был? Для себя? Для нас? Для истории?